Если уж речь зашла о славе геолога, то надо сказать прямо: она не отличается ходким шагом — и к этому должен быть заранее подготовлен юный инженер. Слава вообще иногда опаздывает на десятилетия, а то и на целую жизнь. Это — как у лесника, который выхаживает слабые, тоненькие хворостинки, зная, что не ему доведется увидеть их могучий поздний возраст. Далеко не всякое геологическое открытие тут же вызывает оглушительный взрыв славы. Лишь теперь мы полностью оценили масштабы Второго Баку, родоначальником которого был Иван Михайлович Губкин. Только в наши дни, наконец-то, дошла очередь до Курской магнитной аномалии. А сколько можно привести других примеров, когда менее значительные клады вступают в промышленный оборот уже при жизни следующего поколения, и первооткрыватель их так и не сможет порадоваться шумной стройкой. Геологи работают на тех, кто еще не родился. Ну что ж, сочтемся славою, ведь мы свои же люди!..
По единодушному свидетельству первых космонавтов, Земля наша еще прекраснее, когда смотришь на нее со стороны. Теперь уже скоро вместе с командирами межпланетных кораблей отправятся в космос и геологи. Кому-кому, а им-то карты в руки. И базальт Луны, и пыль Луны — все живо интересует бывалых землепроходцев. Неотрывно глядя с небесной верхотуры на привычные контуры наших континентов, словно плывущих в мировом океане, они тоже, наверное, подивятся этим весенним л е д о х о д о м земных материков.
Возраст Земли. Да разве дашь ей пять миллиардов лет? Она была, есть и будет вечно молодой, ровесницей каждого вступающего в жизнь поколения людей, сыновняя любовь которых не дает ей стариться. Велик человек, если он, живя в миллионы раз меньше, чем живут планеты, успевает в считанные годы сделать столько, что и титаническая работа галактик не идет в сравнение с его кипучей, мудрой деятельностью... И скромная задача автора этих беглых записок в том и состоит, чтобы по-отцовски пригласить талантливую нашу молодежь к походному костру геологов-разведчиков».
Леонтий Иванович отложил газету. Что-то очень высокопарно получалось у него. Как видно, старость подвела — она же склонна к библейскому красноречию. Ну да что написано пером, то не вырубишь топором.
— Дедушка, а я вас ищу!
Он поднял голову: рядом с ним стояла вездесущая Любка в своем темно-синем, в белый горошек, сарафанчике.
— Да идите вы скорее к телефону! Междугородная вызывает.
«А-а, это, небось, Павла Прокофьевна трезвонит, — решил он. — Сейчас начнет оправдываться, выискивать виновных». Тяжело поднимаясь на крыльцо, он уже подбирал слова поделикатнее для разговора с будущей снохой.
Каково же было его удивление, когда он услышал голос самого Метелева.
— Поздравляю вас, дорогой старейшина!.. Мы тут с Семеном Захаровичем устроили громкую читку ваших мемуаров. Ждем продолжения. — И пошел расхваливать, не дав произнести ни слова.
— Да будет вам, Прокофий Нилыч, — сказал он наконец.
— Передаю трубку Семену...
Но в это время телефонистка разъединила их. «Оно и к лучшему», — подумал Леонтий Иванович, зная, впрочем, что Голосов теперь не оставит его в покое.
20
Внизу, под обрывом, весело бежала лесная речка, нестерпимо отсвечивая зеркальными бликами, и высоко над ней был переброшен зыбкий мостик — поваленное, дерево. Все тут играло, переливалось одной зеленой краской — от густо-темной в черемуховой чащобе до пронзительно-ясной на гребне откоса. А вокруг, кажется, звенели от полуденного солнца медные стволы сосен.
И Георгию Каменицкому стало жаль, что кто-то никогда не увидит всей этой прелести. Он долго стоял на откосе, веря и не веря тому, что окрест заповедного бора на сотни километров, особенно на восток да и на юг, протянулись выжженные степи Предуралья. Илья Михайлович Шумский сидел на пне в сторонке и с наслаждением курил, пользуясь остановкой. Они с утра сегодня странствовали по бору вместе с ученым лесоводом Данилевичем. Когда Илья Михайлович собрался в командировку, чтобы посмотреть, как идут дела в Западной экспедиции, Георгий напросился ехать с ним. Он немало слышал об этом сосновом чуде в степи, но все проезжал мимо него на скорых поездах. Все спешил куда-то. Все не хватало времени пересесть на более почтительный к рядовым станциям местный поезд.
