Кроме того, Асад выступил в Народном совете, повинившись перед родственниками погибших и пообещав предоставить сирийцам свободу слова, ввести в стране многопартийность и укрепить независимость судебной власти. Он вновь вспомнил о своем образе времен дамасской весны, заявив, что нынешнее правительство запоздало с проведением реформ и потому будет оправлено в отставку. Он пообещал отменить чрезвычайное положение, действующее в стране с 1963 года, и пресловутую 8-ю статью Конституции, которая наделяла «Баас» привилегиями правящей партии. У многих экспертов вызвало недоумение решение сирийского лидера выпустить на свободу несколько сотен политзаключенных, большинство из которых принадлежали к запрещенной в стране группировке «Братья-мусульмане».

Однако какие бы действия ни предпринимал Асад, на какие бы уступки мятежникам он не шел, страна продолжала бурлить. Больше всего власти опасались, что с юга волнения перекинутся на северо-восток, населенный курдами, и северо-запад, где расположены самые крупные суннитские провинции страны. «Если распадется альянс алавитской правящей элиты с суннитами, – писал The Foreign Affairs, – Сирию ждет хаос. Не случайно, многие партийные идеологи «Баас» настаивают на том, что восстание нужно давить на корню и предлагают заменить на посту президента мягкотелого Асада на его брата Махера, который считается сторонником жесткой линии» [545] . Чтобы «революционная зараза» не распространялась по стране, военные предлагали отрезать южные регионы от центральных и северных, блокировать район Друзской горы, в котором проживают около миллиона друзов, и сирийскую часть Голанских высот.

Многие в Дамаске были убеждены, что беспорядки в стране стали возможны лишь в результате «большого заговора» западных крестоносцев и израильских ястребов. Такого же мнения придерживался венесуэльский каудильо Уго Чавес. «В Ливии и Сирии, – говорил он, – реализуется один и тот же сценарий: жителей этих стран провоцируют на кровопролитные конфликты, чтобы потом осуществить гуманитарную интервенцию, завладеть их природными ресурсами и превратить в колонии» [546] .

Асад, действительно, являлся для Вашингтона персоной нон грата. Он даже родился 11 сентября. Американцы не могли простить ему тесную связь с Ираном, который поставлял в Сирию оружие и планировал превратить местный порт Латакия в свою военную базу на Средиземном море. Раздражала США и поддержка, которую Асад оказывал ливанскому движению «Хезболла» (во время ливано-израильской войны 2006 года он вызвал на Западе волну возмущения, заявив, что арабские лидеры, критикующие ливанских исламистов, – это «отступники», «паразиты» и «нелюди»).

Неудивительно, что некоторые представители администрации Обамы проводили параллель между Асадом и полковником Каддафи. «Крах сирийского режима в интересах Вашингтона, – утверждал вице-президент Брукингского института Мартин Индик. – Это могло бы стать хорошим противовесом иранскому влиянию в регионе, которое резко возросло после падения режима Мубарака в Египте, шиитских волнений в Бахрейне и охлаждения американо-саудовских отношений» [547] . Однако реалисты в США утверждали, что, несмотря на заигрывания Асада с Тегераном, светское правительство алавитов может оказаться меньшим злом по сравнению с радикальными суннитами, которые придут ему на смену.

Падения сирийского режима опасались и в Израиле. «Ничего не может быть хуже неопределенности, – писала газета Haaretz, – и хотя Асад не раз позволял себе антиизраильские выпады, он мог обеспечить стабильность. Если его свергнут с престола, не совсем понятно, кто будет контролировать ракеты Скуд с химическими боеголовками и командовать сирийской армией на Голанских высотах?» [548] Конечно, Асад ориентируется на Тегеран, говорили израильтяне, но его режим все-таки лучше прямого иранского вмешательства во внутренние дела Сирии, поводом для которого могут стать волнения в курдских регионах.

