Эти мысли внушали веру, что все со временем исправится, ненужные аресты и преследования прекратятся. Народ, объединится и Отечество на страх всем его врагам станет могучим, непобедимым.

Мысль о том, что мы — сыны репрессированных отцов — едем служить наравне с другими в ряды Красной Армии, укрепляла эту веру.

Наутро мы приехали в Ростов. Нас разместили и Артиллерийских казармах. Сюда же прибывали и с других мест такие-же, как и мы — 46-я команда. За несколько дней собралось несколько десятков тысяч. Нас разбили на батальоны, роты, взводы и отделения. Помню хорошо, что я попал в 4-ю роту, номер же батальона забыл, но помнится, что перевалил за тысячу. Командиров взводов и отделений назначили из нас же, яко-бы временно. Нас хорошо накормили в армейской столовой горячим обедом. Кроме того, в ларьке, при столовой, можно было купить мясные консервы, галеты, табак и т. п.

Автор книги студентом сов. тех. училища.

Однако нас не обмундировали и не говорили в каком роде войск мы состоим. Нас называли «товарищи бойцы» и выводили на плац учиться маршировать в строю. Спать приходилось в казарме на голом полу. Кроватей не было, но нам сказали, что это временно, т. к. нас вскоре отправят по назначению. Помню, еще в Таганроге, во время призыва, ходили между нами слухи, что мы предназначены служить в морфлот, но здесь стали поговаривать, что мы предназначены в сухопутные войска. Однако, толком никто не знал нашей действительной участи. Несмотря на это у нас было настроение приподнятое, никто и не подозревал какой род войск придумал для нас «мудрый вождь», товарищ Сталин. Вечерами мы толковали в каком роде войск интереснее служить. Потеряв надежду попасть в морфлот, я агитировал за кавалерию, утверждая и хвастаясь, что учиться искусству верховой езды мне не нужно, т. к. научился ему я еще в детстве. Помню, увлекаясь, я даже поспорил с каким-то кавказцем, заверяя его, что лучшие наездники в мире это казаки. Помню, кавказец страшно возмутился и стал переговариваться со своими единоплеменниками на непонятном мне языке, и по его виду можно было легко определить, что слова сыпались не совсем лестные по моему адресу.

Надобно сказать, что службой интересовалась, главным образом, молодежь из интеллигентных семей. Остальная масса, прибывшая из колхозов, относилась к этому безразлично. Большой процент был немцев Поволжья, а также кавказцев. Пожалуй, последних было больше всех. Сменивший Ежова, «справедливый блюститель порядка» — грузин Берия, успел уже оправдать свое назначение перед своим благодетелем — тов. Сталиным. Последний, после назначения Берии главой НКВД, посетил свою родину — Грузию и недвусмысленно заявил Берии, что в Грузии и вообще на Кавказе собралось много мусора. «Перекорчуем и перепашем» — ответил Берия. Его старания в этом направлении бросили миллионы кавказцев в концлагеря, а родственники репрессированных и оказались в нашем загадочном «войске». Через несколько дней представилось нам наше начальство. Они явились в военной форме, но знаки различия у них были весьма странные, никогда раньше не виданные. Как потом оказалось, наше начальство совсем не строевые командиры, а инженеры и техники строители. С ними явились и политработники — комиссар батальона и политруки рот. Они имели известные для всех знаки различия. Нас построили по-ротно в казарме. Перед нашей ротой выступил старший политрук Попков (хорошо помню его фамилию). Он заявил, что мы призваны советским правительством дли укрепления мощи советского государства и мы должны своим самоотверженным трудом доказать свою любовь и преданность нашей советской родине и ее вождю, тов. Сталину. В конце речи он заявил, что завтра-же наш батальон отправится по назначению.

На другой день, погрузившись в железнодорожный эшелон, мы двигались в неизвестном нам направлении. Наше место в казармах заняли другие, подобные нам бойцы в кавычках, которых десятками тысяч, без конца, присылали, формировали в батальоны и отправляли неизвестно куда.