Яков Николаевич Данилевич встретил геологов настороженно, но они рассеяли его тревогу: нет-нет, никто и не думает возобновлять разведку в лесу, просто хочется взглянуть на заповедное хозяйство. Тогда интеллигентный Данилевич успокоился и решил лично показать, на что же замахивались нефтяники.
Они побывали в нескольких лесничествах: осмотрели питомники, любовно ухоженные старые гари, целые делянки сосняка, который пережил не одно поколение людей, даже поднимались на пожарные наблюдательные вышки. Бор был полон жизни: еще не отпели свое залетные соловьи, отстукивали «морзянку» «дежурные» дятлы, парили над лесными прогалинами беркуты, и через узкие просеки кое-где пробегали косули, белки, а в одном месте повстречался и редкий обитатель бора — пятнистый олень. Потом Данилевич привез гостей к бобрам. Конечно, самих четвероногих гидротехников Шумский и Каменицкий так и не смогли понаблюдать, но зато уж вдоволь потоптались на их плотине, над таинственной запрудой, отливающей коричневым глянцем. Что ж, плотина как плотина: хворост в наброс заменяет стальную арматуру, а вместо бетона идет в дело речной ил.
На восточной опушке Илья Михайлович остановил машину.
— Вот она, наша счастливая буровая!
Они втроем подошли к старой, наглухо заделанной скважине.
— До тысячи тонн давала в сутки, — сказал Илья Михайлович с таким сожалением, что Георгий улыбнулся: «Сколько ты ни показывай геологу-нефтянику дивные красоты леса, а ему все не дают покоя брошенные скважины».
Чуткий Данилевич поторопил ехать дальше: к чему разжигать профессиональную страсть разведчиков.
На западном окоеме бора, на территории уже соседней области, до сих пор шла добыча нефти и горели факелы попутного газа. Данилевич сам попросил шофера остановиться.
— Как видите, зрелище не из приятных, — живо повернулся он к Илье Михайловичу. Лес и факелы. Бор и нефть. Нет, это абсолютно несовместимо, товарищ Шумский.
Рядом асфальтированная дорога была перехвачена длинными переметами песка, ветер гонял за кюветом ржавый катун, похожий на мотки негодной проволоки. Заволжские суховеи наступали на лес, и сторожевые сосны, в окружении подлеска едва противостояли их натиску. Теперь уже Илья Михайлович, в свою очередь, поспешил обратно в лес.
Ничего, не скажешь, в лесу была райская благодать. Лучшие свои годы Шумский провел на буровых и в дальних странствиях на вездеходах. Судьба не очень-то баловала его, хотя он и был отмечен Государственной премией. Он работал не на судьбу, а на страну, которая всегда очень нуждалась в нефти. Потому и так рьяно защищал он это месторождение в реликтовом бору посреди заволжской выжженной степи. Но вот, оказывается, действительно слишком переусердствовал. Кто-кто, а уж геолог никак не может быть временщиком. Легче всего погубить этот лес, под которым искусная природа тщательно собирала свое редкое сокровище долгими-долгими веками. Кому-кому, а уж геологу, привыкшему измерять время эпохами в десятки и сотни миллионов лет, следует, конечно, первому задуматься о том, как разумно поделиться земными богатствами с грядущими поколениями.
На кордоне они тепло поблагодарили Данилевича и отправились на базу экспедиции, оставив ученого-лесовода в бору, где у него были неотложные дела.
Через каких-нибудь полчаса езды они уже оказались на южной границе бора, откуда начинали свое путешествие. И снова пахнуло зноем, обдало пылью, точно и не было лесной прохлады. Из рая да в степное пекло! Шофер остановил машину, опустил ветровое стекло.
— Ну и пыльно, как на Луне! — сказал Георгий.
Илья Михайлович промолчал.
— Так сколько здесь нефти? — спросил Георгий.