В ожидании новостей Федор Иванович прилег отдохнуть. Он приучил себя на фронте засыпать в любых условиях, когда выкраивал часок-другой. Но сегодня сон не шел: перед глазами плыли номера дивизий, корпусов, армий, длинные пучки красных стрел, что сходились за Кишиневом, и в зубах навязшие бессарабские названия сел и хуторов, через которые, не сбавляя хода, должны пройти танки Жданова и Каткова... Нет, не удастся ему смежить глаза, пока не замкнется наглухо кольцо окружения.

Непривычно коротки южные сумерки. Едва закатилось в дымной немецкой стороне на редкость пропыленное августовское солнце, как загустела тушью вторая ночь наступления. От нее Толбухин ждал многого. И не ошибся. Вскоре на КП вернулся начальник разведки фронта с добрыми вестями: противник поспешно отступает к берегам Прута. Ночь — излюбленное время всех отступающих. Однако что на Кишиневском направлении?

— Думаю, с часу на час и там начнется общий отход, — сказал генерал-разведчик.

В ту же минуту позвонил командующий Пятой ударной армией Берзарин:

— Немцы сделали попытку оторваться под покровом темноты. Не удалось! Переходим к преследованию...

Федор Иванович поздравил командарма с хорошей новостью, легко поднялся из-за столика на козлах. Теперь ему не сиделось, когда весь фронт пришел в движение. Час назад седьмой мехкорпус, действуя на более коротком радиусе, с ходу вырвался на пути отступления кишиневской группировки немцев, а левее его четвертый мехкорпус Жданова смело развернул свои бригады на северо-запад, встречь подвижным соединениям Второго Украинского. И уже не только на штабной карте, на самой бессарабской земле отчетливо виделся большой котел, в который неминуемо угодит шестая армия господина Фриснера.

— Готовитесь к переезду на следующий командный пункт, — сказал Толбухин Бирюзову.

— Не подождать ли рассвета, Федор Иванович?

Толбухин лукаво оглядел его: куда девался штабной лоск у молодца, — пышные волосы и те повяли за двое суток, глаза воспалены, будто в лихорадке.

— Хорошо, тронемся утром, — согласился он. И добавил в шутку: — Говорят, что утро мудренее, но и мудрость этой ночи вы не преуменьшайте, Сергей Семенович. Вот так...

За ночь мехкорпуса продвинулись далеко вперед, сжимая танковое кольцо западнее Кишинева. Тем временем головные отряды стрелковых дивизий, посаженные на грузовики, преследовали немцев по всем проселкам и большакам, над которыми клубились тучи белесой пыли.

Рано утром Бирюзов, немного посвежевший и, как обычно, подтянутый по-курсантски, доложил командующему фронтом последние донесения командармов и комкоров. В конце своего лаконичного доклада он осекся.

— Что еще? Выкладывайте все, — сказал Толбухин, заметив его заминку. — Ну-ну, не томите душу.

— Погиб генерал Потехин... Очень тяжело ранен полковник Родионов...

— Как? Когда? — Федор Иванович грузно облокотился на походный столик, не веря, не желая верить тому, что́ на войне может случиться с каждым в любой момент.

Бирюзов в нескольких словах рассказал о двух разных бедах. Генерал Потехин, заместитель командира четвертого мехкорпуса, лично повел одну из бригад и был сражен в атаке. А полковник Родионов находился на переднем крае южнее Бендер, где и попал под сильный артобстрел.

— Жаль, очень жаль... — Толбухин горестно покачал крупной головой. — Сергея Митрофановича Родионова я знаю с гражданской войны. Совестливый человек. Вместе ходили на белополяков: я тогда служил в полевом штабе пятьдесят шестой дивизии, он комиссарил у нас в лучшем полку. Может, выживет...

— Все готово к переезду, — напомнил Бирюзов.

Федор Иванович встал, окинул скользящим взглядом свое короткое пристанище, взял генеральскую фуражку, но не надел ее и натруженным солдатским шагом направился к машине.

Колонна штабных автомобилей, сопровождаемая автоматчиками, двинулась на запад. Шоферы долго рулили меж бомбовых зияющих воронок, огибая их, но потом, когда выехали на ровную дорогу, набавили ход. Упругая волна утреннего ветра набежала с юга. Федор Иванович подставил лицо под черноморский ветер, чтобы немного освежиться после бессонной ночи.