Когда волнения в Сирии только начались, западные страны вели себя очень осторожно, понимая, что режим Башара Асада по крайней мере гарантирует статус-кво в стратегически важном для них регионе. Несмотря на заигрывания с Тегераном, сирийские баасисты всегда могли охладить пыл радикалов из движения «Хезболла» и ослабить влияние ИРИ в Ливане. Кроме того, в Дамаске достаточно спокойно относились к присутствию американских войск в Ираке, понимая, что это единственная сила, способная противостоять исламским экстремистам. И хотя Сирия так и не заключила мир с Израилем, династия Асадов пыталась выстроить прагматичные отношения с еврейским государством и не угрожала его границам. Западных политиков смущал и тот факт, что Асаду в стране фактически нет альтернативы. «Если бы в Сирии сформировался переходный политический совет вроде повстанческого правительства в Бенгази, – писал The Foreign Affairs, – все было бы намного проще. Именно бенгазийские повстанцы призвали на помощь западных союзников, сирийская же оппозиция пока не только не способна объединить усилия, но и настроена резко против иностранного вмешательства. Ведь у нее перед глазами всегда будет пример соседнего Ирака» [549] .

Долгое время западные страны даже не заикались о вмешательстве. «Американцы и европейцы так боялись разворошить сирийское осиное гнездо, – писал The Economist, – что готовы были довольствоваться потемкинскими реформами Асада, который, 21 апреля 2011 года отменил чрезвычайное положение, действующее в стране с 1963 года, но тут же подписал антитеррористический акт, по сути, вводящий те же самые ограничения» [550] . Однако сирийские баасисты вольно или невольно провоцировали западные страны. И дело было даже не в жестком подавлении мятежей. Асаду сошло бы это с рук, если бы он был более покладистым. Но он ни на йоту не отступил от традиционного внешнеполитического курса. Сирия сыграла ключевую роль в формировании нового правительства Ливана в июне 2011 года, в котором большинство министерских портфелей досталось членам движения «Хезболла».

В США и ЕС, разумеется, это восприняли в штыки, когда же был совершен теракт против итальянских военных, входящих в миротворческий контингент ООН в Ливане, Асада, открыто поддерживающего «Хезболла», окончательно записали в изгои. Последней каплей для Запада стал конфликт на Голанских высотах. 16 мая партийные функционеры «Баас» срежиссировали волнения палестинских беженцев, которые попытались пересечь границу Израиля и вынудили солдат ЦАХАЛ открыть огонь на поражение. «Понятно, что Асаду необходимо было отвлечь внимание от беспорядков, которые охватили практически всю страну, – писала The Daily Telegraph, – но зачем же лезть на рожон, лишая своих адвокатов на Западе главного аргумента. Ведь именно способность обеспечить стабильность на сирийско-израильской границе позволяла ему рассчитывать на снисхождение» [551] .

Уже на следующий день после инцидента с палестинскими беженцами госсекретарь США Хиллари Клинтон пообещала «поддержать требования сирийской оппозиции». И хотя за месяц до того она прославляла реформаторские начинания Асада, теперь Клинтон заявила, что «репрессивный сирийский режим мало чем отличается от иранской теократии и будет сметен ветром перемен, охватившим весь Ближний Восток». Президент Обама тут же выдвинул ультиматум, призвав Асада «возглавить реформы или отойти в сторону» [552] . Американцы ужесточили санкции против чиновников, замешанных в подавлении мятежа, включили в черный список самого сирийского лидера и поддержали проект резолюции ООН, осуждающей преступления баасистов.

Застрельщиками, правда, вновь выступили европейские страны. Как и в случае с Ливией, самую воинственную позицию занял президент Николя Саркози. «Франция, – писала газета Liberation, – готова рискнуть. В Париже считают, что режим Асада утратил легитимность. В этом отношении Франция идет даже дальше, чем Соединенные Штаты, хотя на протяжении последних четырех лет она считалась главной защитницей Дамаска на Западе» [553] .

Республиканцы, играющие ключевую роль в конгрессе США, осуждали администрацию Обамы за бездействие, однако и европейские инициативы считали «бессмысленным сотрясанием воздуха». «Даже если предлагаемую резолюцию удастся протолкнуть в Совбезе ООН, – говорила глава Комитета по международной политике Илеана Рос-Лехтинен, – она так и останется беззубой. Было бы верхом абсурда принять документ, не имеющий обязательной силы. В ответ на кровавые преступления нельзя просто погрозить Дамаску пальцем и прочитать ему очередную нотацию. Этого явно недостаточно» [554] .