- Мы невидимы, - сказала она.

Боевая рубка Цинкейзы Теджей парила над морем. Световой корпус исчез, и подул ветер. Запах соли и йода смешался с сандаловыми благовониями, кудри Цинки разлетелись, она поджала ноги и устроилась на троне полулёжа, наискосок. Вася поднялся, держась за подлокотник. Зыбь искрилась внизу. Морской горизонт был чист, а с другой стороны облака клочьями ваты лежали на склонах зелёных гор. Ясное небо проливало свет. Очень, очень далеко угадывались Башни Эйдоса, тёмные и острые, словно три иглы, воткнутые в берег. «Это прекрасный мир, - вспомнил Вася, - так Тэнра сказал, или как-то затейливей...» Стоя на ступенях высокого трона подле смеющейся королевы, Вася готов был признать прекрасным любой мир.

Рубка поднялась чуть выше и медленно поплыла, дрейфуя по ветру.

- Это самая романтичная прогулка в моей жизни, - честно сказал Вася.

Цинка улыбалась. Она опёрлась на подлокотник и опустила голову на руку. Волнистые локоны скрыли её предплечье.

- У меня очень простой вкус, - сказала она. – Люблю всё красивое. В Институте надо мной смеялись.

- Правда? – глуповато выговорил Вася.

Она пожала плечами.

- Я же проучилась два курса. Гляди: это с первого, мы, - она подняла указательный палец и перед ним возникла большая фотография. Вася вгляделся.

Фотография ничем не отличалась от любой школьной. Первокурсники Института не успели или не научились ещё менять внешность. Девушки сидели в центре, парни по краям, все – нескладные, застенчивые, нелепые. И сами системные архитекторы мало отличались от молодого поколения. Позади оглоблей торчал неунывающий Боцман. Перед ним стояли Ехидна, толстая и некрасивая, и Ворона, некрасивая и худая. Парней-студентов было много, Вася никого из них не знал и не особенно ими интересовался. С удивлением он узнал на фото Эльвиру. Она ещё не стала Заклёпкой, но стремительно к этому близилась. Маленькая, как недокормленный ребёнок, хмурая девочка пристроилась под объёмистым животом Ехидны; чёрные глаза с бледного лица смотрели почти зловеще. С другой стороны сидела ещё одна девочка, очень высокая, рыжая, усыпанная вулканическими прыщами.

- Кто это? – он указал подбородком.

- Марка. Инмаркамер Тиет. Она сейчас работает у Ехидны ассистенткой. Тоже пойдёт в аспирантуру, попозже.

Юная Цинкейза сидела в самой серёдке, звезда звездой. Она единственная на фото была красива. Она словно озаряла их всех. На снимках из Лабораторий центром обычно становилась ясноокая Ворона, но здесь даже она ласково склонялась над Цинкой, словно бы восхищаясь ею и благословляя её... «Почему женщины-архитекторы некрасивы? – вдруг удивился Вася. Раньше он никогда об этом не думал. – Они же могут принять любой облик. Чтобы ум виднее был, что ли? Да им его и так не скрыть...» Странным казалось это и несуразным.

- А почему только два курса? – спросил он; голос прозвучал как чужой. – Как это? А потом?

Цинка вздохнула и убрала фотографию.

- А потом оказалось, что я не тяну программу. Я ужасно старалась, мне все помогали, но ничего не вышло... Тогда я решила, что всё равно буду делать что-нибудь нужное и хорошее. Поработала в архивах, но там было очень скучно и всё время толклись сумасшедшие разработчики. Эля закончила Институт и пошла работать оперативницей. Она мне и посоветовала перевестись.

- Эля?

- Эльвира Сейфуллина. Знаешь её?

- Я её ассистентом был. И учеником.

Цинка засмеялась.

- Лаборатории маленькие, как чемодан, все со всеми знакомы. Мы с Эльвирой дружили. Насколько вообще можно дружить с Эльвирой.

- Её Заклёпкой называют, - зачем-то сказал Вася.

Цинка помолчала, опустив ресницы. Грустная, она сделалась ещё прекрасней.

- Ты знаешь её историю?

- Нет, конечно.

- Сплетничать нехорошо, - сказала Цинка, - но девушкам можно. К тому же это всё любовные дела давних дней, забытых эпох. Эльвира уже однажды училась в Институте.

- Как это?

