«Интеграция российского государства в евроатлантический порядок, – писал ведущий эксперт Совета по международным отношениям Чарльз Капчан, – это куда более надежный вклад в безопасность Центральной и Восточной Европы, чем противотанковые ловушки, истребители и ракеты класса Patriot. Как показывают примеры мирного урегулирования после окончания Наполеоновских войн и Второй мировой войны, включение прежних соперников в послевоенный порядок – это очень разумная и успешная тактика» [685] . С призывом пригласить Россию в НАТО выступила и группа немецких политиков и военных во главе с экс-министром обороны Фолькером Рюэ и бывшим начальником натовского комитета военного планирования генералом Клаусом Науманном. Эту идею поддержал и представитель США в НАТО Иво Даалдер, а группа мудрецов, работавшая над стратегической концепцией альянса, даже приезжала в Москву для консультаций. И хотя возглавлявшая группу Мадлен Олбрайт заявила потом, что Кремль – лишь один из партнеров Запада и не может быть «хвостом, который виляет собакой», становилось очевидно, что прагматичное крыло американской администрации всерьез рассчитывало привлечь Россию к решению таких вопросов, как война в Афганистане и сдерживание КНР.

Конечно, для этого вовсе не обязательно было приглашать русских в Североатлантический альянс. Наладить военное сотрудничество можно было и малой кровью, реализовав проект французского президента, озвученный им на трехстороннем саммите России, Франции и Германии в октябре 2010 года в Довилле. Саркози предложил Медведеву и Меркель новую концепцию европейской безопасности, которая получила название «стратегической матрешки». Смысл ее заключался в том, что, сохранив существующие механизмы обеспечения безопасности, которые ассоциируются с такими институтами, как ЕС, НАТО и ОБСЕ, европейцы должны создать «внешнюю матрешку», подключив Россию к решению ключевых проблем континента.

«Безусловно, на географической карте, – писал немецкий журнал Der Spiegel, – Россия, Германия и Франция составляют красивую фигуру и могут стать тремя столпами европейской безопасности. Однако французский президент слишком настойчиво продвигает свою идею, и его гиперактивная дипломатия может вызвать раздражение в Вашингтоне. Тем более что Европейский Совет безопасности, который предлагает создать Саркози, полностью обесценивает роль Совета Россия – НАТО и подрывает таким образом позиции американцев» [686] .

Однако для сторонников сближения с Москвой это был единственный шанс. Ведь большинство натовских генералов по-прежнему считали, что пригласить Россию в альянс – это все равно что пустить лисицу в курятник. Они были убеждены, что «Москва стремится ослабить институты евроатлантической безопасности, сократить влияние США в регионе и для достижения своих целей готова использовать экономические рычаги и военную силу». В итоге, данная точка зрения возобладала в НАТО. Да и в России военный истеблишмент скептически отнесся к разговорам о присоединении к альянсу. Ведь в Москве никто не собирался открывать западным партнерам ядерные секреты и отказываться от продукции российского ВПК, которую пришлось бы заменить натовским вооружением. И еще один момент: если бы Россия повелась на заигрывания американских прагматиков – а именно это предлагал сделать консультирующий президента Медведева Институт современного развития, – она уже не смогла бы протестовать против вступления в НАТО других постсоветских государств.

«Элегантные» отношения с НАТО, к установлению которых призывал председатель правления Института Игорь Юргенс, фактически означали отказ от собственного суверенитета. Оппонирующие ему политики-реалисты не желали бросать на произвол судьбы союзников по ОДКБ и сдавать позиции на международном рынке вооружений ради призрачного союза с блоком, который по-прежнему вел военное планирование против России и был официально признан одной из основных угроз для безопасности страны.

