— Почему это «один»? — возмутился Длинный. — Что такое справедливость, я не хуже вашего знаю.

Некоторое время Манфред мялся в нерешительности, но в конце концов сказал:

— Я тоже так думаю, как вы. У нас в Богемии, например…

— Во-во! — прервал его Альберт, не желая, чтобы мстители отвлеклись от темы. — И у вас в Богемии происходит то же самое.

Ганс смотрел своим синим и своим карим глазом на Альберта и молчал. Он и так был на стороне шефа, но не из убеждения, а скорей из злобного чувства, ставшего для него чем-то привычным.

— Ну и что ты думаешь делать? — задал вопрос Длинный.

— А мы их возьмем и разгоним, когда они соберутся у костра! — ответил Альберт.

— Так ты их и разогнал! — вставил Друга, скривив губы, словно только что услышал плоский анекдот. — Может быть, и ты, Альберт, тоже притворишься призраком с такими вот глазищами?

— Брось трепаться! Мы им патронов подкинем в костер! Поглядишь, как пионеры улепетывать будут, когда те начнут взрываться.

Мстители сидели молча, прищурив глаза, кое-кто ковырял в зубах.

— Нет, нельзя! — решил наконец Длинный. — Может покалечить кого-нибудь.

— Верно, — согласился Друга, — это опасно! Попугать можно, но и только. — Друга с неприязнью обдумывал предложение Альберта. Ему оно казалось совершенно неинтересным.

— Так и сделаем, — снова заговорил Альберт. — А то они еще подумают, что мы хвосты поджали после этой истории с маслом и сидим, забившись в конуру. — И Альберт принялся убеждать свою команду. Вызвать воодушевление, как бывало прежде, ему не удалось, но в конце концов все согласились с ним.

— Послушай, Альберт, а что, если патроны пулями в землю ткнуть? Пуля ведь при взрыве вниз должна пойти, — спросил неожиданно Ганс.

— Кажется, да, — ответил Альберт. Другие себе это тоже так представляли. — Или как ты считаешь, Друга?

— Я?.. Чего это? A-а… конечно. — Друга совсем не о том сейчас думал и так и не понял, о чем речь.

Он решил сразу после этой операции с костром непременно поговорить с Альбертом. До этого не стоило. Альберт не выслушал бы его до конца, вспылил бы, и все. Должен ведь быть какой-то путь к миру между мстителями и пионерами! Зачем вообще теперь Тайный Союз? Но почему это так трудно? И почему он, Друга, все еще считает, что мстители правы? А раз так, то мыслимо ли вообще примирение?

— Решено! — сказал теперь Альберт. — Кто из вас видел, собрали они уже хворост на костер или нет?

— Только завтра после обеда пойдут собирать.

— Поздновато! — определил Альберт. — Тогда патроны тоже только завтра придется в землю закапывать. — Подумав, он покачал головой. — Пойдет кто-нибудь один. Есть добровольцы?

— Я! — тут же вызвался Ганс и даже встал. При этом он похлопал себе по штанам и куртке, хотя на них и грязи-то никакой не было.

…Этот костер был зажжен во имя мира. Потрескивая, он взметал искры до самых звезд. И звезды, словно понимая мирные чаяния людей, светили в эту ночь необыкновенно ярко. Вокруг полыхавшей горы огня собрались сотни людей. Все в деревне, кто мог ходить, пришли сюда. Многие из простого любопытства. Однако очень скоро не осталось равнодушных зрителей — всех захватила торжественность этого события. Ибо вместе с пламенем разгорались надежды.

Все ребята — члены Тайного Союза мстителей держались в стороне от остальных школьников. Неожиданно их охватило чувство сожаления, что они внезапно прервут этот праздник, так похожий на клятву во имя торжества жизни. Но пути назад уже не было. Шульце-старший, встав на кучу щебня, призывал собравшихся:

— Все люди, кто бы вы ни были, соединяйтесь в борьбе за мир!

— Германии нужен мирный договор!

— Дайте по рукам тем, кто расколол нашу родину. Они хотят войны!..

— Требуйте уничтожения всех атомных бомб!

— Крестьяне и рабочие, крепите единство! У нас общий враг, и счастье наше тоже неделимо!..

Своими медвежьими лапищами он рассекал воздух, и лицо его пылало от гнева на всех врагов рода человеческого. Он часто запинался, прерывая начатое предложение, перескакивал с одной мысли на другую. Но он говорил честно и открыто. Его внимательно слушали. Иронические выкрики не прерывали его речи, и слова его доходили до самого сердца. Не всегда же путь к сердцам людей закрыт!

Подняв кулак к небу, Шульце воскликнул:

— Миру — мир! Долой войну!.. — и сбежал с кучи щебня, сразу же исчезнув в толпе.

Аплодисменты заглушали треск костра. Теперь на куче щебня стоял учитель Линднер. Лицо его казалось помолодевшим. Высоко подняв голову, он улыбался. Воцарилась глубокая тишина. Линднер прочитал стихотворение Готфрида Келлера «Весенние надежды»:

Когда он кончил, никто не захлопал. Люди стояли, опустив головы. Да, думали они, сказка о великом счастье человечества должна стать былью. Кое у кого скатилась по щеке слеза…

Мстители с ужасом смотрели на угли. Должно быть, они уже глубоко прожгли землю. Пройдет несколько минут, может быть секунд, — и страшный взрыв развеет мечты людей. Страх и ужас нарастали в груди Други. Ногти его глубоко впились в ладони, глаза рыскали по лицам людей. Неожиданно повернувшись к Альберту, он выкрикнул, скорее выпалил единым духом:

— Скорей, Альберт, предупредим их!

Лицо Альберта выражало нерешительность. Подняв плечи, он как-то беспомощно развел руками.

Друга нашел глазами Линднера. Тот стоял по другую сторону костра перед пионерским хором, подняв руки и отсчитывая такт. Громко и требовательно звучала песнь в ночи.

Друга локтями расчищал себе путь. Люди недовольно ворчали, но Друге было все равно. Вперед! Учитель Линднер уже близко!

Кто-то схватил Другу за руку. Словно клещами впился в него. Но Друга вырвался, ударив костяшками по державшей его руке. Еще секунда, и он все скажет учителю…

Что-то затрещало в огне, сухо и не очень громко, как будто кто-то палкой провел по штакетнику. Хор умолк. И снова этот треск. Люди стали оглядываться. В чем дело? Вдруг Длинный упал. Еще секунда, и послышался его отчаянный крик. Никто никогда не слышал такого крика. Только те, кто бывал на фронте, сейчас почему-то вспомнили войну. Альберт и Ганс, стоявшие рядом с Длинным, пытались его поднять, но он закричал еще пронзительнее. На правой ноге Длинного от бедра до колена зияла огромная кровавая рана…