В штаб-квартире в Отене нас дружелюбно встретил префект Марэ; с его помощью нам удалось организовать и привести в порядок Вогезскую армию и сильно увеличить нашу артиллерию, в которой мы так нуждались. Однако 1 декабря обнаглевший вследствие нашего отступления враг обнаружил наши позиции в Отене и нежданно-негаданно нагрянул. Я употребил выражение нежданно-негаданно, но не будет преувеличением, если скажу, что он захватил нас врасплох.

Это произошло примерно в середине дня. Я, как обычно, выехал в коляске на прогулку. Каждое утро высылались конные разведчики по всем направлениям, и на всех наших постах, обращенных в сторону неприятеля, стояли усиленные отряды. Рано поутру при моем первом выезде, я осмотрел все эти аванпосты, и убедившись, что там все в порядке, предупредил офицерский состав этих постов быть начеку.

Эти аванпосты состояли из восточной гвэрильи под командой Шене и марсельской гвэрильи, которой после смерти Шапо командовал доблестный офицер, фамилию которого я запамятовал. Эта гвэрилья прибыла к монастырю Сен-Мартен, центру наших аванпостов, когда я выезжал оттуда и, наконец, из батальона нижнепиренейских солдат, расположившегося на левом фланге в монастыре Сен-Жан. Аванпосты на правом фланге были размещены в другом монастыре, Сен-Пьер (по божьей милости!). Во время моей дневной прогулки, будучи уверен, что наши аванпосты бдительно стоят на страже, я взобрался на развалины древнего храма Джуно Романо, поднимающегося над Отеном, и не преминул поглядеть в бинокль на окружающую равнину. Но, видимо, я навел бинокль на слишком дальнее расстояние; так ничего и не заметив с того места, откуда наблюдал, я вернулся к своей коляске, любезно поддержанный, как обычно, моими адъютантами, помогавшими мне подняться в нее. Стоя одной ногой на подножке и собираясь уже сесть, я вдруг повернул голову в сторону Отена и увидел в нижней части города, в предместье Сен-Мартен, голову неприятельской колонны, медленно приближавшуюся.

Если бы дать ей двигаться дальше, то безусловно город Отен стал бы легкой добычей пруссаков — я краснею от стыда при одном воспоминании об этом — и произошел бы такой разгром Вогезской армии, от которого можно содрогнуться.

«Скорее, — крикнул я своим конным адъютантам, — скачите к Бордону, к Менотти, ко всем: пусть хватают оружие и начинают бой!» Меня больше мучили стыд и презрение к себе самому, чем страх, — отдав распоряжение, я, погоняя коляску, спешно спустился в Отен, проехал через весь город, направляясь, как можно скорее, к маленькой семинарии, где на одной из площадок этого духовного заведения была сосредоточена наша артиллерия, занимавшая, к счастью, позицию, господствовавшую над неприятельскими колоннами.

Тогда наша артиллерия состояла из двух батарей по четыре полевых орудия каждая и из одной горной батареи — всего было 18 орудий. Но не было орудийного расчета. Канцио и Бассо занялись первым орудием батареи. Эти мои храбрецы, уцепившись за колеса, быстро подкатили орудие к огневой позиции. На помощь им тут же подоспели другие адъютанты, прибежавшие один за другим и, наконец, артиллеристы, которые поспешили из своих помещений и храбро взялись за дело.

Наше счастье, что враг не подозревал, в какое состояние поверг он нас, напав врасплох; повсюду царили тишина и безлюдье, и враг, вероятно, как я думаю, решил, что мы приготовили ему засаду. Не останови он голову колонны у Сен-Мартен и поспеши вступить в Отен, враг не встретил бы никакого сопротивления и захватил бы наших людей, находящихся еще по квартирам.