- Очень давно. В другом локусе, в другой жизни. Тогда и Институт был другим. А Эльвиру звали Анной Эрдманн. Она уже тогда была очень талантливой и могла стать архитектором. Она писала диссертацию у Лаунхоффера.

Цинка выпрямилась, и Вася присел на подлокотник. До боли приятно было оказаться так близко, совсем рядом с ней.

- Впервые слышу о человеке, который дважды писал диссертацию у Лаунхоффера в разных жизнях. Не верится.

- Она влюбилась в него, - Цинка подняла потемневшие глаза. – Насмерть влюбилась. Но... ты же знаешь, кто его Любимая Женщина.

- Все знают.

- Ворона уже тогда была его Любимой Женщиной, навечно единственной. А Эльвира, то есть Анна, стала навечно отвергнутой. И она умерла от горя. А когда родилась снова, то решила, что любви с неё хватит. Навечно.

- Ох, - сказал Вася. – И превратилась в Заклёпку.

Несколько минут он молчал. Он не знал, что тут можно сказать, он никогда в делах любовных много не смыслил. Знал только, что неописуемо хорошо и как-то очень правильно говорить с Цинкой о любви. Только о любви, наверно, и стоит говорить с ней... Ему вспомнилось, что Ледран рассказывал про Ящера: Ящер мог всё, что угодно посчитать несущественным и забыть, но только не свою Любимую Женщину. Потом Вася подсчитал и понял, что к возвращению Эльвиры в Институт у Ящера уже был ребёнок от Вороны.

Потом ни с того, ни с сего он вспомнил о проекте Вселенных Страдания и о том, как Ящер его закрыл.

- Эля хорошая, - сказала Цинка, - только мрачная очень. Я её всё время пыталась расшевелить. По-моему, она в конце концов на меня обиделась. Но она мне всегда очень помогала. И эту рубку помогла написать. Я кое-что умею, но я, конечно, не программистка.

- Да я тоже, - признался Вася. – Я же вообще не учился, только учебники читал и упражнения делал.

- Не прибедняйся, - Цинка улыбнулась. – Я видела твоих собак. У тебя талант.

Вася смутился.

- Я упорная, - лукаво сообщила Цинка. – Рано или поздно я восстановлюсь. Главное – работать.

- Ага, - сказал Полохов. От любви и восторга даже в груди заболело. Очароваться сильнее было попросту невозможно.

- Так как, мне ждать подарка? – Цинкейза сощурилась и подёргала его за рукав.

- П-подарка? А... проксидемон? Я умею, я уже писал проксидемонов, - в действительности Вася успел написать только одного и то налепил ошибок в блоках лояльности, но сейчас даже сам поверил, что он талант и осилит любую задачу. – Сделаю! Обязательно!

- Спасибо, - ласково сказала Цинка, полюбовалась на выражение Васиного лица и рассмеялась звонко-звонко, совсем не обидно.

Рубка плыла в открытое море. Ветер усиливался. Из волн начали выпрыгивать блестящие чешуйчатые твари вроде летучих рыб, но крупнее и с заметными конечностями: поскакали, плюхаясь в воду с шумом и брызгами, посвистели нежными голосками и исчезли. Линию горизонта пересёк эшелон огромных грузовых авиеток. Как белые киты, они плыли через небо наискосок, направляясь в порты Ньюатена. Вася глядел на них, глубоко дышал и потихоньку приходил в себя. Он не перестал восхищаться, он только привык чуть-чуть к присутствию Цинкейзы и смог думать о чём-то, кроме её бесчисленных совершенств. «Мы... так хорошо разговариваем, - думал он. Недавняя лихая решимость исчезла, но в груди томительно разгоралась надежда – на лучшее, на большее, на счастье. – Я ей, кажется, нравлюсь. Может... всё получится? И у меня будет девушка. Такая девушка! Самая-самая. – Он поразмыслил немного над планом ухаживаний, ничего не придумал и только заметил себе: - А вот не надо пялиться и облизываться, как дурак. Надо быть деловым парнем. Чтоб ясно было: я – опора и каменная стена!» Постановив так, Вася напряг волю и стал собирать в памяти обстоятельства дела. Сознание, что он обязан произвести впечатление на Цинку, подгоняло его, как угли под пятками.

Но к рабочим вопросам она вернулась сама, опередив его:

- Ладно, - сказала, - давай подумаем про что-нибудь полезное.

Корпус рубки вновь проявился. Он стал полупрозрачным, сквозь него угадывались небо и море и граница меж ними. На фоне туманной белизны включились дисплеи.