— Нет, нема… — смущенно бормочет Давидка.

— Ни крейцера?

Мальчик выворачивает дырявые карманы и виновато улыбается.

— Так-так, значит, ни крейцера? А платье панычик хочет купить? Ну что ж, я могу дать в кредит.

От радости у Давидки перехватило дыхание.

— Прошу, заходите, — пан Пшегодский взял оторопевшего от удивления Давидку под локоть и завел в магазин. Навощенный пол блестел как зеркало. Давидка старался ступать осторожно, чтобы не запачкать его пыльными ногами, не оставить следов.

— Пане Люцик! — весело окликнул пан Пшегодский молодого человека с пробором. — Подайте панычику синее в ромашках платье!

— Слушаю ясновельможного пана.

Молодой приказчик с серьезным видом толкнул стеклянную дверь и среди разноцветных платьев нашел точно такое, каким любовался Давидка у витрины.

— Прошу пана, — и приказчик положил платье на прилавок перед мальчиком.

Давидка шмыгнул носом, осторожно дотронулся рукой к накрахмаленному маркизету, все еще не понимая — шутит пан хозяин или вправду хочет дать ему в кредит.

— Панычику нравится платье?

— Так, пане!.. — восторженно прошептал мальчик.

— Пане Люцик, заверните в бумагу! — по-хозяйски деловито распорядился пан Пшегодский.

Обескураженный Давидка поднял глаза; он хотел убедиться, не пьян ли «пан хозяин». Мальчик насмотрелся на пьяниц: они ругаются и в драку лезут или такие добренькие, целуются, плачут, а тогда последнюю рубаху с себя снимут и отдадут. Только «пан хозяин» не пьяный, нет, кроме табака, от него ничем не пахнет. Видно, он просто добрый.

Что за ловкие руки у этого молодого пана Люцика! Как он быстро укладывает платье в коробку, оборачивает коробку тонкой розовой бумагой, перевязывает голубой ленточкой, делает петельку, чтобы Давидке удобно было нести на пальчике.

И только пан Люцик протянул Давидке сверток, как вдруг «пан хозяин» сам взял коробку, положил на прилавок и сказал:

— Даем панычику в кредит, но с одним условием: видишь этот графин? — он указал на круглый столик, где на розовой плюшевой скатерти с бахромой стоял с водой большой хрустальный графин, а рядом — два таких же стакана с толстым дном и полоскательница.

— Так, пане…

— Условие: если панычик выпьет всю воду до дна, прошу, полное доверие — платье он может взять.

— Всю эту воду выпить? — переспрашивает Давидка, не понимая, зачем это пану нужно.

— Так, так, но если хоть капелька в графине или стакане останется, ну что ж… — развел руками пан Пшегодский, исподлобья сердито взглянув на прыснувших со смеху коллег. — Тогда никакого кредита…

— Я выпью, прошу пана, — поспешно заверил Давидка, боясь, чтобы «пан хозяин» не передумал.

«Пхи, большое дело — пить! Пожалуйста, если пану так хочется, я вылью».

Первый стакан, налитый Пшегодским, мальчик выпил залпом, второй и третий — тоже без труда. А четвертый уже пил медленнее, останавливался и, виновато улыбаясь «доброму пану хозяину», как бы заверял, чтобы тот не беспокоился: Давидка выпьет все до капельки.

— Пане Пшегодский, а платье вам придется отдать, — подмигивая своим коллегам, хихикнул один из продавцов.

— Пятый…

— Шестой…

— Смотри не лопни!

Давидка тяжело перевел дух и с тревогой подумал: «Йой, еще полграфина…»

— Ну, ну, пей, — подбадривали продавцы. — Уже мало осталось!

— Ты, панычику, ремень расстегни, легче будет!

Давидка очень любил свой ремень — предмет зависти многих мальчишек на Старом Рынке, и снимал его только на ночь. Конечно, когда Давидка нашел его на свалке, он выглядел незавидно: без пряжки, лак облез. Но дедушка… о милый дедушка! — он намазал ремень глазурью, натер до блеска, сделал из консервной банки настоящую пряжку, не хуже, чем у кондуктора в трамвае.

Давидка с трудом расстегнул пряжку. Сразу стало легче. «Да, теперь выпью», — подумал он.