Наступал день третий Ясско-Кишиневской битвы.

10

А в районе Бендер немцы все еще держались.

И корпус генерала Шкодуновича, отражая контратаки, вел бои за каждую высоту, за каждый хуторок. Вечером двадцатого августа его полки ворвались на южную окраину села Хаджимус, овладели разъездом Киркаешты, что находился на первой линии немецкой обороны. Затем, двадцать первого августа, было потрачено много пороха и сил на штурм высоты «150» — «Суворовской могилы». Только с помощью массированного огня, включая дивизионные залпы «катюш», удалось наконец взять эту высоту, на которой был поднят красный флаг.

Утром двадцать второго августа были освобождены три новых населенных пункта и среди них крепкий орешек — Танатарь. Хотя уже и наметилось окружение Бендерской крепости, однако сдержанный, деликатный Шкодунович еле скрывал свое раздражение: такого не случалось у него, чтобы на выполнение ближайшей задачи первого дня наступления ушло целых двое суток. Да, не всякий раз удается воевать «по таблице умножения», как называл комкор плановую таблицу боя, где все расписано по клеточкам.

Находившийся вместе с ним майор Богачев пытался успокоить расстроенного генерала:

— Сегодня пойдем ходом, я уверен. Пятнадцатая пехотная дивизия немцев почти разгромлена, двести пятьдесят седьмая держится на волоске.

— Вы неисправимый оптимист, — усмехнулся Шкодунович.

Он хорошо знал майора, который служил в корпусе и был выдвинут в штаб армии весной. Да кроме него хватает армейских «уполномоченных» в эти дни. Такое повышенное внимание держит всех на НП в двойном напряжении.

— А где Родионов? — спросил комкор Богачева.

— Ушел на передовую.

— Это уж он напрасно под занавес-то. Взял кого-нибудь?

— Моего старшину-разведчика.

— Какой неугомонный мужик Сергей Митрофанович...

Позвонили с НП командующего армией. Комкор подумал, что его вызывает сам командарм, и невольно подтянулся, готовый выслушать очередную нотацию. Но звонил начальник штаба.

— Извините, не узнал.

— Не мудрено, Николай Николаевич, мы тут все охрипли.

Наштарм мягко попросил комкора подтвердить, полностью ли очищен Танатарь.

Не глядя на карту, Шкодунович доложил обстановку на шесть ноль-ноль и подождал, что скажет ему в ответ начальник штаба армии.

Но тот уже опустил трубку.

Богачев вопросительно глянул на Шкодуновича.

— Довоевались. Наверху даже не верят нам, что мы в этом Танатаре... Свяжите-ка меня со сто тринадцатой, — сказал он дежурному телефонисту.

И в это время ожили сразу все телефоны. Комдивы бодро докладывали, что немцы начинают отступать на Балмаз, Скрофу, господский двор Урсоя.

— Не терять соприкосновения ни на минуту, — отвечал он каждому из комдивов. — Смело преследовать противника буквально на его плечах!..

Генерал ладонью отер пот с лица, зорко посмотрел на запад и живо повернулся к Богачеву.

— Ну-с, лед тронулся, Валентин Антонович. Брешь для пятьдесят седьмой армии пробита.

Вскоре командарм ввел в дело девятый стрелковый корпус, давно ожидавший своего часа во втором эшелоне. Оттесняя дивизии Шкодуновича вправо, свежие части на ходу втискивались в боевой порядок, чтобы занять положенное место в общем наступлении.

Артиллерия снималась с огневых позиций. Густые косяки штурмовиков, не снижаясь, пролетали над бывшим полем боя. Автомобильные обозы вытягивались из-за укрытий на ближние проселки. Штабные машины, непрерывно сигналя, шли в обгон растянувшихся колонн, пытаясь не отстать от головных подвижных отрядов. Вся 57-я армия, воевавшая на Волге под началом самого Толбухина, бойко наседала на отходящих немцев, которые еще не знали и не ведали, что для них уготован приличный «котелок» за Кишиневом.

И только бендерская «подкова» оставалась неразогнутой. Но сейчас уже никто не обращал на нее внимания, кроме, тех усиленных батальонов, что должны взять крепость штурмом.