Однако, как утверждал автор книги «Шиитский ренессанс» Вали Наср, «если противодействие коммунизму приводило к торжеству капитализма и демократии, сдерживание Ирана будет означать распространение суннитского экстремизма» [426] . Действительно, когда в 1980-х Соединенные Штаты пытались сплотить арабский мир перед лицом иранской угрозы, дело кончилось радикализацией суннитской политической культуры и появлением «Аль-Каиды».
Во время правления Буша-младшего американские идеологи пошли еще дальше, разрабатывая проект антииранского союза двух старинных противников – Израиля и суннитских арабов. В этот период Саудовская Аравия и государства Персидского залива получили вооружения на сумму $20 млрд. По словам заместителя госсекретаря в администрации Буша Николаса Бернса, одна из основных целей этих поставок была в том, чтобы «дать арабским странам возможность укрепить обороноспособность и тем самым обеспечить сдерживание иранской экспансии» [427] . По данным центра «Военная аналитика», на арабском берегу Персидского залива было сосредоточено огромное количество военной техники и плавучих средств, которые планировалось использовать в случае противостояния с Тегераном [428] .
Рассматривался также вариант американского военного удара по Ирану. Многие эксперты называли даже конкретные сроки начала операции. Однако главе Пентагона Роберту Гейтсу и председателю комитета начальников штабов Майклу Маллену удалось убедить Буша в том, что открытие третьего фронта станет для Америки непосильным бременем. При этом утверждалось, что военная операция лишь затормозит на несколько лет развитие иранской ядерной программы, но не остановит ее, а разговоры о военном решении только подогреют желание иранцев иметь собственный ядерный арсенал. «Политика запугивания, – отмечал американский политолог Збигнев Бжезинский, – не помешала Индии и Пакистану стать обладателями ядерного оружия. И Соединенным Штатам ничего не оставалось, кроме как наладить с ними отношения. Какой урок должны вынести из этого иранские лидеры?» [429] Бжезинский, который во время предвыборной кампании был главным советником Обамы по внешней политике, настаивал на том, что «миф об Иране как о самоубийце, который использует свой первый ядерный заряд против Израиля, является результатом паранойи и демагогии, а не серьезного стратегического расчета» [430] .
«Иран – это не мессианское государство, – писал старший научный сотрудник Совета по международным отношениям Рей Такей, автор монографии «Загадочный Иран: парадоксы и власть в Исламской Республике». – В действительности эта страна не настроена на радикальное изменение порядка в регионе под знаменем воинствующего ислама. Иран прежде всего нацелен на извлечение выгоды и стремится утвердить свое первенство среди ближайших соседей» [431] .
Сторонники диалога с Тегераном были убеждены, что Соединенные Штаты могли бы восстановить на Ближнем Востоке систему союзов, которая существовала во времена шахского Ирана. Ведь, как показал опыт войны с терроризмом, стратегические интересы двух стран во многом совпадают. Военные операции США в Афганистане и Ираке оказались на руку иранцам, поскольку в результате были уничтожены их главные соперники в регионе: Саддам Хусейн и Талибан. Благодаря американским солдатам впервые с момента образования иракского государства шиитское большинство, которое тяготеет к бывшей метрополии, оказалось у власти в Багдаде. Некоторые эксперты заговорили тогда, что Соединенные Штаты втайне планируют заменить своих суннитских союзников – правителей Египта, Иордании и Саудовской Аравии – шиитскими партнерами и, формируя проиранские правительства в Ираке и Афганистане, подготавливают почву для возрождения альянса с Тегераном. Как отмечал старший научный сотрудник Института востоковедения Александр Лукоянов, «в странах НАТО многие желают видеть Иран экономически мощным государством. Объясняется это тем, что в перспективе они надеются сделать его своим основным союзником в регионе» [432] . Американские стратеги не исключали, что, наладив отношения с Вашингтоном, Тегеран вернется «к традиционной и вполне естественной с геополитической точки зрения стратегии конструктивного взаимодействия с Израилем, проводившейся до 1979 года». Как отмечал бывший агент ЦРУ на Ближнем Востоке Роберт Бэр, «Соединенные Штаты не должны мешать Ирану в его стремлении к господству в исламе. Два государства созрели для заключения альянса по образцу того, что создали в свое время Никсон и Мао» [433] .
