Эти качества сближают мемуары Герасимова с художественной литературой, но, конечно, не делают их беллетристикой.
«...Если писатель сумеет отвлечь от каждого из двадцати — пятидесяти, из сотни лавочников, чиновников, рабочих наиболее характерные классовые черты, привычки, вкусы, жесты, верования, ход речи и т. д.; — отвлечь и объединить их в одном лавочнике, чиновнике, рабочем, — писал М. Горький, — этим приемом писатель создаст «тип», — это будет искусство»[14]. Без такого обобщения нет искусства, но в мемуарах оно было бы недопустимой вольностью. Здесь никакой домысел, никакие прибавления к характеристикам героев и событий нетерпимы. Явления, людей мемуарист обязан изображать такими, какими они были в действительности, не видоизменять их характеристики ради художественного совершенства. Белинский, так ратовавший за изящную форму мемуаров, признавал их в первую очередь как произведения, «совершенно чуждые всякого вымысла, ценимые только по мере верной и точной передачи ими действительных событий»[15].
Разница в способах обобщения в основном и составляет ту грань, которая отделяет воспоминания от художественной литературы. Мемуарист не может черты, подмеченные у разных лиц, соединять в одном образе или «исправлять» реально существовавшую личность. Он ограничен лишь правом выбора — каких людей, какие явления изображать, какие факты описывать. Разумеется, наиболее типичных представителей той или иной среды, наиболее типичные явления, отсеивая все то, что случайно, не отражает характера среды, эпохи, а потому и не имеет общественного значения. Фотографическое, протокольно-педантичное фиксирование всего подряд никогда еще не делало мемуары произведением литературы. Бальзак, может быть. в очень резкой, категоричной, но все же остроумно-яркой форме высказал мысль, не постороннюю и для мемуаров: «Нагромождение фактов — вернейший признак умственного бесплодия. Суть искусства в том, чтобы выстроить дворец на острие иглы...»[16]. В отсевании ненужного союзником автора выступает и память. В. Г. Короленко не обо всем жалел, чего она не удержала. «Много лет прошло с тех пор, как читатель первого тома «Истории моего современника» расстался с его героем, — писал он, — и много событий залегло между этим новым прошлым и настоящим. В этом отдалении от предмета рассказа есть свои неудобства, но есть также и хорошие стороны. В туманных далях исчезает, быть может, много подробностей, которые когда-то выступали на первый план, в более близкой перспективе. Но зато самая перспектива расширяется. То, что сохраняется в памяти, выступает на более широком горизонте, в новых отношениях»[17].
Сказанное вовсе не значит, что мемуарист должен заботиться только о крупных фактах и сторониться деталей. В иной детали заключено очень многое. У М. Н. Герасимова есть такая картинка. Выспавшись после весьма успешного ночного поиска, он идет к солдатам-разведчикам, думая, что они будут смотреть на него «по-особому, да и сами будут выглядеть по-иному». Но он был разочарован. Эти герои минувшей ночи словно забыли о том, что совершили: взводный Анисимов проверял чистку оружия после разведки, Голенцов рассматривал свою физиономию после бритья, остальные отдыхали и на Герасимова смотрели «как всегда». Здесь пучок деталей, но как они характеризуют русского солдата, совершившего подвиг и даже не подозревающего, что это подвиг! Никакими глубокомысленными рассуждениями не заменить эффекта этих конкретных штрихов.
Столь же сильной стороной книги является диалог. Право воспроизводить его у мемуариста такое же, как и право помнить детали. Ведь показать людей в действии немыми, бессловесными, нерассуждающими — не значит изобразить их правдиво, и насколько верна поднятая памятью деталь, не занесенная ни в какие протоколы, настолько же верным может быть и диалог. Недаром, вспоминая о давно минувших днях, люди в обычной житейской практике рассказывают, что по такому-то поводу сказал такой-то, как ему ответил другой, как отнеслись к этому разговору слышавшие его и т. д. Мысли, суждения, высказанные вслух и нигде не зафиксированные, часто объясняют действия и поступки людей, раскрывают их смысл и мотивы. Что останется от мемуаров Герасимова, если их освободить от диалога? Какими бессодержательными станут Муромцев, Голенцов, Бек и немногословный вахмистр Перекатов с его «Будьте благонадежны, ваше благородие».
