— А что у тебя с Ивановой?

— В каком смысле?

— Мне передавали, что видели вас на загородной прогулке. Ты сидел, конечно, за рулем, она в коляске мотоцикла — не правда ли, какая идиллическая картинка!

— Аня возвращалась с бетонного завода, я и подвез ее.

— Не хитри!

— Ты вся в отца.

— Хорошенькое дельце! В кого же еще мне быть?

— Почему тебе нравится портить наши отношения?

— Чтобы лишний раз проверить их.

— А впрочем, если хочешь, Аннушка — славная дивчина.

— Вот как? Я давно заметила, что она тебе нравится, еще когда ты лежал в больнице.

— Саша!

— Ну что Саша, Саша? Разве я не права? Я все видела, только молчала.

— Да пойми ты...

— Нечего мне понимать. Хоть завтра можешь  о б в е н ч а т ь с я  с Ивановой на такси вокруг центра города. Теперь в моде автомобильные  в е н ч а н и я!

— Как ты не поймешь, что Аня просто благодарна мне за то, что я вступился за нее.

— Вот и женись. Будет рыцарская свадьба. А она хороша собой. Хороша, хороша!.. — И ревность Саши начала щедро рисовать соперницу во всех подробностях.

— В больнице, я помню, ты обещала...

— Разве ты слышал? Ноты бредил, и я всякое могла сказать.

Он пожал в широкой ладони ее узенькую ладошку — в знак благодарности и за это откровение.

Саша отняла руку, поотстала. Виктор тоже остановился.

— Неужели ты всерьез ревнуешь?

— Я? Ревную? Слишком много на себя берешь!

— Ладно, успокойся. Пойдем в кино, что ли?

— Мне и в жизни надоели скучные истории чужой любви.

— Не задирайся.

— Ступай, не теряй понапрасну вечер.

— Зачем ты испытываешь мое терпение?

— Ах, ты все-таки угрожаешь!

— С тобой невозможно сегодня говорить.

— Ступай, ступай к своей Аннушке, она сговорчивее...

Саша круто повернулась и пошла домой.

Сколько раз Виктор сгоряча хотел проучить дерзкую девчонку, которая, слишком задирает нос. Но когда их отношения портились, Саша умела восстанавливать мир, и он прощал ей многое. До каких же пор это будет продолжаться?

Дома он застал одного отца. Петр Ефимович любил посидеть вечерком над записной книжкой, в которой были всевозможные таблицы, графики, диаграммы. Эту книжку называли энциклопедией Молодогорска — от самого основания города в сорок втором году и до наших дней.

— Где тебя носит? — недовольно спросил отец.

— Как где? На работе.

— Оттуда только что звонили.

— Не успеешь уйти, как...

— А ты не ври, если не умеешь. Окончил институт, а все ходишь на посиделки, все кружишь головы девкам. Холостяцкое время — пустое время.

— Будь справедливым, отец, ты сам женился под тридцать.

— Мне жену заменяла тачка, которую я ласкал и нежил в котлованах. А сейчас на экскаваторе не женишься...

Виктор с грустной улыбкой слушал отца, зная, что после случившегося он стал не в меру тревожиться за него.

— Был бы женат, не столкнулся бы с поножовщиками. Вон и седина проступила. Эх, Витек, Витек, набавил ты нам с матерью по десятку лет.

— Ты бы и сам, отец, вступился за человека, окажись на моем месте.

Петр Ефимович убрал со стола  э н ц и к л о п е д и ю, встал, подошел к сыну.

— Развелось на нашу голову, Витек, всяких мещан.

— При чем тут мещане?

— А хулиганы — самая опасная их разновидность.

— Но мещанин, по-моему, труслив, он финку и в руки не возьмет.

— Конечно, не каждый мещанин — хулиган, но каждый хулиган — это взбесившийся от сытого безделья мещанин. Поэтому драться нужно в первую голову с мещанством, тогда и хулиганство исчезнет.

— Я думаю, что у нас слишком церемонятся с этой дрянью. Милиция до сих пор не нашла тех парней, с которыми я схватился из-за Ивановой. Одного подозрительного типа задержали, бегло допросили и отпустили на все четыре стороны...

— В пору моей молодости мы все рвались в милицию. Я, например, чуть не заделался уполномоченным угрозыска. Долго выбирал, кем быть — строителем или милицейским следователем.

— Теперь бы ты стал генералом!..