Тем не менее в США сохраняла позиции и антииранская группировка, которая выступала против переговоров с Тегераном. По мнению критиков инициативы новой администрации, личная встреча с американским президентом только придаст Ахмадинежаду уверенности и укрепит его авторитет как в Иране, так и за его пределами. К тому же, как отмечали американские «ястребы», на Ближнем Востоке призыв Обамы к переговорам без предварительных условий был воспринят как проявление слабости США.
Многие эксперты были убеждены, что длительные переговоры, которые, скорее всего, превратятся в парадную фотосессию, будут использованы иранскими лидерами для того, чтобы выиграть время, столь необходимое для создания ядерной бомбы. Как отмечал бывший представитель США в ООН Джон Болтон, «по итогам пяти лет переговоров с европейцами Иран на пять лет продвинулся на пути к ядерному статусу» [434] . «Шансы на успех переговоров с нынешними властями Ирана равны нулю, – вторила ему французский специалист по контролю над ядерными вооружениями Терез Дельпеш. – В ближайшее время необходимо будет принять новые, более жесткие санкции против этого государства и вернуться к обсуждению военного варианта решения иранской проблемы» [435] .
Лозунг переговоров без предварительных условий вызвал нарекания и в стане американских правозащитников, а также среди представителей влиятельного израильского лобби. «При проведении американо-иранских переговоров, – писал раввин Авраам Купер в The Washington Times, – следовало бы использовать сценарий, разработанный госсекретарем рейгановской администрации Джорджем Шульцем во времена холодной войны. Тогда Госдепартамент при заключении любых сделок с Советами ставил во главу угла права человека. Даже если речь шла о жизненно важных вопросах, связанных с ядерной сферой» [436] .
Некоторые оппоненты Обамы считали, что он просто поспешил со своей инициативой. В июне 2009 года в Иране должны были состояться президентские выборы, на которых неплохие шансы имели «реформистские» кандидаты, которые считались сторонниками диалога с Соединенными Штатами. Однако даже в случае их победы ожидать быстрого поворота на 180 градусов было бы наивно. Конечно, в Иране были влиятельные силы, заинтересованные в восстановлении дипломатических отношений с Америкой. «Прежде всего, – рассказывал Александр Лукоянов, – речь шла о великом аятолле Хоссейне Али Монтазери, который долгое время считался преемником Хомейни, а затем стал единственным в своем роде официальным иранским оппозиционером. Кроме того, за развитие отношений с США выступали ряд влиятельных политиков, таких, например, как Элахе Кулаи. Во время саммита прикаспийских государств 2007 года она опубликовала программную статью, в которой предлагала задуматься о замене Москвы в качестве ключевого союзника Ирана на Вашингтон. Как это ни удивительно, были сторонники диалога с Америкой и в Корпусе стражей исламской революции, который Соединенные Штаты обвиняли в распространении оружия массового уничтожения» [437] .
К антиамериканскому лагерю в Иране в первую очередь причисляли соратников духовного наставника Ахмадинежада – аятоллы Месбаха Язди, возглавлявшего крупный богословский центр в Куме, исламские фонды, консервативную часть Корпуса стражей исламской революции и подчиненные ему силы сопротивления «Басидж». Как утверждал президент Института Ближнего Востока Евгений Сатановский, «политика в Иране – однопартийная, но «многоподъездная», как в ЦК КПСС». И добиться единодушия аятолл в том или ином вопросе практически невозможно. Многое зависит от позиции рахбара Али Хаменеи – верховного революционного лидера, который де-факто управляет страной, точно так же, как СССР в свое время руководил генсек ЦК, а вовсе не формальный лидер государства» [438] .