Описать действительные события, воссоздать образы реальных лиц, не поступаясь фактической достоверностью, и в то же время достигнуть художественного мастерства — задача весьма трудная. Приемы и средства, широко привлекаемые беллетристами, в мемуарах сводятся к крайнему минимуму. Современная критика выработала ясный взгляд на мастерство мемуаристов: «Воспоминания требуют художественности особого рода. Когда речь идет о достоверной основе, успех дела решает не полет воображения, не творческая фантазия — она может даже и повредить! — а в первую очередь верно направленное и острое художническое зрение, зоркость наблюдения, глубина понимания чужой души, чужого умонастроения и чувства»[18]. Этими качествами в полной мере обладает автор «Пробуждения».
Несомненные достоинства книги М. Н. Герасимова ставят ее в ряд образцовых мемуаров. Она дает очень много для понимания действительности тех лет — тонко подмеченного, пережитого, искренне и талантливо запечатленного.
Кандидат исторических наук полковник В. Поликарпов
«Годен — в артиллерию»
Перед войной наша семья жила в Иваново-Вознесенске[19], русском Манчестере, как он именовался во всех школьных учебниках географии. Отец служил на фабрике Ивана Гарелина приказчиком по двору, я там же счетоводом, сестра Мария помощником фармацевта в Куваевской больнице, младшие учились, мать занималась домашним хозяйством. По вечерам я учился в музыкальном училище и собирался осенью 1914 года осуществить свою заветную мечту — поступить в Московский университет, чтобы стать ученым-химиком. Война нарушила все расчеты: весной 1915 года мне исполнился 21 год, и я подлежал призыву в армию. Пришлось на время отложить поступление в университет и остаться работать на фабрике.
Нам казалось, что война долго не продлится: не могла же Германия с Австро-Венгрией долго тягаться с Россией, Францией и Англией?
Начало войны и мобилизация ознаменовались патриотическими манифестациями с портретами царя, колокольным звоном, пением «Боже, царя храни» и воинственными призывами «На Берлин!». Война не представлялась тяжелой. Рабочие фабрик дружно шагали в рядах манифестантов и шли на призывные пункты. Никаких выступлений против войны не наблюдалось. Были только обычные слезы жен и матерей, которые если и не проклинали войну вслух, то беспокоились за своих мужей и сыновей. Большинство призывников сохраняло серьезность, но, как правило, держалось бодро. Часть молодежи допризывного возраста записывалась в армию добровольно, в том числе ученики старших классов реального училища и гимназии. Все добровольцы очень выиграли в глазах девиц, их уже видели героями, и они сами чувствовали себя таковыми. Однако на нашей фабрике среди рабочей молодежи таких патриотов не оказалось, да я и сам не пылал желанием поскорее одеться в хаки — знал, что это удовольствие меня и так не минует.
В конце августа и в начале сентября пришли в Иваново-Вознесенск первые эшелоны с ранеными. Я был в числе тех, кто, надев на рукав повязку с красным крестом, помогал выносить раненых из вагонов и оделять их папиросами, табаком и прочими знаками внимания со стороны жен фабрикантов, заботившихся о «бедных солдатиках». Но большинство «бедных солдатиков» было настроено далеко не так вежливо, как рассчитывали наши дамы-патриотки, и не приходило в восторг ни от папирос, ни от табаку. Даже колбаса и белые булки не производили на них желаемого впечатления. Они оказались несловоохотливыми, не повествовали о победах над немцами, у них не чувствовалось и боевого задора. Наоборот, многие раненые с почтением отзывались о немецкой артиллерии и пулеметах и почему-то малоуважительно говорили о своих больших начальниках, жаловались на бессмысленные марши, на перебои со снабжением и на то, что помощь раненым оказывалась с запозданием. Подобные разговоры охладили не только пыл дам, но и тех, кто считал вроде меня, что война скоро кончится под гром победы.
14
М. Горький. О литературе М., Изд-во «Сов. писатель», 1953, стр. 309.
15
В. Г. Белинский. Цит. изд., стр. 802.
16
Оноре Бальзак. Собрание сочинений в 24 томах. Том 12, М., «Правда», 1960, стр. 310.
17
В. Г. Короленко. Собрание сочинений, том 6. М., ГИХЛ, 1954, стр. 7.
18
В. Дорофеев. Мемуарная проза Горького (М. Горький. Собрание сочинений в восемнадцати томах. Том 18, стр. 391).
19
М. Н. Герасимов родился 27 февраля 1894 года в Москве, где окончил коммерческое училище. В 1910 году его отец получил место приказчика по двору на фабрике И. Гарелина в Иваново-Вознесенске, куда и переехала семья. (Это и последующие примечания — редактора.)