Изменить стиль страницы

— Иван, ты сегодня ничего не ел… Хоть подкрепись на дорогу, — тихо проговорила она.

Сокол пригубил стакан, но, сделав два-три глотка, скривился и поставил стакан обратно на поднос.

— А вон Гриць! — радостно захлопала в ладоши Маричка, стоящая на балконе. — Гляди, татусю, с Грицем Ромкин дедусь.

Сокол с Ольгой вышли в коридор.

Увлеченная голубями девочка не обратила внимания на студента, который подошел к столику, где стояла еда отца. Воспользовавшись удобным моментом, Шецкий поспешно вылил яд в молоко.

«Нет, она ничего не заметила…» — воровато взглянув на девочку, успокоил себя Шецкий. Подойдя к ней, он спросил:

— Марися, а твой тато молоко любит?

— Не-е-е! Его надо заставлять, как маленького.

В комнату вернулся Сокол. С ним были Остап Мартынчук и Гриць. Старик осунулся, как-то сгорбился после гибели сына.

— Меня Кузьма прислал. Просил, Иван, чтобы ты не выходил из дому. Сам знаешь, власти на тебя точат зубы.

— Вы великий журналист! — перебил старика Гриць. — Это сказал Кузьма Гай. Он сказал, если вы выйдете из дому, жандармы могут вас убить, как будто случайно, нечаянно… Не надо, не выходите! — с детской непосредственностью выпалил мальчик.

Сокол, растроганный, привлек к себе Гриця.

— Татусю, выпей… — Девочка бережно поднесла отцу стакан с молоком, желая доказать студенту, что отец ее послушается и выпьет молоко. Сокол взял из рук девочки стакан. Не отходя от отца, Маричка повернула голову к окну, показывая глазами Грицю на голубей, заполнивших весь подоконник.

Шецкий с напряжением следил за Соколом, который поднес к губам стакан с молоком.

Вдруг на улице, почти под самыми окнами, грянул выстрел.

— Ай! — испуганно вскрикнула девочка, схватив отца за руку. Стакан упал и разбился.

На улице кричали:

— Стой! Стой!

— Держи-и!..

Сокол кинулся к балкону.

— Полиция кого-то преследует, — встревоженно проговорил он, снова входя в комнату.

Девочка плакала, поглядывая на расплескавшееся молоко.

— Не надо, глупенькая, мама принесет еще.

— И ты все до капельки выпьешь?

Сокол, улыбаясь, утвердительно кивнул головой.

Стоящий у окна Шецкий, чтобы скрыть досаду, барабанил пальцами по стеклу.

— А ты, Иван, хотел ослушаться Гая, — упрекнул старый Мартынчук.

Вздохнув, Шецкий сказал:

— Паникерство! Не похоже на Гая! Место Сокола — на баррикадах!

— Ов-ва, пан академик, — качнул головой Остап Мартынчук. — У властей пуль припасена тьма-тьмущая, а у народа Иванов Соколов не так уж много.

— Гай — отважный человек, — в раздумье проронил Сокол. — Человек дела и подвига. Вероятно, у него есть основание тревожиться.

Сокол подошел ближе к Шецкому и так, чтобы не услышал никто, прошептал:

— Я не успел сказать Гаю. У меня есть все основания не доверять Стахуру. Сейчас такой момент… Знаете, змея не с голоду кусает. Надо немедленно предостеречь Гая. Всякое может случиться.

— Пока можно пройти на Стрелецкую площадь, постараюсь увидеться с Кузьмой.

И Шецкий, опустив глаза, выбежал из комнаты.

Глава восемнадцатая

БАРРИКАДЫ

Во дворе перед дворцом наместника стояла карета. Запряженные цугом, вытанцовывали белые лошади. На карете громоздились чемоданы и баулы. Вокруг гарцевал эскорт гонведов. Ожидали графиню и ее сына, которые уезжали в Карлсбад, где отдыхал наместник.

Спустя полчаса, когда карета с фамильными гербами графов Понинских приближалась к вокзалу, начальник гарнизона получил приказ: всех гонведов отправить к ратуше и на Стрелецкую площадь, окружить Краковское предместье, закрыть все заставы, крестьян в город не пускать!

Вскоре под барабанную дробь, печатая шаг, к баррикаде на Стрелецкой площади подходили солдаты-усачи.

— По местам! — скомандовал Гай.

Обер-лейтенант в белых перчатках и в каске со шпилем, остановившись неподалеку от баррикады, сложил руки рупором и крикнул:

— Расходитесь! Иначе будем стрелять!