Прицепил ремень к лямке штанишек у самого плеча и, подбадриваемый продавцами, одолел еще два стакана. Мальчик почувствовал, как ему стало трудно дышать. А в графине уже немного воды — еще три-четыре стакана, и «добрый пан хозяин» отдаст Давидке платье…

Вот здорово будет! Давидка представил, как он придет к пани Мартынчуковой и скажет: «Вот вам подарок. Это я для вас в кредит купил». Но вдруг испугался: «А что если пани Мартынчукова не поверит? Конечно, может подумать, что я украл. Она как-то говорила: «Кто обманывает, тот и ворует». А ведь все знают, что меня дразнят брехуном». Но сразу же успокоил себя: «Я побожусь, и пани поверит».

Давидка вспотел от натуги. После каждого глотка по всему телу пробегали мурашки, его знобило, а к горлу подступала тошнота.

«Ой, не выпью», — испугался мальчик, чувствуя, что вот-вот заплачет. Пересиливая себя, снова поднес стакан к дрожащим губам…

Давидка вообще был мастером на всяческие выдумки, за что даже Ромка назвал его лгунишкой. Особенно после того, как Давидка убедил Ромку и Гриця сделать из цветов акации «парфумы».[6] Они побежали на плац Теодора продавать свою «продукцию» и едва не угодили в полицию за «коммерцию без патента и фальшивые парфумы».

Теперь Давидка изо всех сил старался убедить себя, что в стакане вовсе не вода, а сладкий-пресладкий лимонад. Он еще раз глотнул. «Тьфу, какой противный этот лимонад… Но ничего… Еще остался только один стакан…»

— Не могу больше, панцю, — худенькие плечи Давидки задрожали, по щекам покатились слезы.

А продавцы хохотали.

— Го-го-го! Какое у него пузо стало!

— Ему жилет и золотую цепочку!

— Говорят, у нас много нищих. Ха-ха-ха! Разве у нищего может быть такое толстое пузо? Ха-ха-ха!

— Что ж, панычик — банкрот? — насмехаясь, спросил «добрый» пан хозяин. — Уговор дороже денег: не выпил воду — значит нет платья.

Мальчик умоляюще взглянул на «пана хозяина», все еще надеясь, что тот отдаст платье. Ведь Давидка не допил всего стакан… Но «пан хозяин», заметив входящего в магазин состоятельного покупателя, моментально сделал важное лицо и, толкнув Давидку к выходу, бросил:

— Ну, иди, иди, панычику! Сам виноват!

Так и не смог Давидка отплатить пани Мартынчуковой за ее доброту.

Кроме семьи Мартынчуков, Гриця Ясеня, маленького газетчика Антека — сына грузчика, есть у Давидки еще один друг — молодая, красивая, но почему-то совсем седая пани профессорка, которая у себя дома бесплатно обучает детей рабочих. Молочница Юлька раззвонила по всему Подзамче, что пани профессорка ежедневно берет у нее целый бидон молока, а в пекарне (рядом с аптекой на углу Старого Рынка и Волынского пути) каждый день покупает по пятнадцать фунтов хлеба, и не какого-нибудь, а белого, пшеничного. И все это для «школяров». Через год, когда Давидке будет десять лет, пани профессорка обещала и его принять в свою школу.

Давидкины друзья живут на улице Льва, в самой старинной части города, под горой в районе Высокого Замка.

Но кроме друзей, которых мальчик любил, у него водились и враги. Ну, хотя бы этот белобрысый Збышко из двухкомнатной квартиры над каморкой, где ютятся Давидка с дедушкой. Можно подумать, будто это он сам извозчик, а не его отец, пьяница Ян Зюбик. Как бы не так! Отец его и близко к лошади не подпускает — так этому Збышку и надо! Все мальчики на Старом Рынке дразнят его «крыса», хотя, по мнению Давидки, широколицый, курносый Збышко на крысу вовсе не похож. Разве только два передних зуба торчат из-под приподнятой верхней губы, как у крысы.

Когда Давидка был совсем маленький, Крыса никогда не проходил мимо, чтобы не задеть:

— Гей, продай губы на подметку, жиденок!

Или:

— Дай деньги под проценты!

Как будто Давидка был таким богачом, как хозяин их дома Соломон Гольдфельд, владелец большой аптеки и трех каменных четырехэтажных домов. Этот действительно ссужает людям деньги под проценты.

А теперь Крыса начал пускать в ход руки. Он охотится за Давидкой, как кот за мышью. Йой, этот Збышко! Как только поймает Давидку, грозно вылупит маленькие, круглые как у рака глазки и гаркает: