Пока «малютки» отбивали атаки с воздуха, танки противника обошли с двух сторон огневую батарею, зажав зенитчиков. Два орудия были разбиты пикировщиками. Три пушки перенесли огонь по танкам и пехоте. Когда приблизились вражеские автоматчики, Ксенякин поднял бойцов в рукопашную схватку. С двумя орудиями бойцы батареи оторвались от противника.

Боевые дела батареи Ксенякина вспомнились Ершову, когда сейчас из штаба армии попросили послать на горячий участок переднего края зенитчиков МЗА. «Кого направить?» — думал командир полка. Вызвал комбата Алексея Бочкова.

— Усиливаю вашу батарею двумя орудиями, ночью займете огневую позицию вот здесь! — указал Ершов точку на переднем крае. — К четырем быть готовыми к открытию огня.

— Есть! — ответил Бочков. — Приказ будет выполнен. Выдвигались под покровом темноты. Вот и район, указанный на карте. Оборону здесь держал стрелковый полк. Орудийные расчеты приступили к окапыванию.

Бочков проходил от орудия к орудию. Проверял работу, ободрял людей. Невдалеке услышал разрывы гранат. Донеслись голоса ефрейтора Любочко и Лены Земцовой. «Что же там?» — побежал в темноту. Оказывается, к месту, где батарея занимала огневую, приблизились разведчики противника. Заметили их Любочко и Земцова и вступили в схватку. Гранатами убили трех фашистов. Четвертого Земцова оглушила ударом карабина по голове, и тот потерял сознание. Пятого схватил мертвой хваткой Любочко, а тут подоспел Бочков, и они связали фрицу руки.

Пленных сдали командиру стрелкового батальона. Как и было приказано, в 4.00 орудия стояли в окопах. Бочков и политрук Солуянов разговаривали с бойцами, напоминали требование Военного совета фронта «стоять насмерть!» Бойцы заявляли:

— Будем драться до последней капли крови…

Боец Парамонов, участник гражданской войны, называвший сослуживцев и комбата сынками, говорил глухим баском:

— Велика наша Россия, где там немцу с нами тягаться. Далеко зашел враг, да тут он и погибнет. Не будет фашистам назад дороги, не будет…

Светало. Завтракали, не отходя от орудий. А Бочков и Солуянов направились к кухне, которая находилась метрах в ста, в кустах. Но с полпути возвратились. Приближалась большая группа самолетов, направляясь к центральной части города. Противнику не было известно, что и в этом районе стояли зенитчики, и самолеты шли на малой высоте. Командир батареи назначил взводам цель. И вот уже снаряды режут осенний воздух, разрываются среди самолетов. Два «юнкерса» подкошены: один упал на землю пылающим, второй взорвался в воздухе.

Гитлеровцы, поднявшись во весь рост, вслед за танками пошли в атаку. Вместе с бойцами стрелкового полка зенитчики отбивали натиск противника. Стволы раскалялись, но «малютки» продолжали стрелять. На батарее рвались снаряды и мины. Раненые, получив первую помощь, вновь становились к орудиям.

Застыл на месте Парамонов: осколок снаряда попал ему в бедро. Но почувствовав, что ноги его держат, боец снова стрелял из карабина.

— Постойте, рану перевяжу! — кричала Земцова.

— Потом, а теперь бить надо гадов! — послышалось в ответ.

Лена поняла, что Парамонов не остановится, сама схватила у убитого карабин и открыла огонь по фашистам.

Есть предел усилиям человека — до этого предела бил по врагам Илья Парамонов. Потеряв много крови, он упал, прильнув лицом к земле.

— Сынки мои, доченьки, не сдавайте Сталинград, — шептал боец, впадая в забытье.

А у другого орудия молодому бойцу наводчику Зарубину перебило обе ноги. Оставляя следы крови, он отполз на бугорок и стрелял по пикировщикам из карабина. И так, пока не кончился налет. А когда удалился гул самолетов, Зарубин обнял карабин и, тяжело дыша, сказал товарищам:

— Отвоевался, отомстите за меня…

Метался по огневой, обычно спокойный, уравновешенный, командир взвода лейтенант Курносое. Он управлял огнем. Когда на одном из орудий ранило заряжающего, — подменил его. И вот он уже подносит снаряды к соседней пушке.

