Тем не менее, он не колебался.

Вернулся. Живой. Без нее. Но Джерадин никогда гак поступил бы…

Глядя на зеркало, он закрыл глаза и прогнал все посторонние мысли. Мастер Барсонаж и Знаток Хэвелок смотрели на него, Теризы он лишился и никогда не пытался делать ничего подобного. Но у него было непреодолимое ощущение… Он сосредоточился и прогнал из своего сердца панику, смущение и боль.

В зеркале перед своим мысленным взором он начал конструировать воплощение Эсмереля.

Стараясь не подпустить Хэвелока к Джерадину, магистр осторожно спросил Знатока:

— Вы упомянули о короле Джойсе. Вы знаете, где он? — Улетел, — огрызнулся Хэвелок ядовито. — Птицей. Ха—ха. Вы думаете, что он бросил вас, но это — ложь, ложь, ложь. Когда все потеряно, он разбивает мне сердце и ничего не дает взамен.

Джерадин словно не слышал.

Он обнаружил, что сейчас легко отвлечься от любых помех. Происходило нечто невероятное. Он никогда не занимался созданием воплощений; ни один из Воплотителей не практиковался в этом. Он работал на совершенно новой основе, исходя из того, что воплощение в зеркале можно изменить, что воплощение можно осуществить, не обращая внимания на изображение в зеркале. И словно оказался в новом мире, как Териза. Кроме того, создание изображения в мозгу вдохновило его и позволило не замечать, что происходит вокруг.

Линию за линией, черту за чертой Джерадин собирал воедино картинку Эсмереля, «родового гнезда» Эремиса.

Он видел его лишь однажды и лишь снаружи. Он не имел ни малейшего представления о том, как это выглядит изнутри. Но это не беспокоило его. Он верил, что картины и пейзажи в зеркалах реальны, что Воплотимое было скорее изображением, чем игрой воображения. Поэтому если он сумеет заставить зеркало показать Эсмерель снаружи, то внутреннее убранство поместья возникнет автоматически. — Что значит «улетел»? — спросил Мастер Барсонаж.

Похоже, он не ждал ответа на свой вопрос. Похоже, он вообще не слушал.

Поместье Эсмерель представляло собой относительно низкое строение в живописной долине, где живописный плющ оплетал камни и на стенах виднелись вкрапления скал — так было сделано намеренно. По слухам, лучшие помещения располагались на подземном уровне, глубоко погруженном в камни долины: обширный винный погреб, галерея с гобеленами, картинами и скульптурами, огромная библиотека, несколько лабораторных залов. Но Джерадин, естественно, ничего не знал об этом. Он знал, что портик — портик с массивными колоннами из красного дерева — означает вход. Вход, как он помнил, был простым: с каждой стороны всего по одной лампе в стекле со свинцовой оплеткой; никаких узоров на дверях. Стены дома в основном из дерева, скорее навощенные, чем покрашенные, чтобы противостоять местной погоде, — но все углы и перекрытия каменные, и в результате Эсмерель выглядел чрезвычайно солидно.

Если с тех пор, как Джерадин видел его, ничего не произошло — или если память и воображение не подвели, — дом Мастера Эремиса выглядел именно гак. Мастер Барсонаж тихо вздохнул от восхищения. Дышал он прерывисто, словно сунул себе в рот кулак и пытался дышать сквозь него.

Для создания соответствующей атмосферы Знаток Хэвелок принялся тоненько свистеть. Джерадин открыл глаза.

Зеркало перед ним показывало песчаную дюну под неподвижным небом, почти наверняка где—то в Кадуоле.

Его разочарование было так велико, что он едва сдержал стон.

— Ни за что бы не поверил, — прошептал Барсонаж. — Хотя я вижу, что такие вещи возможны, все равно не верю собственным глазам.

— Вы сошли с ума? — вежливо спросил Знаток. — Именно поэтому я и узнал, что это не пригодник Джерадин. Даже если он так говорил со мной. Человек, который может проделывать подобное, не вернулся бы назад без нее.

Джерадин заморгал, покачал головой. Нет, он не ослеп. Изображение, на которое он смотрел, нисколько не изменилось.

Расстроенный, он в отчаянии повернулся к Мастеру Барсонажу…

…и ясно, как солнечный свет, увидел Эсмерель, именно такой, каким он его представлял, в изогнутом зеркале рядом с плоским, с которым пытался работать.

