— Обмундируй и проводи гостя, — сказал главный инженер дежурному по панели.

Через несколько минут Мартьянов предстал перед своими спутниками в том самом наряде, который так пленял его всегда на московских метростроевцах. Городские ботиночки уступили место резиновым сапогам, коверкотовое пальто — брезентовой шахтерке, а модная кепка — стальной поцарапанной каске. Только белый воротничок с галстуком, нелепо торчащий из робы, выдавал этот маскарад.

Ему вручили лампочку, которую он подвесил на верхней пуговице, как видел у других. И узкая деревянная, подозрительно жидкая клеть унесла его, поскрипывая, вниз, в холодную сырую черноту — туда, «где на глубине чуть не сотни метров закладывали сейчас горючий материал, который должен будет дать первое пламя еще одного подземного пожара.

«Ну куда его несет!» — удивлялся Вадим, изрядно уставший от длительного обхода и видевший уже обещанную постель в бараке для приезжих, именуемом «Гранд-отель». Ну что ему там, какое ему дело?

Дела никакого и не было. Внизу, на дне подземелья, где разводится огонь, — телемеханика ни при чем. А все-таки Мартьянов полез. Раз уж он сюда приехал, то как же упустить такой случай! В том-то и дело, что Мартьянову бывает дело и до того, до чего ему, собственно, и не должно быть никакого дела.

Пока Вадим, оставшись наверху с главным инженером, раскуривал цигарку за цигаркой, пока обменивался с ним, как водится, новостями: и что в Москве, и что на фронтах в Испании, и «что вообще слышно», — Мартьянов все время ползал где-то там, под ногами, утоляя свою ненасытную жажду увидеть, все самому рассмотреть.

Наконец клеть оповестила звонком о своем подъеме.

Мартьянов выпрыгнул из темноты — потный, измазанный, со следами угля на лице, но сияющий, довольный. Довольный тем, что все-таки спускался, и, несомненно, тем, что снова очутился наверху, на воздухе.

Уже смеркалось, когда они возвращались к бараку. Вдруг две фигуры показались навстречу и бегом протопали в степь. На фоне светлого заката выделялись их черные силуэты, и было видно, как разбежались они в разные стороны, по линиям трубопроводов.

— Что это?

— Да наши, ходоки штурвальные! — ворчливо ответил главный инженер. И опять добавил предупреждающе: — Вот придете на пост, увидите…

4

И они увидели.

Неказистое здание станционной конторы. Грубые дощатые полы, буро крашенные перегородки. Их провели на второй этаж, в угловую комнату. Круглые циферблаты за стеклом, глазочки сигнальных лампочек, длинный пульт с кнопками и рукоятками, карта трубопроводов с кружочками задвижек, ну конечно, и телефон — все сразу говорило, что здесь-то это и есть. Центральный пост управления.

Никаких стен, обитых сукном, никаких сверкающих отделкой щитов, как изображаются обычно диспетчерские пункты, здесь не было и в помине. Все было поставлено как бы наспех, временно. Хотя и могло произвести внушительное впечатление… Главным образом своей громоздкостью, как отметил тотчас Мартьянов.

Два окна, выходящие углом на обе стороны, пропускали в комнату много света, открывая отсюда широкий обзор, словно застекленный капитанский мостик. Степь морем расстилалась внизу. Позднее Мартьянов поймет, какую важную роль играли эти окна.

Старший электрик станции встретил их не без опаски. Гости приехали из Москвы оказать помощь. Но неизвестно: вдруг они найдут, что с телемеханической установкой, с этой модной новинкой, неправильно обращаются. Тогда иначе предстанут всякие неполадки, из-за которых их и призвали. Поэтому электрик и решил, видимо, пока что ничего не выкладывать. Пусть сами разберутся.

Он только показывал. Сигнальные лампочки фиксируют положение задвижек: открыто — закрыто. Кнопки управления — магнитные пускатели включают и отключают моторы задвижек: открыть — закрыть.

— Сколько же проводов на каждую задвижку? — спросил Мартьянов.

— Четыре.

