Идеей фикс для него стала борьба с «кремлевской автократией», а президент Путин, к которому Маккейн почему-то обращался запанибрата, вызывал у старого сенатора просто маниакальную ненависть. «Дорогой Влад! «Арабская весна» уже добралась до твоих окрестностей, – злорадствовал он в своем микроблоге на Twitter. – Она разгуливает по улицам Москвы в суровые морозы, и скоро ты получишь собственный Тахрир» [703] . Тезис о повторении «арабской весны» в России с удовольствием подхватывали западные СМИ. «Сыты диктатурой», «Долой царя», «Начало конца», – гласили заголовки американских и европейских газет, вышедших после первого «болотного стояния». Масштаб демонстраций преувеличивался. Более того, чтобы усилить впечатление, некоторые издания шли на откровенный подлог, публикуя фотографии антисоветского митинга, проходившего 20 лет назад на Манежной площади. Энергетика тогда действительно была другой, толпа отнюдь не выглядела миролюбивой, и западный обыватель, который рассматривал эти фотографии, вполне мог сделать вывод о «крахе путинского режима». Об антиоранжистских митингах большинство западных СМИ вообще умалчали, зато отводили первые полосы «героям Болотной».
В США и Европе любят новые лица. Молодой Рыжков, который в конце 90-х – начале нулевых был кумиром западных демократизаторов, курирующих российское направление, вынужден был уступить место более напористому и честолюбивому интернет-блогеру Навальному. Ведь, с точки зрения идеологов, разрабатовавших сценарий «снежной» революции, Рыжков не подходил на роль народного трибуна. «Это типичный парламентский политик, который увереннее чувствует себя в думском кабинете, чем на многотысячном митинге, – говорили они, – в отличие от Навального, который как раз политик площадной, задиристый и озлобленный». «Только такой лидер способен бросить вызов существующему режиму, – писала итальянская газета Corriere della Sera. – Он не склонен к рефлексии, способен быстро принимать решения (если надо, и на Кремль народ поведет). Это настоящий харизматик, большевик новой формации». Неслучайно на Западе «болотную» публику окрестили «народом Навального» [704] .
Однако рациональные политологи и публицисты призывали не горячиться. «Несомненно, участники уличных демонстраций в Москве послали сигнал властям, что им не нравится статус-кво, – писала австралийская газета The Canberra Times в статье под названием «В России не будет революции». – В западной прессе сигнал был интерпретирован как давление в пользу джефферсоновской демократии и социально ориентированного государства со стороны общества, доведенного путинской тиранией до крайности. Но так ли это? В арабском мире на площадь вышли представители среднего класса, потерявшие работу, в Индии митинговали «неприкасаемые», даже в движении оккупантов на Западе участвовали в основном «новые хиппи» – молодые люди, лишенные элементарного социального пакета и выходного пособия, вынужденные бороться за выживание. В России же мы наблюдаем бунт «денежных мешков» и хищных светских львиц, во главе которого стоят «лимузинные либералы». Это такие гротескные персонажи, как Немцов, Касьянов и Рыжков, которые являются на самом деле реликтами ельцинской эпохи» [705] .
«Конечно, сравнение российских событий с «арабской весной» не выдерживает критики, – говорил американский политолог Харлан Уллман. В североафриканских и ближневосточных странах речь шла о свержении настоящих автократов, лозунги были куда экстремальнее, а толпы – агрессивнее. К тому же менталитет арабской улицы не имеет ничего общего с русским менталитетом. Да и экономическое могущество России смешно сравнивать с жалкими показателями ВВП Туниса и Египта» [706] .
«Среди рафинированной интеллигенции, – отмечала корреспондент The Independent Мэри Дэжевски, – распространена примитивная ненависть к Путину вроде той, что некоторые британцы испытывали когда-то по отношению к Маргарет Тэтчер. В своих опасениях и дурных предчувствиях представители российской оппозиции иногда идут дальше скептически настроенных иностранцев. Они утверждают, что в стране отсутствует демократия, требуют предоставить гражданам больше свободы, не понимая, что это угрожает политической стабильности. Фактически они заодно с теми западными экспертами, которые считают российскую державу агрессивным хулиганом, не оправившимся от ностальгии по имперским временам. И если на Западе причиной антипутинских настроений является банальное непонимание, в России это, в основном, снобизм» [707] .