Призывный голос его звучал вдохновляюще:

— Смелее, ребята!

Подбежал к раненному в голову и руку командиру батареи. Позвал Земцову, чтобы перевязала раны. Кур-носов вернулся к орудиям. Бочков торопит санинструктора: «Скорее, скорее…», а сам окидывает огневую взглядом воспаленных глаз. Поднимается на ноги. «Бочкова не так легко прибить, волжская закалка…» — шепчет он запекшимися губами. Как ни настаивали товарищи, не оставил огневой, продолжал командовать батареей. А на теле Бочкова было уже десять ран.

Ночью пятая переместилась, встала недалеко от прежнего места. Тщательно была замаскирована огневая позиция. Но вот скоро пикировщики навалились и на батарею. Расчеты отбили натиск «восемьдесят седьмых», воющих на все лады своими «свистульками». Но затем по батарее стали бить артиллерия и минометы.

Немецкая пехота при поддержке танков двинулась в атаку на подразделения, державшие здесь оборону. Командир батальона по телефону просит Бочкова:

— Леша, родной, поддержи огнем!

Зенитки ударили по пехоте и танкам, двигавшимся в центре. Танки, которые пошли справа, встретили расчеты противотанковых пушек. Три бронированные машины покрылись черным дымом. Остальные поползли в балку. Но новая группа танков и пехоты появилась слева.

Бойцы стрелкового батальона бросились навстречу противнику, пытавшемуся пробиться на левом фланге. Завязались отчаянные поединки. Четыре танка окутались черными клубами дыма. У остальных экипажей не выдержали нервы, и они повернули назад.

Тем временем с наступавшими в центре автоматчиками наши пехотинцы завязали рукопашную. Приближалась новая цепь гитлеровцев. Их вовремя заметил Бочков, подал команду, и орудия осколочными снарядами остановили врага. Гитлеровцы залегли и так не поднимались больше часа. Их добили наши пехотинцы, перешедшие в контратаку.

Численное преимущество на стороне противника было явное. Но преодолеть рубеж стрелкового полка, в боевых порядках которого действовала зенитная батарея, гитлеровцам никак не удавалось. Слишком высок был моральный дух защитников своей родной земли. У каждого в душе пламенели слова клятвы, данной здесь, на волжском берегу: «Ни шагу назад!»

Трудно сказать, какой по счету была очередная атака фашистов. Алексей Бочков выбежал из окопа, чтобы посмотреть, что происходит вокруг, и в этот момент еще четыре осколка впились в его тело. И он, обессиленный, позвал политрука Солуянова.

— Командуй батареей, комиссар… — И добавил: — Выстоять надо… Нельзя отступать…

…Два дня прошло, как отправил Ершов батарею на передний край. В штабе знали: трудно там, очень трудно. Но вот на КП полка привезли Алексея Бочкова. Сняли с машины. Пришел врач. Рядом Ершов.

— Сегодня трижды передавал приказание отправиться в госпиталь, — и сердито и душевно произнес командир. — Почему же…

— Почему не выполнил приказ? — тихо отозвался Бочков. — Сердце требовало оставаться на огневой, пока держали ноги…

Ершов поцеловал комбата.

— Спасибо. — И, как бы уже адресуясь к тем, кто стоял здесь, продолжил: — Вот он, советской закалки человек: падает, а дерется, умирает, а рвется в бой…

Медленно, будто с тяжелой ношей, Ершов направился в лабиринт отсеков, спрятавшихся под многометровой толщей речного берега. Сколько важных дел постоянно беспокоили командира: доставка боеприпасов, продовольствия, смена огневых позиций, пополнение боевой техники… В эти минуты будто ничего не касалось его, в голове — один лишь комбат Бочков с тринадцатью ранами на теле… Вот такими, как Бочков, богатырями видел Ершов бойцов, командиров, стоявших на огневых позициях сражавшихся зенитных батарей.

Его мысли прервал надтреснутый басок начальника штаба Парицкого:

— Крупные группы самолетов идут курсом к центральной переправе!

Глаза Ершова мгновенно расширились:

— Объявите тревогу!

14. Переправа, переправа…

— Гу-у-у… гу-у-у… — Монотонный прерывистый гул, выделяющийся из грохота орудий и треска пулеметов, не стихал ни на минуту.