Но сегодня он изменил своему правилу, неожиданно встретив у подъезда молодого геолога Дробота из Восточной экспедиции. Он помнил его еще мальчишкой, и вот вам, пожалуйста, дипломированный товарищ.

Они вошли в кабинет, похожий на краеведческий музей: все стены были уставлены высокими застекленными шкафами, в которых хранились многие сотни образцов южноуральских минералов; над рабочим столом висела большая, в полстены, геологическая карта, раскрашенная во все цвета; а слева, в простенке, широко раскинув темно-бурые, с серым подпалом крылья, готов был взлететь над шкафом матерый беркут. Каменицкий перехватил оценивающий взгляд Виктора, сказал:

— Ваши ребята привезли в подарок. Может, последний из степных красавцев. Вы смотрите у меня, молодцы, не палите там в орлов ради пустой забавы. Тоже мне, сенегальские стрелки... Так что у тебя?

— Начальник экспедиции просит трехтонный грузовик для гидрогеологической партии. По нашим сведениям, управление получает новые машины..

— По вашим сведениям... Живете далеко, а все знаете.

И тогда Виктор Дробот, немного обескураженный таким приемом, вдруг разгорячился.

— Мы просим изменить, наконец, годами сложившееся неправильное отношение к гидрогеологам. Все, что ни получит управление, идет нефтяникам, нам же передается всякое старье. Нефтяники, нефтяники! На втором плане разведчики твердых ископаемых. А мы снабжаемся в последнюю очередь.

— Садись, Виктор.

Тот осекся на полуслове, нехотя сел в кресло у стола. Его длинные густые брови сомкнулись у переносицы.

«Копия — отец, — подумал Георгий. — Петр Ефимович Дробот тоже в карман за словом не полезет. Вышел из десятников, без всяких институтов, с одним вечерним техникумом, дотянулся до управляющего строительным трестом. И вроде бы по-чапаевски бравирует теперь. Но сына вывел в инженеры. Ишь как начал смело, в лоб, не церемонясь. А впрочем, парень-паренек, конечно, прав: гидрогеологи у нас действительно на третьем плане. И я сам хорош, все не удосужился заглянуть к ним».

— Вы, конечно, ни при чем, Георгий Леонтьевич. Но поймите, надоело ходить в бедных родственниках у героев-нефтяников. Нас учили...

— Как вас учили?

— Старый профессор-гидрогеолог Воронов чуть ли не каждую лекцию начинал своим любимым обращением: «Вы, молодые люди, еще доживете до тех времен, когда поиск воды станет задачей номер один. Уже сейчас даже на Волге напиться негде. Можно заменить что угодно, в том числе и нефть, вокруг которой нынче закипают людские страсти, но родниковую водицу ничем не заменишь. Так что гидрогеология выдвигается на первый план. Вся надежда на вас, молодые люди».

— Профессору виднее, на то он и профессор.

— А нас держат в черном теле, Георгий Леонтьевич. Над нами посмеиваются, как только речь заходит о самых скромных просьбах. Вы посмотрите, что стало теперь в степи. Раньше вдоль каждого проселка, не говоря о большаках, чуть ли не на каждой версте били родники. Где они? Заилились, ушли под землю, затаились до поры до времени.

— До лучшего хозяина, что ли?

— Может быть, и так. Мы заново приучаем трактористов из ближних деревень беречь уцелевшие родники пуще глаза. Не для поэзии. Какая уж тут поэзия, если на полевые станы возят воду чуть ли не из соседних городов. Раньше, говорят, остановится мужик у своей телеги, припадет к ведерному лагуну с родниковой ледяной водой — и усталости как не бывало. Мужик был сам себе гидрогеологом...

— Какой ты, оказывается, речистый. Не знал. Ты, что же, давно заделался штатным «толкачом»?

— Наше дело рядовое — куда пошлют.

— Непорядок, если инженера держат на побегушках.

— Георгий Леонтьевич, пожалуйста, переведите меня на медь или никель.

— Вот-те раз! А кто будет искать воду?

— Найдутся желающие. Недавно приехали девушки из Саратовского университета.

— Но ты  м о к р ы й  геолог по призванию, то бишь, по диплому.

— Я раньше и не догадывался, что на гидрогеологов смотрят как на мокрых кур.

— Все зависит от вас самих.

— Нет, стенку лбом не прошибешь.

— Да, стены у нас тут крепостные, времен генерал-губернатора Перовского, — весело заметил Георгий.

— Я имею в виду не вас лично.

— Понимаю. Так ты приехал просить новую машину или проситься на новую работу? Если речь идет о грузовике, то это сделаем...