Не менее категоричен был обозреватель The Christian Science Monitor Фред Мейер. «Не совсем понятно, – говорил он, – почему многие американские политики так активно поддерживают «революцию норковых шуб», которая может привести к самым непредсказуемым последствиям. Путин, по крайней мере, гарантирует стабильность. Его победа позволит сохранить в России нынешнюю систему власти, кстати сказать, не такую уж плохую. Это – солидный партнер, респектабельный мировой лидер, от которого не стоит ждать сюрпризов» [708] .
У некоторых экспертов выступления российской оппозиции вызывали крайне негативные ассоциации. «Тот факт, что в конце 1980-х русским удалось осуществить «бархатную революцию», – писала The Daily Telegraph, – ничего ровным счетом не доказывает: власть тогда принадлежала кремлевским старцам, которые легко выпустили ее из рук. Но, думается, это исключение из правил. Бунт в России, как известно, бессмысленен и беспощаден, а его зачинщиками всегда становятся недовольные дворяне и буржуа».
«Власть в России традиционно была над конфликтом западников и славянофилов, – писал The American Thinker, – Неслучайно карикатурное президентство Медведева привело к тому, что западники подняли голову и попытались раскачать лодку, и только возвращение Путина может восстановить пошатнувшееся было равновесие» [709] .
Профессор лондонского Королевского колледжа Анатоль Ливен утверждал, что в российском истеблишменте началась борьба за власть между либералами и государственниками. «Не исключено, – писал Ливен, – что, одержав победу, вторая группа сумеет все-таки справиться с главной проблемой современной России – коррупцией, прибегнув к жестким китайским методам. Что касается либералов, у них в России нет никаких шансов. Они уже правили страной в 90-е годы. Спорные политические решения той поры и высокомерное презрение, которое демонстрировала власть по отношению к обществу, навсегда отбили у избирателей охоту поддерживать либеральных кандидатов. Причем, судя по высказываниям современных либералов, прежний опыт их ничему не научил» [710] .
Конечно, истерия в западных СМИ по поводу путинского властолюбия и его желания «побить брежневские рекорды» была связана в первую очередь с крушением иллюзий. Ведь, как сейчас выясняется, на Западе многие повелись на разговоры о «медведевской оттепели» и сделали ставку на «президента Дмитрия». Ведущий эксперт Совета по международным отношениям Чарльз Капчан, например, утверждал, что «на контрасте со своим предшественником Медведев воспринимался в Соединенных Штатах и Европе как символ либерализма: когда разведчика на посту президента сменил юрист, – говорили западные политики, – это стало завуалированным приглашением к разрядке. И мы не должны допустить провала наших друзей в Кремле, укрепляя позиции Медведева и подталкивая его к решению выставить свою кандидатуру на второй срок» [711] .
Не получилось: ни второго срока, ни триумфа «медведевской партии», и представители обамовской администрации, которые свято верили в придуманную ими же самими сказку, оказались у разбитого корыта. Неслучайно Хиллари Клинтон так рьяно стала поддерживать «болотные» выступления. «Неужели, – причитала The New York Times, – фраза, сказанная Медведевым в Красноярске три года тому назад «Свобода лучше, чем несвобода» – это либеральная мантра, которая забудется сразу после ухода нынешнего хозяина Кремля и мечтателей из его окружения?» [712]
Экспертов, хорошо разбирающихся в российской внутренней политике, забавляла реакция Вашингтона. «С чем связано такое разочарование? – недоумевал редактор международного отдела The Financial Times Квентин Пил. – Ведь ни для кого не секрет, что все эти годы лидером России оставался Путин, Медведев же в лучшем случае был его младшим партнером, а в худшем – обыкновенной политической марионеткой» [713] . Даже либеральный журнал The Economist признавал, что для России окончание периода неразберихи, когда де-юре власть принадлежала Медведеву, но де-факто ей распоряжался Путин, будет иметь самые позитивные последствия». «Путинское решение вернуться на пост президента завершит наконец период диархии, который, продлись он чуть дольше, мог бы вызвать паралич государственной системы, – отмечал ведущий эксперт фонда «Евразия» Клифф Капчан. – И даже если это приведет к ужесточению российского образа на мировой арене, игра стоит свеч» [714] .