— Клянусь чистым песком мечты, — пробормотал он, — это невероятно—Изогнутое зеркало, изогнутое зеркало! — Вдохновение охватило его; он едва сдержался, чтобы не закричать: — Я и сам бы в это не поверил. — Ну конечно же, изогнутое зеркало! Плоские зеркала подчинялись таланту Теризы, а не его. Если бы он попытался воплотить себя через плоское зеркало, он сошел бы с ума. Как Хэвелок.

— Не тряситесь так, — посоветовал Хэвелок. — Если вы надеетесь, что я опять стану целовать ваши сапоги, только потому что вам удался этот небольшой трюк, у вас буйное воображение.

Нет, изогнутое зеркало!.. Как и единственное зеркало, которое ему удалось сделать, зеркало, с помощью которого он достиг Теризы, несмотря на Воплотимое Воина. Он мог менять изображения в изогнутых зеркалах.

Быстро, прежде чем открытие успело ошеломить его, он подошел к зеркалу и принялся менять его настройку.

— Сейчас я найду ее. — Надежда и настойчивая необходимость теснили ему грудь. — Я доберусь до тебя, сукин сын. А если найду, то прихвачу и тебя. Только попробуй остановить меня. Только попытайся.

Пытаясь справиться с дрожью в руках, пытаясь заставить пальцы не трястись, он провел по раме зеркала, приближая изображение Эсмереля.

Расстояние — вот в чем была трудность. Расстояние. Он знал это, но пытался забыть, чтобы осложнения не отвлекали его. Если зеркало сфокусировано слишком далеко от места, куда поместили Теризу, его не заставить показать ее. Всякое зеркало имеет ограниченный радиус действия; его не удастся передвинуть дальше определенного расстояния от первоначального изображения. Если он не найдет Теризу, ему придется начинать все сначала; основываясь на том, что узнает сейчас, он построит изображение Эсмереля снова, воссоздаст его в своем мозгу — но ближе.

Однако при его нынешнем волнении он может не суметь так сосредоточиться.

Нет, не подведи, уговаривал он зеркало, сейчас не подведи; ты за свою жизнь никогда ничего не сделал правильно, за исключением того, что полюбил ее, она здесь, и ты, Орисон и весь Мордант ждут ее спасения, не подведи же.

Рывком, потому что его рука дрожала, зеркало показало новый вид под портиком. Новый рывок.

Изображение показало первый зал поместья.

Джерадин затаил дыхание.

Как и наружные стены, пол был устроен из досок, покоящихся на камне. За годы ступни и полотеры отполировали полы, но воск, которым их натирали, не мог скрыть ущерб, причиненный подкованными сапогами. Грязь, отпечатки ног, мусор, осколки… все это появилось в зеркале.

В зале не было никого.

Пот залил глаза Джерадина. Он вытер его тыльной частью руки. Он едва сознавал, что Мастер Барсонаж и знаток Хэвелок, стоя у него за спиной, наблюдают за его манипуляциями; ему было не до них.

Он двинул изображение в первую комнату, соседствующую с залом, — более плавно.

Большая гостиная; комната такого рода, где официальные гости пьют вино перед ужином. Загаженная грязью и следами сапог. Кровавые пятна. Пусто.

— Почему здесь никого нет? — тихо спросил магистр. — Где Мастер Эремис? Где зеркала — его сила?

Сердце Джерадина сжалось. Он двигал изображение по дому, к горлу подступила тошнота.

Сумеречная, похожая на пещеру столовая. Новая грязь и следы сапог, новые следы крови. Края стола изуродованы ударами мечей.

Пусто.

О Териза, пожалуйста, где ты?

Джерадин осмотрел еще две загаженные комнаты, обе пустые, и обнаружил широкую лестницу, ведущую вниз.

— Подвалы, — пробормотал Мастер Барсонаж. — Именно здесь ее держат.

Ну конечно. Подвалы. Эсмерельский эквивалент подземелий. Эремис не стал бы хранить свои зеркала, свои приспособления и тайны там, где любой бродяга или торговец может заметить их. Все остальное пряталось под землей.

Кто оставил всю эту грязь, эти следы сапог? Джерадин заставил изображение опуститься вниз. Первые несколько мгновений он был очень поглощен тем, что делает, очень сосредоточен на управлении зеркалом, ужасно хотел найти Теризу и до смерти нуждался в успехе — а потому вначале не понял, что произошло, не осознал того, что видит, хотя правда лежала на поверхности, столь очевидная, что любой фермер или каменщик, любой обычный человек поняли бы все с первого мгновения.