– Ты говоришь: «горуки», – это звучит, как фамилия русского писателя, – скаламбурил «Красная рубашка».

– И верно! Точь-в-точь как фамилия русского писателя, – немедленно согласился Нода.

У «Красной рубашки» была скверная привычка: какое бы имя ему ни попалось, он сейчас же начинал сравнивать его с изображаемым катаканой [27] именем какого-нибудь иностранца. Каждый человек в чем-нибудь да специалист. Для такого, как я, учителя математики, что горуки, что маруки – все едино! Где ж мне разобраться!… Совести у них нет! Называли бы лучше имена, которые и мне известны.

«Красная рубашка» иногда приносил с собой в школу какой-то литературный журнал в яркокрасной обложке, кажется «Тэйкоку бунгаку», и читал его с явным удовольствием. Я как-то спросил «Дикообраза», и он рассказал мне, что всю эту катакану «Красная рубашка» вычитывает из этого журнала. Значит, и «Тэйкоку бунгаку» был грешен тем же.Потом «Красная рубашка» и Нода с большим рвением принялись удить рыбу и примерно за час вдвоем выловили штук пятнадцать мелочи. Забавно, рыба ловилась и ловилась, и все только горуки! А таи, как ни старались рыбаки, так и не попадалась.

– Сегодня большой успех русской литературы, – заметил «Красная рубашка», обращаясь к Нода.

– Все благодаря вашему уменью… а потому и мне-то ничего другого не попадает. Это уж само собой! – ответил Нода.

По словам лодочника, эта мелкая рыбешка неприятна на вкус и очень костлява, поэтому совсем несъедобна. «Она идет только на удобрение», – сказал он. Значит, «Красная рубашка» с Нода наловили только «удобрение»! Незавидный успех!

Мне было достаточно одной пойманной рыбы, я уже давно лежал на дне лодки и смотрел в небо. Это было куда приятнее, чем удить.

Тем временем мои спутники начали потихоньку о чем-то шептаться. Мне было плохо слышно, о чем они там говорили, да и слушать их не хотелось. Глядя в небо, я думал о Киё. Эх, были бы деньги, взял бы Киё да поехал погулять с ней вот в такое красивое место. Сколько было бы радости! А в обществе таких, как Нода, и самый красивый уголок природы не радует. Киё – сморщенная старушка, но с ней не стыдно где угодно показаться. Зато вот с такими, как Нода, везде нехорошо. Если бы старшим преподавателем был я, а «Красная рубашка» был на моем месте, Нода, разумеется, совершенно так же заискивал и лебезил бы передо мной и насмехался над ним. Говорят – эдокко все лицемерны. И в самом деле, если такие люди, как Нода, живя в провинции, всегда и всюду твердят: «я эдокко», конечно провинциалы будут считать, что лицемерие свойственно эдокко и что все эдокко лицемерны. Размышляя об этом, я вдруг услышал, как мои спутники захихикали. Смех перемежался с разговором, но до меня долетали только отдельные слова, так что сути я не мог уловить.

– Да ну? Неужели так?… – Абсолютно… не знаю, так что… наказать! – Едва ли… кузнечиков… честное слово!

Хотя я и не прислушивался к чужому разговору, но, когда услышал сказанное Нода слово «кузнечики», то невольно насторожился. Нода для чего-то особенно под-черкнул именно слово «кузнечики», как будто хотел, чтобы оно отчетливо дошло до моего слуха, после чего нарочно понизил голос. Я не двигался и продолжал слушать.

– Опять этот Хотта… Да, пожалуй, что… – Тэмпура… ха-ха-ха… – подговаривает… – и рисовые лепешки тоже?

Все это были какие-то обрывки фраз, но стоило только сопоставить такие слова, как «кузнечики», «тэмпура», «рисовые лепешки», как стало совершенно ясно, что они сплетничали обо мне. Говорить, так говорили бы во всеуслышание. А если шушукаться, то незачем было уговаривать меня ехать вместе! Отвратительные люди! Ну, кузнечики, ну, топали, – но ведь это же не моя вина. Раз директор сказал: «Оставим пока что…», – я ради него и сдерживался все время. А этот Нода разводит тут критику. Заткнулся бы лучше! Что касается моих дел, то рано или поздно я сам в них разберусь. Это меня не задело. Но меня взволновали сказанные им слова: «опять этот Хотта…» и «подговаривает». Что это? Я не мог понять, значило ли это, что Хотта подговаривал меня поднять скандал, или что Хотта подзуживал школьников, чтобы они меня изводили?

