Но время шло, совершеннолетие приближалось, и наставления отца становились настойчивее. 6 апреля 1832 г., перед исповедью, за несколько дней до Светлого Воскресения, Николай I благословил сына и сказал: «Ты уже больше не дитя, ты должен готовиться заместить меня, ибо мы не знаем, что может случиться с нами. Старайся приобретать силу характера и твердость», а 24 июня того же года, после поздравления отца с «наканунием» дня рождения, сын записал: «Папа меня обнял, поцеловал и сказал, чтоб я готовился быть его подпорою в старости». Серьезный разговор состоялся 11 марта 1833 г., в день ежегодной панихиды по Павлу I. После службы возвращались пешком из Петропавловской крепости по Английской набережной, потом, как пишет Александр, «обедал один с моим бесценным родителем, и тут Папа мне рассказал, как императрица Екатерина заставила Петра III низложиться, как он был убит Орловыми в Ропше, как она взошла на престол, обходилась с Павлом и, наконец, о вступлении на престол Павла I и его умерщвлении, и не велел мне никому о сем говорить». Больше об этом он ничего не записал, но нетрудно представить, какое смятение в душе впечатлительного подростка мог оставить этот рассказ. Если раньше, семилетним ребенком, он стал свидетелем декабрьских событий 1825 г., о которых семейная традиция слушать молебен в церкви Аничкова дворца ежегодно 14 декабря не позволяла забыть («день, который я никогда не забуду», — писал наследник в дневнике), то теперь он узнал о кровавых делах, но не на площади, а во дворце, в самой императорской семье.

И все же эти тяжелые впечатления не определяли общую атмосферу доброжелательности, любви и взаимопонимания, в которой рос и формировался цесаревич. «Нельзя было без умиления смотреть на картину семейного счастья, какую представляли собой ежегодно эти соединения всех лиц императорской фамилии, всех участников в воспитании цесаревича и даже посторонних людей, которых государь не отделял от домашнего своего круга», — писал Плетнев о традиции проведения экзаменов. И сами эти необычные экзамены «походили на семейные свободные беседы, при которых и экзаменующиеся, и преподаватели, и слушатели непринужденно участвовали в одном общем разговоре, высказывали мнения свои не напоказ, не с чужих слов вытверженные, а приводя свою мысль…» Близость отца с сыном, о чем свидетельствует обильная переписка, прочные семейные традиции, потребность вместе проводить досуг (семья Николая I составляла даже оркестр, в котором у каждого был свой музыкальный инструмент) не позволяли надолго сосредоточиться на мрачных мыслях и в целом способствовали становлению личности искренней, жизнерадостной, человечной.

17 апреля 1834 г., в день совершеннолетия, великий князь Александр Николаевич произнес «клятвенное обещание в лице наследника престола» в большой церкви Зимнего дворца и в Георгиевском зале. К присяге по поручению Николая I его готовил М. М. Сперанский. Сообщая об этом важном дне Мердеру, уехавшему в Европу на лечение, любящий воспитанник помимо восторженного описания торжества и самого текста присяги не забыл перечислить в письме и полученные подарки: «От Папа коллекцию российских исторических медалей и две турецкие сабли, от Мама — большой надувающийся глобус… часы узнавать время на всей земле… Костя подарил мне разные охотничьи вещи, а сестрицы свои портреты, сделанные Брюлловым». День этот оказался отмечен неожиданным и памятным событием. Финский минералог Н. Норденшильд 17 апреля 1834 г. открыл на Урале неизвестный ранее ценный минерал и назвал его в честь совершеннолетия наследника александритом. Позднее некоторые мемуаристы увидели в этом факте опасное предзнаменование. Изменчивый цвет камня от синевато-зеленоватого при солнечной освещении до малиново-красноватого при искусственном ассоциировался со светлыми надеждами начала царствования и кровавым финалом его конца.

Спустя год после присяги 17-летний наследник престола был предупрежден отцом о возможности его неожиданного воцарения в случае внезапных трагических событий, связанных с поездкой императора в Польшу. История эта не нашла отражения в литературе, но в действительности произвела сильное впечатление на цесаревича. Летом 1835 г. Николай I собирался в длительное путешествие, главной задачей которого был смотр войск и маневры в Калише в присутствии прусского короля (тестя российского самодержца) Фридриха-Вильгельма III. Наследник оставался дома. О причинах такого решения родителей великий князь писал в своем дневнике 18 июля: «Он (Николай I. — Л. 3.) говорил, что поляки везде покушаются на его жизнь, что если мы вместе будем, то они верно нас обоих не пощадят, и что тогда с Россиею будет, останется один Костя (великий князь Константин Николаевич, второй по старшинству, восьмилетний сын Николая I. — Л. 3.), и что потому гораздо благоразумнее мне остаться…» А 30 июля запись дневника свидетельствует, что Николай I вручил сыну «конверт запечатанный», который он «должен вскрыть только после его кончины». 1 августа император с супругой, двумя детьми и свитой отбыл из Кронштадта, благословив сына. При прощании «все обливались слезами».

Вести от отца ожидались с тревогой. И уже 5 августа наследник записал в дневнике разговор со своим воспитателем князем Ливеном, который сказал, «что, к несчастью, он получает от всех сторон дурные вести об заговорах поляков на жизнь моего бесценного Папа, вся моя надежда на Бога». 11 августа в письме к отцу любящий сын искренне признается: «Не могу скрыть, что мысль, что я не еду в Калиш, меня мучает, но я считаю это первой жертвой в пользу Отечества (курсив мой. — Л. 3.), и эта мысль меня утешает, зная при том, что я исполняю волю, для меня священную, волю моего бесценного отца. Постараюсь сдержать мое слово и употребить столь драгоценное для меня время в пользу, дабы скорее быть готову на службу». А 25 августа высказывает надежду, чтобы «бесценный Папа выехал бы поскорее из этой негодной Польши». Степень опасения и тревог самого Николая I вполне передается его речью перед польской депутацией 4(16) октября в Лазенках. «Если вы, — заявил он грозно, — не перестанете питать преступные мечты о народности и независимой самостоятельности Польши, вы только навлечете на нее величайшие несчастья; я воздвиг Александровскую крепость и объявляю вам, что при малейшем смятении прикажу разрушить город, уничтожу Варшаву…» Однако ожидаемых эксцессов не произошло, пребывание императора в Польше завершилось благополучно. Долгожданное возвращение домой состоялось, и при первой же встрече, 30 октября, сын вернул нераспечатанный конверт. На следующий день император вновь вручил наследнику конверт, «теперь уже для сохранения», и «воротившись домой, — писал наследник в дневнике, — я прочел эту бумагу: слезы у меня невольно лились».