— Четыре! — подхватил Мартьянов и посмотрел на Вадима так радостно, будто ничто не могло доставить ему большего удовлетворения, чем уличить установку в этом количестве проводов. — А у каждой скважины по девять задвижек. Четырежды девять — тридцать шесть. А скважин на станции… — подсчитывал вслух Мартьянов. — Позвольте, нужен еще и контроль действий. Сколько же еще проводов? Вероятно, по три на задвижку? Значит, всего…

— Контроль не предусмотрен, — прервал эту арифметику электрик.

Мартьянов опять победоносно переглянулся с Вадимом. Улики против поставленной здесь телемеханики нарастали.

— Покажите схему! — отрывисто сказал Мартьянов. Электрик вынул из тумбочки прошнурованный альбом в твердой обложке. Схемы! Они могут многое сказать Мартьянову, даже то, что не может или не хочет сказать станционный электрик. Сейчас он развернет общую схему центрального поста, хрустящую синьку и в паутине кнопок, лампочек, релейных катушек и контактов увидит всю подноготную. Без лишних слов.

Между тем дежурный диспетчер, следивший за лампочками и приборами, подошел к электрику и сказал сдавленным шепотом:

— Сегодня назначен реверс. На второй.

Реверс!.. Слово, от которого все пришло в движение. За пультом началась серия переключений.

На второй панели менялось направление процесса, менялось назначение скважин. Скважина, по которой поднимался полученный газ, должна была принимать теперь дутье. А другая скважина, служившая дутьевой, наоборот, служила теперь для отвода газа. Ответственная операция, которую можно осуществить только игрой задвижек. Одни открыть, другие закрыть; одни раньше, другие позже. Скважины надо продуть, подготовить, заново пустить и кислород и пар или воду. Игра такая, что во всех инструкциях указан строжайший порядок с неизменным предупреждением: «В целях избежания взрыва…»

Вот почему старший электрик, оставив гостей, присоединился к диспетчеру, и оба они принялись орудовать за пультом. Пришел и главный инженер. Реверс!

Мартьянов расстелил перед собой схему. То глядя на нее, то на манипуляции за диспетчерским пультом, он пытался проследить, что же тут происходит. И как она работает — телемеханика?

А диспетчер был чем-то встревожен и яростно шипел:

— Ну вот, теперь шестая! Не разберешь, что с ней.

— Барахлит сегодня, барахлит… — бормотал старший электрик, постукивая легонько ногтем по сигнальной лампочке под номером шесть.

Мартьянов знал цену этому распространенному словечку — «барахлит сегодня». Только ли сегодня? Он проследил пальцем по схеме за цепью номер шесть. И вдруг увидел. Ну да, конечно! Реле и контакты связаны так, что лампочка может показывать «задвижка закрыта», а на самом деле… На самом деле может быть обрыв в цепи. В схеме это не различалось.

Видимо, тут по горькому опыту уже привыкли догадываться. Диспетчер схватился за трубку телефона и стал кричать в нее:

— Алле! Давай скорей! Панель вторая, номер шесть. Закрыть надо! Слышишь, закрыть!

Внизу, на первом этаже, раздался громкий говор, загрохотали шаги, хлопнула дверь, сотрясая легкое здание. И Мартьянов увидел в угловое окно, как с наблюдательной вышки, бегущего в степь человека. Он мчался напрямик, перепрыгивая через трубы.

— Весенний кросс!.. — вырвалось у Вадима.

А потом оказалось, что опять где-то еще барахлит, и опять нужно было звонить туда вниз, в дежурку. И опять выбегали, хлопая дверью. А главный инженер, высунувшись в окно, кричал вдогонку последние указания. Ну, до чего удобные здесь все-таки окна! Телемеханические!

Как напомнило все это Мартьянову первые дни в Центрэнерго! И эта беготня под руководством главного инженера для выяснения на месте…

А что значит все это здесь, в этих условиях? Это значит, что центральный пост теряет нити управления, что подземный процесс угрожает вырваться из рук. Люди бегут вдоль труб по степи, бегут два и три километра, стараясь не опоздать. И человек впопыхах крутит вручную тяжелый штурвал, запирая или открывая задвижку, в то время как внутри, под колпа ком головки, клокочет, урчит и стреляет еле сдерживаемая глухая сила. И если что-нибудь не так, то «всякое бывает», по выражению главного инженера.