Повезло — попали на блестящий реферат приват-доцента Тарле. Талантливый историк рассказывал о Великой французской революции, и в актовый зал было трудно попасть.

Федору показалось, что и он студент, а вся его жизнь последних лет — далекий сон.

В один из дней с кафедры прозвучал знакомый голос Максима Ковалевского, лично знавшего Карла Маркса, но так и не ставшего марксистом. Этот профессор вместе с ученым Ильей Мечниковым, дядей Шурочки, основали в Париже «Русскую высшую школу общественных наук» — свободный и бесплатный университет. Именно там в феврале 1903 года Федор увидел и услышал впервые Ленина. Позже Владимир Ильич предложил Сергееву выехать на родину в качестве агента «Искры».

После лекций в университете вспыхивали жаркие споры.

Взял однажды слово и Федор Сергеев. Крыленко одобрительно заметил харьковчанину:

— А ты, брат, того... Умеешь взять быка за рога!

Четырнадцатого октября стачка парализовала заводы столицы.

Корабли тщетно ждали грузчиков. Забастовали приказчики, закрылись даже театры. Директор императорских театров стонал:

— Что делать, как заставить артистов выйти на сцену?

Генерал-губернатор Трепов, известный как палач рабочих, посоветовал :

— Возьми в руки револьвер, тогда слушать будут!

Город погрузился во мрак. Лишь кое-где на улицах горели костры, да прожекторы на Адмиралтействе нервно шарили по пустынному Невскому и Дворцовой площади. На проспекте не видно шустрых мальчишек с пачками свежих газет, исчезли дорогие коляски, омнибусы и нарядная публика.

Власти оцепили высшие учебные заведения войсками. Тогда революционеры перенесли собрания на заводы.

В Петербурге возник Совет рабочих депутатов.

— Это именно то, что нужно и в Харькове! — обрадовался Федор.

Советы управляли стачечной борьбой, но в Советах было много меньшевиков, и они медлили с восстанием.

Однажды Сергеева пригласили на заседание Боевого комитета при Петербургском комитете РСДРП. Шел с провожатым куда-то на Выборгскую сторону. Город окутывал плотный туман, ноги скользили по тротуарам, покрытым жидкой грязью.

В тесном, набитом людьми помещении тускло горели свечи, плавал табачный дым.

Читали срочное письмо Ленина. Владимир Ильич укорял Боевой комитет питерцев:

«...Тут нужна бешеная энергия и еще энергия. Я с ужасом, ей-богу с ужасом, вижу, что о бомбах говорят больше полгода и ни одной не сделали! А говорят ученейшие люди... Идите к молодежи, господа! вот одно единственное, всеспасающее средство. Иначе, ей-богу, вы опоздаете (я это по всему вижу) и окажетесь с «учеными» записками, планами, чертежами, схемами, великолепными рецептами, но без организации, без живого дела. Идите к молодежи. Основывайте тотчас боевые дружины везде и повсюду и у студентов, и у рабочих особенно... Пусть тотчас же вооружаются они сами, кто как может, кто револьвером, кто ножом... Не требуйте никаких формальностей, наплюйте, христа ради, на все схемы, пошлите вы бога для все «функции, права и привилегии» ко всем чертям. Не требуйте обязательного вхождения в РСДРП — это было бы абсурдным требованием для вооруженного восстания...»

Федора покорило товарищеское и вместе с тем резкое письмо. Ленин заключил его фразой: «...своего взгляда я отнюдь не навязываю, но считаю долгом подать совещательный голос».

Вот вам и «твердокаменный диктатор», господа меньшевики! В этих прямых и скромных словах — весь Ленин.

Да только ради того, чтобы прослушать это письмо, стоило сюда приехать! Собственно, это и была установка ЦК на ближайший период. Радостно сознавать, что он, Федор, и его харьковские товарищи опирались на горячую и деятельную молодежь. Оружие, молодежь, живое дело и поменьше пустой болтовни — вот залог успеха!

Когда Сергеева свели с Валерианом Куйбышевым, первокурсником Военно-медицинской академии, он растерялся: что смыслит в боеприпасах этот кудрявый мальчик? Но семнадцатилетний юноша оказался не по годам серьезным, знающим, деловитым. Валериан, сибиряк, выпускник кадетского корпуса, этой осенью переправил из Финляндии в Петербург сотни винтовок и маузеров — в рыбачьих лодках, под сетями и рыбой.