Зазвонил телефон. Петр Ефимович взял трубку и тут же передал ее Виктору.

— Тебя.

Звонила Саша. Как ни в чем не бывало она приглашала в кино, на последний сеанс, потому что идет, оказывается, «Бег».

— Хорошо, — ответил Виктор, позабыв о своей обиде.

— Смотри, не шатайся там до полуночи, — сказал Петр Ефимович.

Разговор с Виктором напомнил ему о том времени, когда сын лежал в больнице. Мать вообще поседела от горя, плакала день и ночь, пока Виктор не пошел на поправку. Сам он на людях держался стойко, но все старые недуги дали о себе знать, в том числе и ревматизм, благоприобретенный в котлованах первой пятилетки... Тревожно, когда в семье один-единственный сын: в нем фокусируются все твои надежды. Скорее бы женился, что ли. Водит парня за нос эта плутовка Саша. Зело, зело редкая руда — людское счастье, не скоро его отыщешь, хотя ты и геолог.

Но то, что выбор сына пал именно на Сашу Каменицкую, было по сердцу Петру Ефимовичу. Девушка не из «модерновых». Пошла на стройку и очень рано узнала горьковатый привкус хлеба насущного. Слава богу, Виктор тоже вырос не в теплице, на ветру: до вуза покочевал с геологами. Ведь нравственные изъяны молодых людей от слюнявой родительской любви: мы-де жили плохо, так пусть наши дети поживут в свое удовольствие. В этом смысле Георгия Леонтьевича не упрекнешь. Недавно он, Дробот, между прочим, спросил его: «А как ты смотришь на то, если мы скоро породнимся?» — «Это тебе, Петр Ефимович, надо поговорить с моей дочерью. Что касаемо лично тебя, то сват ты, конечно, подходящий», — ответил он, посмеиваясь, и на том их разговор закончился. Видно, такие отцы благословляют своих детей без лишних напутствий, даже как будто не в меру сухо. Но в этой сдержанности и заключено доверие к молодежи.

Думая сейчас о Викторе и Саше, Дробот невольно сравнивал и себя с Георгием Леонтьевичем: так ли зеркально отразилась его собственная жизнь в сыне, как жизнь Каменицкого — в дочери. Не зря говорят, что, пожив на свете, ищи свои достоинства и недостатки не в самом себе, а в своих наследниках. Что ж, ему не придется краснеть за Виктора, получившего боевую медаль в мирное время...

Опять зазвонил телефон, часто, взахлеб. Наверное, междугородная. Да, то была Москва.

Петр Ефимович обстоятельно доложил о ходе строительства новой домны.

— Значит, не спите, — заметил глуховатый, знакомый бас.

— Не сплю, Геннадий Максимович. Раньше спать не давала собственная молодость, а теперь — молодость сына.

— Понимаю вас...

Начальство, как видно, пребывало в отличном расположении духа. Они поговорили уже о разных пустяках, даже поинтересовались погодой, московской и уральской, и замминистра пожелал ему спокойной ночи.

Петр Ефимович опустил трубку, довольный разговором. Ни окрика, ни разноса, — не то, что в сороковые годы, когда стройки держались на пределе. Что ж, другие времена — другие речи. Теперь бы поработать всласть, на полную  к а т у ш к у, да ниточка твоя вся размоталась, товарищ Дробот. Ну, ничего, ничего, есть еще в запасе несколько витков: на две-три домны хватит, если строить по-настоящему, без передыха.

19

Да, нелегко деятельным натурам на излете жизни, когда она просматривается от горизонта до горизонта, как степь в погожий осенний день: сколько еще ты мог бы сделать доброго с твоим полувековым инженерным опытом, но силенки-то уже не те.

Минувшей зимой Леонтий Иванович увлекся организацией краеведческого музея. У него была редкая коллекция минералов — от первого кусочка ярского хромита, найденного в двадцать восьмом году, до нынешних ураганных проб березовского колчедана. Одной яшмы набралось около сотни образцов: яшма — его слабость. И все это он передал в музей, за исключением самых дорогих для него находок, без которых, пока жив, не смог бы обходиться. Потом сдал часть библиотеки, комплект журнала «Природа» почти с начала века. Из книг, представляющих библиографическую редкость, оставил себе лишь с автографами. Долго не решался сдать геологический молоток, подаренный ему Серго Орджоникидзе, но расстался и с этим молотком.