Нас привезли в ту часть Польши, которая в 1939 году была оккупирована советскими войсками. В гор. Сарны мы выгрузились, Пройдя пешком 25–30 км. по открытой степи, мы подошли к каким-то странным строениям. Как потом оказалось, это были бараки, в которых мы должны были жить. Каждый барак представлял собою огромную выкопанную в песке яму, накрытую крышей из сосновых досок. Внутри, вдоль этой ямы, стояли по обе стороны четырехэтажные нары из тех-же досок. Из обвалившихся песчаных стен сочилась вода. Пола никакого не было и ноги утопали в жидкой песчаной почве. Каждая такая яма, названная бараком вмещала целую роту 200 человек. Нары были сделаны со щелями и на них ни одной соломинки. Спать пришлось одетыми. На нас была все та-же одежда, в которой мы выехали из дома. Ни одеял, ни обмундировании, — ничего нам не дали. Кухня не работала, т. к. не было воды. Воду нужно было привозить из городов, но не было транспорта. Нам давали сухой паек. Главным образом это была сушеная рыба или сельди и кусок черного хлеба. Наше начальство разместилось в нескольких километрах от нашего лагеря в какой-то деревушке.

На третий день приехал комиссар батальона. Нас построили. Он сказал, что мы присланы сюда советским правительством построить аэродром для советских самолетов, что это задание мы должны выполнить в самый короткий срок. Кто будет увиливать от работы или недобросовестно исполнять ее, тот будет судим как срывщик и вредитель.

В этот день нам выдали удостоверения личности. В нем говорилось, что предъявитель сего находится на службе в Особом Отделенном Строительном батальоне.

На другой день, в 5 часов утра, мы вышли на работу. Нужно было заливать бетоном летные дорожки. Но для изготовления бетона не было бетономешалок и приходилось изготовлять бетон вручную. Щебенки тоже не оказалось. Ее начали изготовлять вручную. Дробили молотками огромные камни до тех пор, пока из них не получалась щебенка.

Трудно описать весь этот каторжный труд, но вряд ли нам пришлось трудиться в лучших условиях чем тем рабам, которые гнули спины в концлагерях. Работали с утра до темной ночи. Затем строились в колонны по-ротно и обессиленные плелись к своим баракам. Получив баланду и по куску хлеба, проглатывали все это и, как убитые, валились на голые доски спать. Скоро наша домашняя одежда и обувь разорвались вдребезги. Нам каждый раз обещали, что привезут обмундирование, но все это оставалось только обещанием. Мы стали походить на какие-то чудовища. Лица наши и одежда были покрыты въевшимся цементом. Волосы на голове слепились колтуном. Мыться нам было негде и нечем: ни мыла, ни полотенец у нас не было. Вода привозилась в лагерь в ограниченном количестве и только для кухни.

Во время работы питьевой воды не было и приходилось пить воду, которую употребляли для бетонных работ. От этого у многих началась дизентерия и кровавый понос.

Производимые нами строительные работы сопровождались «накачкой». Политруки без конца поучали нас, как мы должны трудиться, чтобы принести наибольшую пользу государству и выполнить свой долг перед партией и правительством и уж, конечно, перед «мудрым» и «великим вождем». На наших политруков возлагалась миссия «воспитателей», которые существовали во всех сталинских концлагерях, исполняя роль подгонял. В нашей же «Особом и Отдельном» роль подгонял, по замыслу «мудрого вождя», должны были исполнять политруки.

Нам стало понятно, что мы совсем не армия, что мы, фактически, находимся на положении концлагерников, что мы такие-же жертвы Сталина, как и наши отцы. Разница была только в названии. Вместо того, что-бы нас арестовывать и ссылать в концлагеря, как это сделали с нашими отцами, нас призвали «служить» в особые и отдельные батальоны. Действительно в этом была проявлена мудрость «отцом народов». Его новый ставленник — Берия — перекрыл всех своих предшественников. Кровавая мясорубка заработала еще быстрее. Сталин, уже давно болевший манией страха за свою жизнь, требовал ликвидации все новых и новых «врагов народа». Мастер заплечных дел — Берия старался и сеть концлагерей ширилась и распространялась. Сломленный и покоренный, неслыханной в мире машиной насилия, народ страдал в сознании того, что он не в силах приостановить свою гибель