Чтобы привести ее к этому одним усилием, он через два дня поговорил с Мадленой наедине.

— Вам не нужно сегодня, — сказал он, — моя добрая барышня, итти в Доллен. Ваша невестка узнала, не знаю каким образом, что вы туда ходили чаще, чем каждый день, и она говорит, что это — не место для приличной девушки. Я постарался объяснить ей, что вы посещали Северу в ее интересах, но она меня осудила так же, как и вас. Она говорит, что предпочитает быть разоренной, нежели видеть, что вы теряете честь, что вы находитесь под ее опекой она имеет над вами власть. Вам силою помешают туда пойти, если вы не подчинитесь этому добровольно. Она не будет с вами об этом говорить, если вы туда больше не пойдете, так как не захочет вас огорчать, но она очень сердита на вас, и было бы желательно, чтобы вы у нее попросили извинения.

Едва только Франсуа спустил собаку, как она принялась лаять и кусаться. Он хорошо отгадал нрав маленькой Мариеты: она была тороплива и горяча, как ее покойный брат.

— Чорт побери! — воскликнула она, — я буду, как трехлетний ребенок, слушаться моей невестки! Можно подумать, что она моя мать и я обязана ей подчиниться! И откуда она взяла, что я теряю честь! Передайте ей, пожалуйста, что моя честь так же хорошо прикреплена, как и ее собственная, а, может, и получше. А что такое знает она про Северу, разве не стоит она всякой другой? Разве бесчестен тот, кто не шьет, не прядет и не читает молитв целый день? Моя невестка несправедлива, потому что у них деловая распря, и она думает, что может говорить про нее, что угодно. И это очень неосторожно с ее стороны; если бы Севера только захотела, она бы выгнала ее из дома, где она живет, она же этого не делает и терпеливо ждет, а это доказывает, что она не так дурна, как о ней говорят. А я-то еще неизвестно из-за чего впуталась в эти их ссоры, которые меня совсем не касаются, и вот как меня за это отблагодарили! Полно, полно, Франсуа, поверьте мне, что наиболее благоразумные не всегда те, которые всех осуждают, я у Северы не делаю больше зла, чем здесь.

— Ну, это еще неизвестно! — сказал Франсуа, который хотел поднять всю пену в чану, — ваша невестка, может быть, и права, думая, что вы не делаете там ничего хорошего. И знаете, Мариета, я вижу, что вы очень торопитесь туда бежать! Это — не порядок. Все, что нужно было сказать по делу Мадлены, уже сказано, и если Севера ничего на это не отвечает, значит, она не хочет отвечать. Не ходите же туда больше, поверьте мне, или я тоже, как Мадлена, подумаю, что вы туда ходите не с хорошими намерениями.

— Так это решено, господин Франсуа, — сказала Мариета запальчиво, — вы хотите разыгрывать хозяина надо мной. Вы себя считаете своим человеком у нас, заместителем моего брата, У вас еще недостаточно бороды вокруг клюва, чтобы читать мне наставления, и я советую вам оставить меня в покое. Ваша слуга, — добавила она еще, поправляя свой чепчик, — если моя невестка спросит меня, скажите ей, что я у Северы, а если она вас за мной пошлет, вы увидите, как вас там примут.

Вслед затем она хлопнула дверным засовом и своей легкой поступью отправилась в Доллен; но Франсуа боялся, чтобы ее гнев не остыл дорогой, так как время-то было морозное, и он дал ей пройти немного вперед; когда же она стала приближаться к дому Северы, он задал работы своим длинным ногам, побежал за ней, как одержимый, и догнал ее, чтобы она подумала, что Мадлена послала его за нею в погоню.

Тут он принялся язвить ее всячески и довел до того, что она подняла даже руку на него. Но он уклонился от тумаков, зная, что гнев уходит вместе с ударами, и что женщина, которая бьет, облегчает свою досаду. Он убежал назад, а она, как только очутилась у Северы, наделала там много шуму. Не то, чтобы бедное дитя имело плохие намерения, но она не могла скрыть первого порыва своей досады и привела Северу в такую ярость, что Франсуа, который медленно возвращался по выбитой дороге, услыхал со стороны конопляного поля, как они шипели и свистели, точно огонь в риге с соломой.