Пока я смотрел на голубое небо, яркий день постепенно стал меркнуть, потянул прохладный ветерок. Облака, напоминавшие тонкий дымок от курительных свеч, медленно тянулись в прозрачной глубине неба, потом они незаметно растворились в этой глубине, и осталась только легкая дымка.

– Не пора ли домой? – как бы спохватившись, сказал «Красная рубашка».

И Нода мигом откликнулся:

– Да, как раз самое время! У тебя сегодня вечером свиданье с Мадонной?

– Не болтай глупости, – оборвал его «Красная рубашка», – а то еще будут потом недоразумения!… – и, переменив позу, он сел выпрямившись.

– Эка важность, – засмеялся Нода, – даже если и услышит!… – и он обернулся в мою сторону.

Я в упор пристально посмотрел на него. Нода заметно смутился и, втянув шею, почесал затылок: сдаюсь, мол. До чего развязный тип!

По спокойной глади моря лодка направилась к берегу. – Тебе, кажется, не очень-то понравилось ловить рыбу? – спросил меня «Красная рубашка»,

– Да, лежать и смотреть в небо приятнее, – ответил я и бросил в море недокуренную папиросу; папироска зашипела, покачалась на волне, поднятой веслами, и ее унесло.

– Все очень рады, что ты приехал, даже ученики, так что ты старайся. – Он завел теперь разговор на тему, не имевшую никакого отношения к рыбной ловле.

– Вряд ли они уж очень рады…

– Нет, верно; это я тебе не комплименты говорю. Страшно рады. Правда ведь, Ёсикава?

– Да где там рады! Вон какой шум подняли… – сказал Нода со смешком.

Странно, каждое его слово меня раздражало.

– Но ты неосторожен, вот это рискованно, – добавил «Красная рубашка».

– Ну и пусть рискованно! Если на то пошло, я готов и на риск.

В самом деле, я так и полагал, что в конце концов или меня уволят со службы, или всех поголовно школьников, которые живут в общежитии, заставят извиниться, но на чем-нибудь все-таки да порешат.

– Вообще-то и говорить было бы не о чем, но, видишь ли, я, как старший преподаватель, право же, забочусь о твоих интересах, потому и говорю. Боюсь только, что ты неправильно истолкуешь…

– Старший преподаватель искренне расположен к тебе! И я со своей стороны, поскольку я ведь тоже эдок-ко, всей душой желаю, чтоб ты как можно дольше работал в школе. Я надеюсь, мы будем поддерживать друг друга. И если понадобится, я отдам все силы… – принялся болтать Нода.

Лучше удавиться, чем дойти до того, чтобы Нода обо мне заботился!

– Так вот, ученики от всей души приветствовали твое появление в школе, – продолжал «Красная рубашка», – но имеются кое-какие обстоятельства… Может быть, ты даже рассердишься, но пойми, что нужно смириться и быть терпеливым. Я ведь ни в коем случае не хочу тебе зла.

– Кое-какие обстоятельства?… Что ж это за обстоятельства?

– Это несколько запутанно, однако со временем тыпоймешь. Я не стану рассказывать тебе, ты и сам постепенно разберешься. Верно, Ёсикава?

– Да, это очень и очень запутанное дело. Сразу тут нипочем не разобраться. Но постепенно поймешь. Я рассказывать не буду, сам поймешь. – Нода попросту повторил слова «Красной рубашки».

– Если все действительно так сложно, мне лучше, может быть, не расспрашивать; но раз вы сами заговорили, то я хочу знать.

– Твоя правда! Раз уж мы начали разговор, оборвать его «а этом было бы слишком безответственно. Я вот что скажу: ты меня извини, но ты только что окончил училище, и эта работа – твой первый преподавательский опыт. А в школах очень сильны личные взаимоотношения, и так просто, по-школьнически, дело не идет…

– Если просто не идет, то как же оно пойдет?

– Эх, опыта у тебя еще мало, а все потому, что ты такой прямой!

– У меня и не может быть большого опыта, и в автобиографии я писал, что мне двадцать три года и четыре месяца.