Западные эксперты прекрасно понимали, что, на самом деле Москва не стремится отстаивать интересы НАТО. Тем не менее, затевая разговоры о вступлении России в альянс, Запад рассчитывал погасить в российской элите тягу к реинтеграции постсоветского пространства. «Первый генсек НАТО лорд Исмэй так обозначил цели альянса: «держать русских вне Европы, американцев – в Европе, а немцев – под контролем Европы» – писал директор Европейского совета по международным отношениям Марк Леонард, – новые задачи НАТО заключаются в том, чтобы сохранить Европу единой, Турцию – европейской, а Россию – постимперской» [687] .

«В Лиссабоне, – писала накануне саммита Moscow Times, – президент Медведев должен быть готов к не вполне обычным ухаживаниям со стороны руководства альянса» [688] . И действительно, атмосфера, которая царила на заседании Совета Россия – НАТО, была подчеркнуто дружелюбной. Генсек альянса Расмуссен заявил, что для молодежи «разговоры о холодной войне сродни обсуждению Пелопоннесской войны», а президент Обама постоянно называл Медведева своим «другом и партнером». «НАТО не представляет угрозы для России, – утверждалось в новой доктрине альянса, – напротив, мы хотим видеть реальное стратегическое партнерство между Брюсселем и Москвой». Только бывший глава польского МИД Адам Ротфельд слегка пожурил Кремль за то, что он до сих пор видит в НАТО военную угрозу, хотя «за последние 300 лет Россия не имела на своих западных границах таких миролюбивых соседей, как североатлантический альянс» [689] .

После августовской войны на Кавказе российский президент впервые участвовал в заседании Совета Россия – НАТО. И на контрасте с бухарестским саммитом 2008 года эта встреча многим представлялась идиллической. Тогда пребывание Владимира Путина в Румынии воспринималось американцами в штыки. Администрация Буша-младшего надеялась одобрить план действий по членству в альянсе Украины и Грузии и опасалась, что российский лидер будет ставить ей палки в колеса. Атмосфера на саммите была враждебной, и его результаты, по мнению многих, стали причиной российско-грузинской войны, разразившейся через четыре месяца.

На саммите в Лиссабоне атмосфера была иной. Однако показное сближение с НАТО явно не удовлетворило политиков-реалистов в Москве, которые требовали, чтобы президент продемонстрировал им конкретные результаты своего атлантистского курса.

Они назвали итоги саммита лиссабонской капитуляцией. Россия смирилась с проектом ЕвроПРО, в котором ей не нашлось места, согласилась предоставить свою территорию для транзита военной техники из Афганистана. Кроме того, западные партнеры потребовали от Москвы возобновить действие договора об обычных вооружениях в Европе, что позволило бы НАТО осуществлять контроль за передвижением российских войск внутри страны, и настаивали на принятии закона, разрешающего представителям российской оборонки создавать совместные предприятия с западными компаниями.

«Предлагая Москве тесное сотрудничество, – писал президент Брукингского института Строуб Тэлботт, – западные политики, похоже, не понимают, что она не будет довольствоваться скромной ролью Плутона, – планеты, которая находится на самом краю Солнечной системы. И, добиваясь все новых уступок от Кремля, они рискуют поставить крест на «перезагрузке» [690] . Недоумение вызывала и политика НАТО на грузинском направлении. Сын Збигнева Бжезинского Ян в своей колонке в The New York Times посоветовал Обаме не отказываться от «видения единой, свободной и безопасной Европы» с «возможным членством Грузии и Украины в Североатлантическом альянсе» [691] . А буквально накануне саммита Парламентская ассамблея НАТО приняла резолюцию, в которой обвинила Россию в этнических чистках и оккупации грузинской территории». «И генсек Расмуссен, который признается сейчас в любви к Москве, и американские политики прекрасно понимают, что в долгосрочной перспективе Россия и НАТО не могут быть союзниками, потому что их цели не совпадают, – отмечал ректор дипломатической академии Грузии Сосо Цинцадзе. – Сегодняшнее сотрудничество носит конъюнктурный характер, но как только альянс уйдет из Афганистана, нужда в России отпадет, а Тбилиси останется для НАТО перспективным партнером» [692] .