XXII

Дело выходило так, как он этого хотел, и он был в этом так уверен, что на другой же день пошел в Эгюранд, где взял свои деньги у кюрэ, и вернулся ночью с четырьмя небольшими тоненькими бумажками, которые стоили много и делали в его кармане не больше шума, нежели крошка хлеба в колпаке. Спустя неделю дошли новости о Севере. Все покупщики вынуждены были платить за земли, купленные ими у Бланшэ, но ни один из них не мог этого сделать, и Мадлене угрожала опасность платить вместо них.

Когда эти вести дошли до нее, то она очень испугалась, так как Франсуа еще ни о чем ее не предупредил.

— Здорово! — сказал он, потирая себе руки, — нет купца, который бы всегда наживался, ни вора, которому всегда удавалось бы грабить. Мадам Севера упустит выгоду, а вы ее получите. Но все равно, дорогая мать, делайте так, будто вы думаете, что совсем погибаете. Чем больше вы будете огорчаться, тем с большею радостью она будет делать то, что считает вредным для вас. Но это-то вредное и есть ваше спасение, так как вы, заплатив Севере, вновь получите достояние вашего сына.

— А чем ты хочешь, чтобы я заплатила, дитя мое?

— Деньгами, которые у меня в кармане и которые принадлежат вам.

Мадлена хотела от них отказаться; но у подкидыша, как он сам утверждал это, была крепкая голова, и нельзя было оттуда вырвать того, что он там запер на ключ. Он побежал к нотариусу и положил двести пистолей на имя вдовы Бланшэ, и Севере было все своевременно уплачено, хотела она того или не хотела, а также и остальным кредиторам, которые были в компании с нею.

Когда дело дошло до того, что Франсуа даже вознаградил бедных покупщиков за все то, что они потерпели, у него все-таки оставались деньги на тяжбу, и он дал знать Севере, что начнет большой процесс по поводу векселей, которые она выманила у покойного обманом и хитростью. Он распространил сказку, которая быстро обежала все их места. Будто бы он, копаясь в старой стене на мельнице, чтобы поставить там подпорку, нашел копилку покойной старухи Бланшэ, полную прекрасными луидорами старинного чекана, и таким способом Мадлена стала более богатой, чем когда-либо была. Утомившись от войны, Севера пошла на соглашение, она надеялась, что экю, которые Франсуа так кстати нашел, поприлипли у него на пальцах и что лестью ей удастся увидать больше, чем он показывал. Но из этого ничего не вышло, и он повел ее такой узкой дорожкой, что она отдала векселя в обмен на сто экю.

Тогда, чтобы все-таки отомстить, она стала возбуждать маленькую Мариету, разъясняя ей, что копилка старухи Бланшэ должна была бы быть разделена между нею и Жани, что она имеет на нее права и должна начать тяжбу против своей невестки.

Тогда подкидыш был вынужден сказать правду об источнике тех денег, которые он употребил на это дело, и кюрэ из Эгюранда прислал ему доказательства этого на случай процесса.

Он начал с того, что показал эту бумагу Мариете, прося ничего об этом без нужды не болтать и доказывая, что ей нужно оставаться совершенно спокойной. Но Мариета совсем не была спокойна. Во всех этих семейных неурядицах голова ее пылала, как в огне, и дьявол соблазнил бедное дитя. Несмотря на то, что Мадлена всегда была добра к ней, обращалась с нею как с дочерью, прощая ей все ее прихоти, у нее появилось скверное чувство против своей невестки и ревность к ней, разгадку которой она из ложного стыда никогда бы не высказала. А разгадка была в том, что среди ее споров и раздражения против Франсуа, она незаметно в него влюбилась, совсем не подозревая о шутке, которую сыграл с нею дьявол. И чем больше Франсуа бранил ее за ее прихоти и проступки, тем больше она разгоралась желанием ему понравиться.

Она не принадлежала к тем девушкам, которые способны иссушить себя горем или изойти слезами; но она не имела покоя, размышляя о том, что Франсуа был таким красивым молодым человеком, таким богатым, таким честным, таким добрым ко всем, таким ловким в делах, таким мужественным, — что он был человеком, который мог бы отдать последнюю каплю крови за того, кого полюбит; и все это было не для нее, а она могла считать себя самой красивой и самой богатой в местечке и пересыпала своих поклонников, как зерно лопатой.