И тогда возле красного флага на гребне баррикады появился студент Стефан. В наступившей на миг глубокой тишине он крикнул:

— Братья солдаты! В кого стрелять собираетесь? В таких же тружеников, как и вы сами, в своих товарищей, которые не хотят больше терпеть насилие и произвол. Вспомните свои голодающие семьи…

Обер-лейтенант прицелился в студента, но Стефан, не обращая на него внимания, с возрастающей силой продолжал:

— Власти стреляют в народ, а настоящих кровопийц и убийц прикрывают законами!

Грянул выстрел. Стефан без единого стона замертво упал на руки Ярослава.

Обер-лейтенант рассвирепел:

— Слушать мою команду! По бунтовщикам и изменникам — ого-онь!

Раздался нестройный залп. Баррикада ответила ураганом камней. Солдаты немного отступили.

Гай увидел еще совсем молоденького солдата, который бросил винтовку и побежал к баррикаде. Рабочие протянули ему руки, и солдат оказался среди них.

— Что ж ты сделал, парень? — крикнул солдату Казимир. — Зачем винтовку кинул? У нас, видишь, ни одной нема. Камнями воюем…

Кто бы мог подумать! Солдат-перебежчик оказался сыном Василя Омелько. Ярослав Калиновский в это время заделывал брешь в стене баррикады и не подозревал, что рядом — его молочный брат. Отец сразу узнал сына и бросился его обнимать.

— Солдат ты мой горемычный, — не утирая слез радости, приговаривал Василь. — Таки встретились, довелось… Во всех казармах искал, измучился. Нема, говорят, Сашка Омелько. А один офицер даже насмехался: «Иди, — говорит, — старый, иди, нечего тут вшей трусить».

— Не там ты сына искал, батьку! — крикнул кто-то из рабочих. — Честных людей тут, на баррикадах надо искать!

— Да хватит, отец… хватит… Люди ж смотрят, — смущенно оглядываясь, успокаивал отца Сашко.

— Гей, хлопче, — окликнул Казимира человек с окровавленной повязкой на голове, — Гая не видел?

— Там, — показал Казимир.

Раненый зашатался. Казимир подхватил его и повел.

Гай усадил человека с окровавленной повязкой на ящик. Какая-то женщина подала ему воды. Раненый жадно напился и через силу заговорил:

— Я с Краковской площади… Богдан Ясень ранен… Просит… Вам сейчас надо быть там… Через проходной двор Успенской церкви можно пройти на площадь Рынок, а там но Краковской улице…

— Я пойду, вам туда идти опасно, — сказал Ярослав.

— Мы пойдем вместе, — вмешался в разговор Стахур. — Ты, Кузьма, нужен здесь… Сейчас мы не имеем права рисковать своей жизнью.

Гай на мгновенье задумался, точно принимал какое-то важное решение.

— Хорошо, идите, друзья. Помните: наш долг — возглавить стихийно возникшие баррикады.

— Поспешим, каждая минута дорога! — Стахур взял за локоть Ярослава.

Они попрощались с товарищами и пошли.

Ромка задумчиво провожал их глазами, как вдруг услышал слова человека с окровавленной повязкой:

— Вы бы только поглядели на жинку убитого Мартынчука… Стащила гонведа с лошади. Он, падлюка, девочку лет восьми саблей рубанул. Так, верите, Мартынчукова на глазах у всех задушила убийцу… Обезумела от горя… Кругом свистят пули, а она — ничего не боится. Отчаянная…

— Мама! — вздрогнул Ромка. — Ее же могут убить!

Рука Гая легла на плечо мальчика. Удержать Катрю мог только Ромка — мать его любила больше жизни. И Ромке нужно быть около нее.

— Вот что, Ромусь, догони Ярослава и Стахура. Пойдешь с ними на Краковскую… Побереги мать…

Ромка побежал. Встретил Антека и Давидку, которые тянули к баррикаде тяжелый ящик с камнями. Помог друзьям. А когда оглянулся, ни Ярослава, ни Стахура на площади не увидел. Ромка пустился их догонять. Миновал узкий переулок, вдоль стены бывшего королевского арсенала пересек Доминиканскую площадь и юркнул в ворота Успенской церкви.

Ярослав и Стахур вошли под темную арку проходного двора Успенской церкви. Приотстав от Ярослава, Стахур быстро огляделся. Никого. Поспешно достал из бокового кармана револьвер и выстрелил Ярославу в спину. Студент упал под окном часовни.