Долго толкался по пыльным цехам Канатки. Искал единомышленников и завязывал новые знакомства.

В конце дня заревел гудок, и Федор собрал рабочих. Сходка близилась к концу, когда в цех, заставленный свивальными станками, вбежал патрульный, дежуривший за воротами:

— Стражники! Шпарят сюда с Холодной горы.

Спокойно закончив речь, Сергеев весело улыбнулся:

— А теперь, братцы, за шапки! Как мне отсюда благополучно скрыться?

Рабочие, сгрудившись у проходной, задерживали полицию, а Федора повели в конец фабричного двора. За кипами джута и пеньки был невысокий забор, за ним обширный луг и лес.

Но стражники уже сторожили зады Канатки. И когда Федор перемахнул через забор, навстречу ему из лесу выскочило шесть всадников.

Теперь уходить через лес в сторону Липовой рощи рискованно. Но и не назад же на фабрику, в лапы охранки?

И Федор помчался на открытый луг. Издали ровный и твердый, он окапался кочковатым и топким. На это и рассчитывал беглец.

Стражники пришпорили лошадей, но те увязали в зыбкой торфянистой почве. А Федор, прыгая с кочки на кочку, уходил все дальше и дальше, к озерцу, заросшему камышом.

Видя, что желанная награда скрывается, стражники открыли по беглецу огонь из револьверов. Федор упал в осоку и полола. Два стражника спешились и кинулись за ним по лугу, два поскакали вдоль насыпи, остальные огибали озерцо.

Но вот вокруг ободряюще зашумел камыш, к животу подобралась вода. Осенняя, холодная... Федор снял пальто и вылез на мохнатую кочку передохнуть, собраться с мыслями. Неужто мерзавцы сунутся сюда, в эту грязь, не пожалеют своих мундирчиков?

Он совсем забыл о премии, назначенной за его буйную голову. Да за такие деньги любой полицейский родного отца продаст!

Послышались голоса стражников, чавканье густой жижи, из которой они с трудом вытаскивали ноги. Бросив пальто, Федор беззвучно соскользнул с кочки. Метелки над ним колыхнулись, сразу ударили выстрелы, и он услышал радостный голос:

— Тама он, Митрий! Заходи левее — прижмем политика к воде.

— Ну его к лешему! Своя-то жисть дороже. Еще утопнешь в полном снаряжении. Да и не он это — крыжень взлетел.

— С тобой каши не сваришь! — сердито произнес другой. — Эх, рано вечереть стало!

Федор медленно, но упрямо пробирался в глубь зарослей. Вода уже по шею, и он боялся, не засосало бы илистое дно. А на чистоводье не выплывешь — сразу увидят. Так и затаился — за стеной тростника у самого зеркала озера.

Вскоре на темное небо высыпали звезды. Голоса преследователей утихли. Ночь стояла свежая, ветер северный, ледяная вода сводила судорогой ноги, но Федор не шевелился. Набраться бы терпения и выждать часика два — может, подумают, что утонул...

Далеко за полночь Федор с трудом выбрался на сухое. Вода текла с него ручьями, хлюпала в сапогах. Разыскал свое пальто. Быстрая ходьба немного разогрела. Караулов нигде не было.

Федор решил пробираться на Журавленку. Сюда, на тихую улочку, в домик работницы с конфетной фабрики «Жорж Борман», еще в июле переехала с Епархиальной Шура Мечникова.

Обессиленный, до смерти уставший, Федор вошел во двор за поленницу и повалился на землю. Не впервые так спать. Здоровье железное, да и не зима еще. Нельзя беспокоить женщин ночью.

Но Федор переоценил свою выносливость. Когда утром Шура обнаружила его во дворе, он весь пылал и бредил. Его перенесли в комнату.

Вечером Стоклицкая привела знакомого доктора, и он установил воспаление легких, физическое и нервное истощение.

Могучий организм Федора долго спорил со смертью. Больной стонал, метался в постели. Его одолевали кошмары. Чудилось — плывет по горящей реке в одной лодке с Бровастым, пытается вырвать у предателя весло, которым тот направляет челн в огнедышащую пасть вулкана, и не может... Новое видение — озеро у Канатки. Стражники жгут камыш, и он в нем заживо сгорает...

