Так говорит д-р Леманн в своей «Истории суеверий и волшебства» (стр. 365). Никогда никакой факир не производит этого общеизвестного в Европе, но (до сообщения их туда европейцами) неизвестного в Индии чуда. А в доказательство курьера я сам могу прибавить, что слышал это чудо от одного моряка, проезжавшего через Индию из Одессы во Владивосток, как виденное его собственными глазами. Таковы «чудеса Индии» , так чему же удивляться после того, что там же главное место появления и чудесных рукописей-уников, по которым мы узнаем волшебные сказки о древнем золотом веке азиатских народов?
Конец семидесятых годов был временем высшего процветания физических медиумов. То, что совершил Слад в Лейпциге, едва ли когда-нибудь было достигнуто или превзойдено раньше или после. Можно было подумать, что медиумические проявления лишь для того достигли такой головокружительной высоты, чтобы тем глубже было последующее падение.
В шестом томе «Христа» у меня была глава под названием: «Психология лживости и обмана», где я пытался объединить проявления лживости у людей с мимикрией, почти повсюду проявляющейся в мире животных и даже растений. А здесь мне снова необходимо возвратиться к этому же предмету по поводу только что приведенной биографии Е.П. Блаватской, этой, по выражению Ходгсона, «интереснейшей обманщицы, какую только знает история и которой имя по одной этой причине заслуживает быть переданным потомству».
Нельзя же наконец не видеть того, что все наши истории чрезвычайно похожи на зоологические музеи с чучелами. Как в этих музеях вы видите только внешние облики всех представленных там животных, но не получаете представления о их внутренних органах и тем более о психических силах, приводивших их в движение, так и в современных нам псевдо-научных историях государств вы видите, да и то апперцепционно, лишь внешние контуры фигурирующих там деятелей, но не получаете никакого представления о внутренних рычагах их деятельности и не достает вам в этих деятелях самого главного — человеческой души.
Попробуем же поправить этот недочет хоть для Елены Петровны. Подобно палеонтологу, который по одному скелету исчезнувшего давно с лица земли животного, восстанавливает его внешний вид и образ жизни, постараемся восстановить естественное развитие ее психики по той канве, какую мы имеем в этом кратком эскизе ее жизни.
Еще в детстве ее воображение наполняется фантастическими рассказами и романами в домашней библиотеке ее матери и живя наполовину воображением, она, как актриса во время исполнения роли, уже переставала отличать воображаемое от действительного и то, чем она в действительности была, от того, чем ей хотелось быть. В такой роли вечно живут люди с сильно развитым воображением, не только женщины, но и мужчины, особенно в своей молодости. Не видя вокруг ничего чудесного, они наполняют чудесами и отдаленное прошлое и отдаленные, мало известные в их время страны, своей богатой внутренней жизнью. Они обыкновенно производят при первых встречах на окружающих чарующее впечатление, особенно мужчины на женщин и женщины на мужчин. Но это очарованье постепенно исчезает при долгой совместной жизни: человек, живущий в мире призраков и строящий воздушные замки, начинает казаться другому, особенно обыденному сожителю, просто пустым мечтателем, не способным к общечеловеческим привязанностям. Нечто подобное должно было случиться и с Еленой Петровной, когда она еще в семнадцатилетнем возрасте очаровала генерала Блаватского, вышла за него замуж, очевидно, в ожидании изъездить с ним всю Европу, а затем попасть и в малодоступные места волшебной Индии, чтобы увидеть все ее чудеса. Но генерал оказался прозаичен, прошли три года скучной для нее семейной и светской жизни, и она бежит от него путешествовать на какие-то имевшиеся у нее средства по свету, в погоне за его чудесами. Но чудеса повсюду бегут от нее, спиритические сеансы нигде не дают ей новых откровений, и вот после многих лет погони, она уже на 33-м году своей жизни достигает последнего убежища — Индии. Там, по ее словам, она пробыла семь лет, почувствовала, как ушла ее молодость в вечной погоне за необыкновенным, а расстаться со своими грезами для нее стало теперь то же самое, что расстаться с жизнью, которая в продолжение сорока лет была переплетена с ними.
Привившаяся с детства привычка изображать из себя нечто необычное и выработавшаяся вместе с этим привычка самогипнотизировать себя, причем ее руки, без участия ее ясного сознания, писали своеобразные компонаты из всех прочитанных ею книг, постепенно сделали из нее вечную актрису, а непреодолимое желание убедить других в своей правоте, заставили ее, уже утратившую энтузиазм и очарование молодости, пополнять эти бреши и шарлатанствовать.
Шарлатанство ее, как и всегда бывает, привело ее к разоблачениям, о которых я уже упоминал. А теперь я только приведу один образчик ее самоусыпленного бессознательного творчества.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Святая весть созерцателя звезд
Глава I
Лингвистика - как средство установления реальной истории земных народов.
Для того чтобы решить, сколько различных перестановок можно сделать из различных звуков человеческого голоса, нам нет нужды, да и практически невозможно прибегать к алгебраической теории соединений, дающей абсолютно точные результаты. Практически здесь это невозможно потому, что некоторые из сочетаний оказываются неупотребительными в том или другом данном языке (например: ЖЯ по-русски). А нужды нам нет, потому что в данном случае нам нужен лишь средний приближенный результат, и его мы добудем путем простой таблицы умножения.
Как в нашей десятичной системе, девять простых чисел дают для всех своих перемножений 92 = 81 размещений по два, так и звуки человеческой речи, если бы все слова ее состояли в среднем только из двух согласных звуков (не считая прибавки какой-нибудь гласной при наличности двух согласных), дали бы нам, считая даже за единое гулкую и шепотную вариации[120] или твердое и мягкое произношение[121], целых 14 совершенно различных звуков[122]. Давая им различные размещения, получаем 142 = 196 различных согласных комбинаций, даже и не считая места и произношения, соединяющего их гласного звука. Но, даже считая односложные говоры, вроде китайского, нет такого языка, в значащих словах которого в среднем было бы только два согласных звука. В еврейских и арабских словах считается в среднем три согласных звука, да и в других литературных языках не меньше, даже больше.
Значит, минимальное среднее число их размещения, даже не считая разно соединяющих их гласных звуков (и добавочных комбинаций в словах с одним, двумя, четырьмя или даже пятью согласными), мы получаем 2744 комбинаций, а с прибавочными много более 3000.
Что же это выходит? Очень важный для нас результат. Вот, например, два слова одинаковые по смыслу санскритское чатур и славянское четыре, в то время как в промежуточных языках для слова четыре совсем другие звуки, например, по-еврейски.
За случайное совпадение всех согласных звуков речи в двух отдаленных языках для одного смыслового понятия здесь, по предшествовавшим выводам, менее одного шанса удачи из трех тысяч шансов для неудач, а потому практически совершенно невероятно. Такое совпадение могло бы быть принято за остаток от доисторического первочеловеческого языка, вроде того, как русское нос, английское — <…>, немецкое — <…>, французское — <…>, но все такие первочеловеческие остатки, во-первых, принадлежат целой группе разнородных языков, а во- вторых – касаются немногих самых обычных предметов, всегда находящихся при человеке, вроде этого носа. Кроме того, все их корни обыкновенно односложны, как и следует быть для первочеловеческого языка. Слово четыре, как мы видим, не первичное, хотя ему и соответствует итальянское <…>, если звук <…> первоначально читался как русское ч, но и тогда это был не остаток доисторического первоязыка, а того же самого славянского происхождения из средневековой Балканской Великой Ромеи, вроде, например, имени Венеции, от славянского венец, со значением венчанная.