— Словом, так, товарищ Артем, — деловито заключил Куйбышев. — Шлите немедля шифрованное письмо: какое оружие требуется и сколько. — Посмеиваясь, добавил: — За деньги, конечно. Да, наша проклятая бедность... Спасибо Максиму Горькому — он помогает нам. Есть и другие источники...

Школу-лабораторию бомбистов питерцы замаскировали под «мастерскую по ремонту фотографических аппаратов».

В первой комнате, для отвода глаз, устроили столярную мастерскую, где изготовлялись футляры для фотоаппаратов, а в задней — лаборатория. Здесь посланцы большевистских организаций разных городов России приобретали опыт, как производить динамит, пироксилин и гремучую ртуть. Готовые бомбы упаковывали в футляры для фотоаппаратов. В третьей комнате жили фиктивные «супруги-хозяева» мастерской. По вечерам они с видом солидных обывателей важно прогуливались по улице близ дома.

«И нам бы в Харькове такое заведение...» — мечтал Федор.

Кислоты и глицерин, углекислая магнезия и лакмусовая бумага покупались в аптеках дозами, не вызывающими подозрения. А бомбы делали из отрезков чугунных труб или отливали на маленьком заводике в Коломяках — верстах в десяти от Петербурга.

Помещение не вентилировалось. От паров серной и азотной кислоты у всех к вечеру разламывало голову. Возвращаясь ночью в свою каморку на Литейном, Федор жадно дышал воздухом, насыщенным осенней влагой.

Газеты скупо сообщали: в Харькове сильные беспорядки, объявлено военное положение. Через город прошла двадцатитысячная демонстрация рабочих, но войска не осмелились ее тронуть. Баррикады, разгром оружейных магазинов и первые кровавые столкновения...

Дольше оставаться в Петербурге Федор не мог!

Но выехал не сразу. Когда утром 18 октября он пошел покупать свежий калач к прощальному чаю, то увидел расклеенный по городу царский манифест.

Какой-то грамотей читал его вслух.

Люди целовались на улицах и в лавках, словно на пасху. Они поздравляли друг друга с дарованием гражданских свобод и обещанием реформ.

Радовался и Сергеев, взирая на ликующих питерцев. Но в душу невольно закрадывалось опасение. Не маневр ли это, чтобы выиграть время? Царь так просто не откажется от власти!

Выслушав рассказ Федора, Крыленко нахмурился:

— Обман, бумажная уступка. Не стоит ломаного гроша!

Студент-меньшевик Валентин, который жил в комнате Николая, взорвался:

— Вечный скептицизм! Есть ли для вас, большевиков, что-то святое на земле?

— Святое — царский посул? — расхохотался Николай.

— И дураку ясно — самодержавие сдалось. Мы выиграли.

— Да, первый бой в пользу революции, — согласился Федор. — Манифест силой вырван у перепуганного монарха. Но будет ли на деле амнистия политическим заключенным и свобода слова?

— Пойдем на улицу, в университет! — загорелся Валентин.

На Невском — оживленные группы людей с красными лентами в петлицах. Люди верили: это и есть долгожданный путь к республике.

— Хоть и не по дороге в университет, но зайдем за Никанором,— предложил Николай Крыленко. — У бывшего токаря Путиловского завода политический нюх! Весной бежал из ссылки и сейчас проживает нелегально на Забалканском проспекте. Раз амнистия — может выйти из подполья. Так ведь обещано в манифесте? — подмигнул он Федору.

Валентин нервно пожал плечами.

Путь на За балканский — через Владимирский и Загородный проспекты. Но дальше «Пяти углов» не пробились — сплошная толпа. Одни ораторы восхваляли манифест, другие предостерегали от излишнего доверия.

Валентин взобрался на тумбу газового фонаря и, держась одной рукой за столб, тоже стал поздравлять людей с победой.

Вдруг с крыши хлопнул выстрел, и Валентин упал на тротуар. Из-за ворот выскочили городовые и стали разгонять толпу.