Вместо этого пруссаки расставили свою артиллерию на высотах Сен-Мартен и принялись обстреливать наши позиции. Такое распоряжение врага спасло нас. Наши 18 орудий, установленные на позициях, господствовавших над вражескими, усердно и с рвением обслуживаемые нашими молодыми артиллеристами, несколько смущенными, что их застигли врасплох, осыпали врага снарядами и после нескольких часов орудийного обстрела принудили его отступить вместе с артиллерией. Несколько рот вольных стрелков и несколько батальонов подвижных войск, брошенных на левый фланг пруссаков, довершили успех дня и враг был вынужден отступить по всей линии. Тяжелые потери понесли наши артиллеристы, офицеры и солдаты; как я припоминаю, некий майор из Ниццы, Гвидо был ранен и ему ампутировали бедро. Вольные стрелки, как обычно, проявили большое мужество.

Оба итальянских полка оставались в городе в качестве резерва и лишь небольшая часть бойцов участвовала в этой операции, если не считать генуэзских карабинеров, которые наступали в центре и доблестно способствовали отступлению неприятеля.

Три позиции, занимаемые аванпостами, которые в Отене должны были прикрывать нашу небольшую армию, и кстати сказать не выполнили эту задачу, были: Сен-Мартен — в центре, Сен-Жан — слева и Сен-Пьер — справа (пусть французы не глумятся над обилием святых, которые, как и у нас, видимо не в состоянии защитить их). Сен-Жан располагал батальоном подвижных войск из Нижних Пиренеев, который входил в состав третьей бригады. Этот батальон пользовался особой симпатией Менотти и моей; он кстати ее всегда заслуживал, особенно в последнем сражении, так как вел себя безупречно и внушил неприятелю уважение к себе.

Несколько отрядов подвижных войск удерживали также позиции в Сен-Пьер. Однако в центре сильную позицию Сен-Мартен по приказу этого труса, полковника Шене, оставили две гвэрильи — с востока и из Марселя — всего около семисот человек. Все это произошло, кажется, еще до прибытия врага, из-за чего он мог преспокойно занять эту важную для нас позицию. Если это не называется изменой со стороны этого полковника Шене, то не знаю, какое еще слово можно придумать взамен.

Что бы ни говорили и какое оправдание ни придумали бы для него французские клерикалы, поступок офицера, который без приказа оставляет нашу самую важную позицию, подвергая этим армию риску быть разгромленной, а город разграбленным, поступок офицера, который, спасаясь бегством, тянет за собой полк, чьим командиром он был, и еще другой, поверивший, из-за неопытности своих офицеров, его клеветническим измышлениям и бежавший за 40–50 километров в тыл, это — неслыханный поступок, ему нет названья. Никогда за всю мою военную жизнь я не слышал ничего подобного. Нет такого наказания, которое могло бы искупить подобную вину. И тем не менее, этот полковник Шене, которого я, по своему (простодушию, вырвал из рук смерти, ибо он был приговорен военным судом, этот подлец стал архигероем клерикалов и шовинистов, которого они чуть не причислили к лику святых; реакционные газеты, не жалея красок, расписывали его биографию и расточали ему чрезмерные похвалы за самый подлый и мерзкий в мире поступок.

Вот таков наш век цивилизации, в основе которой лежит коррупция и ложь!

Не могу закончить эту статью[411] не упомянув о славном и мужественном корреспонденте «Дейли ньюс», молодом Дзиккителли. Он не сражался с пруссаками, о, нет! — не в этом состояла его задача. Но он был моим чудесным адъютантом в то время, когда я имел счастье видеть его среди нас.

При сражении у Лантеней, я много часов провел в седле, а так как у меня не было собственной лошади, то мне подсовывали первую попавшуюся. В начале сражения это бедное животное, не знаю уж по какой причине, поскакало во весь опор, сбросив меня наземь, причем я ощутил невероятную боль в левом бедре. Благодаря тут же окружившим меня друзьям, я быстро справился с этой неприятностью, а находившийся около меня Дзиккителли любезно предложил мне своего великолепного белого коня, на что я согласился и проскакал на нем весь остаток дня.

Итальянцы Вогезской армии будут с любовью и благодарностью вспоминать имя Марэ, субпрефекта Отена. Этот честный республиканец дружелюбно и благожелательно встретил нас, когда мы прибыли в Отен, и те же чувства проявлял за все время нашего пребывания в этом городе.

1 декабря, в день, когда нас атаковали пруссаки, субпрефект Маре покинул префектуру и с оружием в руках примкнул к мужественным борцам в качестве рядового стрелка.