Наконец наступил кризис, жар упал, и Федор еле-еле приподнял веки. Над ним склонились озабоченные лица Мины и Шуры... Но почему он в комнате, а не во дворе? Отлично помнит, как улегся за дровами. Хотел привстать, но тело не подчинялось. Попросил зеркало... и ужаснулся: совершенно чужая физиономия. Заросшая, худая, одни глаза и нос. Дело пошло на поправку, но нависла новая угроза. По заданию большевиков в харьковской жандармерии служил свой человек, и он предупредил:

Один черносотенец донес, что на Журавлевке прячется какой- то больной политик. Кто там у вас? Будет облава.

Как только стемнело, Корнеев и Васильев повели под руки ослабевшего после болезни Сергеева на далекую Павловку.

Впереди и позади шли дружинники. Бассалыго разведывал путь. Готовы на крайние меры, лишь бы не попал Артем в руки полиции.

Глядя на беспомощного Федора, встречные покачивали головой:

— Надо же так зашибить дрозда! А дружки-то словно и не пили.

А ведь верно, ребята, — шепнул товарищам Федор. — Изображайте забулдыг, а то навлечем подозрение... Гуляли вместе, одного развезло, а два трезвые? Так не бывает.

Саша Рыжий и Васильев загорланили пьяные песни, стали пошатываться. Поздние прохожие шарахались от них.

Так и добрались благополучно на Павловку.

ЛЖИВЫЙ МАНИФЕСТ

У жандармского ротмистра Аплечеева — праздник. Он писал начальнику одесской охранки, и перо его плясало на бумаге:

...По имеющимся в отделении сведениям, нелегальный представитель Центрального Комитета РСДРП с революционной кличкой «Артем» в последних числах августа текущего года выбыл из г. Харькова, направившись в г. Одессу...

В Харькове он наблюдался с первой половины мая сего года и по приблизительной установке проживал по паспорту на имя сельского мещанина Егора Сергеевича Суханова... «Артем» посещал сходки как «Федор», вел усиленную агитацию среди рабочих от имени большинства, подготовлял и руководил рабочими забастовками в г. Харькове...

Об изложенном уведомляю Ваше Высокоблагородие.

Но ротмистр кое в чем ошибался.

Федор действительно уехал, но не в Одессу, а в Петербург; для получения от ЦК устных указаний о революционной тактике в этот сложный период. Так решил комитет.

Фрося принесла старую шинель мужа-железнодорожника, его форменную фуражку и проводила Сергеева на станцию Харьков-Товарный.

Взобравшись на тормозную площадку вагона, он присел на свой железный сундучок путейца и помахал Фросе рукой:

— До свиданья, добрая душа! Ты хороший товарищ...

Назавтра Саша Корнеев и Кожемякин распустили по городу слух: Артем уехал в Одессу.

На эту удочку и попался ротмистр Аплечеев.

Сергеев задержался в Москве. По просьбе Шурочки навестил ее мать, Екатерину Феликсовну. Та ужаснулась, увидев его:

— Погляди на себя в зеркало, Феденька?!

Екатерина Феликсовна ухаживала за исхудавшим гостем, как за родным сыном. Слушая рассказы Федора о харьковском подполье, о житье-бытье своей строптивой Шурочки, она лишь горько вздыхала.

Москва бурлила. Забастовали печатники, а за ними заводы и фабрики, не работали почта и телеграф. В самый канун всеобщей политической стачки Федор выехал от Мечниковых в Питер.

В Петербурге стояли теплые погожие дни. По Невскому катились экипажи, копыта лошадей мягко стучали о деревянные торцы мостовой. Городовые козыряли придворным экипажам с гербами на лакированных дверцах. Сияли огни кафе-каштанов, клубов, модных ресторанов.

А окраины чернели скоплением убогих домишек и хибарок, дымили громадами сумрачных заводов. Их высокие трубы, как указующие персты, грозили небу и дворцам. После расстрела Девятого января рабочие рвались к борьбе. Поняли — свободу добывают не петициями, а кровью и силой.

Федор разыскал в небольшой каморке на Литейном проспекте знакомого Миши Доброхотова — большевика Николая Крыленко. Студент был года на два моложе Сергеева.

— Свободная, занимай, — кивнул Крыленко гостю на койку в сыром углу. — А сейчас — в университет! Есть и у нас отечественные Цицероны... Правда, служат разным богам.