— Спасибо, Георгий Леонтьевич. — Виктор быстро встал, чтобы разом кончить неприятный разговор.

— А что касается перевода, то не могу, никак не могу пойти тебе навстречу. Ты сам, горячая головушка, только что доказывал, что поиски воды — дело очень перспективное. Скажу по секрету: разведанных запасов никеля хватит нашим заводам лет на двадцать, медной руды — лет на тридцать, газа — на добрую полсотню лет, а водой города и рабочие поселки не обеспечены. Твой профессор прав: тут мы держимся на пределе.

Виктор стоял перед ним, неловко переминаясь с ноги на ногу, — то ли опять сесть, то ли уж стоя выслушать до конца главного геолога.

— Ладно, иди. Забудем разговор о твоем переводе в другую партию.

— Большое спасибо за машину, Георгий Леонтьевич.

— Передай привет отцу.

«Ладный парень вымахал у Петра Ефимовича», — подумал опять Георгий. И вспомнил, как всезнающая Любека сказала недавно за столом, будто Саша дружит с Виктором. Тогда он не обратил внимания на слова племянницы, а сейчас точно впервые открыл для себя, что дочь-то у него невеста. Выросла без матери и без отца. Решила стать ученым биологом. В прошлом году пыталась поступить в Московский университет. Не сдала, вернее, не прошла по конкурсу, однако не стала искать другого вуза, где конкурс повольготнее. «Зарабатывает стаж» на стройке и снова готовится к экзаменам. В наш век молодежи приходится выбирать одно из двух: если уж учение до победного конца, то, значит, поздняя, к тридцати годам, рассудочная любовь. Выходит, что наука оплачивается не только молодостью, а и первой трепетной любовью. Саша как раз из тех, кто ради дела может поступиться чем угодно.

Секретарь принесла ему сегодняшнюю почту. Он бегло просмотрел служебные бумаги и телеграммы, расписал их по исполнителям, оставив одну из телеграмм себе. Это был отрицательный ответ из министерства по поводу разведки железных руд. На сей раз ответ пришел категорический, с угрожающей ссылкой на авторитет Голосова.

Голосов, Голосов... Опять Семен Захарович Голосов начинает повелевать геологической службой на Урале. Он то исчезал из виду, то появлялся, как блуждающая звезда на далеком столичном небосклоне. Сразу после войны был даже заместителем министра, потом отошел от крупных административных дел, занявшись редактированием академического журнала. И вот стал консультантом по всему Уралу.

Георгий долго смотрел на карту, где среди множества цветных пятен и пятнышек было особо обведено черным карандашом старое месторождение железных руд, открытое еще его отцом. Когда-то находка порадовала самого Орджоникидзе, но с годами к ней стали относиться все равнодушнее, окрестив ее «забалансовыми» рудами. Иные сторонники Голосова уже поговаривают о том, что не надо было и огорода городить, то бишь строить металлургический комбинат на этих трудных для доменщиков рудах, чтобы потом завозить сюда руду из Казахстана или даже с карьеров знаменитой КМА. Но, во-первых, комбинат начал строиться в войну, когда Курская магнитная аномалия притягивала к себе не экскаваторы, а танки; и, во-вторых, не геологи и не строители повинны в том, что кто-то очень не любит торить новые дорожки в металлургической науке...

Ну и денек выдался нынче: сплошные разговоры. Георгий до вечера принимал начальников экспедиций, потом приехавших из Москвы инженеров-экспертов. Он все никак не мог приноровиться к управленческой работе. Казалось, что захлестывают текущие дела, что он теряет время попусту, не умея одолеть центростремительную силу окружающих его людей, приученных к тому, что все решает лично главный геолог.

Стояло майское безветрие, вслед за которым мог разыграться июньский суховей, долетающий сюда из пекла Каракумов. Георгий вышел на набережную. После короткого и позднего разлива Урал привычно входил в свои берега. Молодые осокори толпились по щиколотку в воде, и краснотал, полегший по течению, уже начал выпрямляться. Только на самой излучине реки тяжело клонилась старая одинокая ветла. Он подумал о черемухе на Верхней Дубовке, что погибала, расцветая в последний раз. И вспомнил Зою. Он всегда старался представить жену такой,какой была бы она-сейчас, сию минуту. Но у него ничего не получалось: Зоя по-прежнему виделась ему в расцвете сил, который наступает в начальную пору материнства. А ведь ей было бы теперь тоже за сорок. Когда она сгорела буквально за одну неделю от крупозного воспаления легких, Саша еще плохо понимала, какая беда свалилась на ее плечи.