— Слишком стар? — Кася приподнялась. — Что ты болтаешь?

Она была сердита.

Он принял окончательное решение еще до того, как поцеловал ее впервые. Так у них получалось вовсе не потому, что они не любили друг друга, напротив. Ее чистота требовала, чтобы он поступал именно так. Эмануэль знал, чего он хочет. Ему хотелось наконец строить не только для других, но и для себя. Эмануэль видел все отчетливее, что ее язык, по-прежнему не очень-то ему близкий, выражал сущность, которая стала бесконечно близка и без которой он уже не представлял себе жизни.

4

Через три месяца они поженились.

Нет на свете больших романтиков, чем молодые девушки, и горе тем, кто забывает о жажде поэзии, постоянно терзающей девичьи сердца. Они погубят эти юные существа и сами будут уничтожены. Голод этот, не утоленный ныне, даст о себе знать завтра с удвоенной силой. Если сегодня не утолишь его ты, завтра это сделает кто-нибудь другой. Юные существа прощают все, кроме малодушия. Приближаясь к юному существу, спроси себя — кто ты? Горе тебе, если окажешься ничем в проницательных глазах девушки.

Поэзией Эмануэля была его работа, он не ел даром хлеба. То, что он делал, ценилось; Кася знала об этом, хотя и не подавала вида, и Эмануэль не должен был завоевывать право на существование в ее глазах. Он обладал и другими талантами, ценными в супружеской жизни. Понимал, слышал и видел свою молодую жену, либо не понимал, не слышал и не видел, если это было в их общих интересах. Не забывал, что рядом с ним живет другой человек, умел читать в душе жены и находил в этом отраду. Умел промолчать, помня, что слова порой слишком тяжеловесны, чтобы выразить нежное чувство. Никогда не знаешь силы собственных слов! Мы выносим самим себе приговоры, убиваем себя своими же словами, даже не ведая, где и когда. Он заботился о том, чтобы мелочи быта не докучали им. Супруги с годами начинают походить друг на друга, но взаимное влияние начинается с первого дня. Поступая таким образом, Эмануэль не только сам подчинялся, но и подчинял себе свою молодую жену. Все это давалось ему легко, ведь он любил. Любил ее нелады с синтаксисом — Эмануэль сам испытывал подобные же затруднения, — ее веснушки, любил ее неосведомленность во многих вещах и ее обширные познания в той области, в которой он в свою очередь был профаном.

Сколько обаяния скрывалось под строгой внешностью этой деятельницы Союза польской молодежи. Она была совершенно чужда той неуравновешенности, которая рано или поздно начинает отравлять жизнь. Кася была спокойна, полна самообладания, точно отгороженная от мира стеклянной стеной, а ведь ее столько связывало с этим миром, да еще как! Она не ревновала ни к его прошлому, ни к будущему, а если и случалось, то умела это тщательно скрывать. Его восхищала ее рассудительность. «Она обращается с людьми как врач», — думал он не раз. Ему нравилось смотреть, как она занимается различными домашними делами. Подметала ли она пол, варила ли утром овсянку — Кася утверждала, что ненавидит стряпню! — занятия эти поглощали ее полностью и радовали. Причем, что бы она ни делала, лицо ее оставалось сосредоточенным. Кася умела выключаться даже в ту минуту, когда разливала чай и делалась тогда такой хорошенькой, что Эмануэль не мог насмотреться. Она все еще краснела, особенно на людях, хотя никогда бы в этом не призналась. И в синтаксисе она путалась из-за этой робости.

После рождения ребенка у Эмануэля возникло ощущение, что не только малыш, а все они трое вышли из одного лона. О любви уже можно было и не говорить. Любовью было все — прогулка и приобретение ванночки, поездка к врачу и возвращение домой. Он радовался теперь всякий раз, когда возвращался домой. Маленькая букашка, которую то и дело пеленали и посыпали детской пудрой, озарила его жизнь.

5

Квартиру они получили на территории, некогда входившей в так называемый «район обособления» — именно там, где он столько пережил. Строительные леса, высившиеся по всему городу, выросли наконец и здесь, на этих улицах.

Слова Берута о «непостижимом уму разрушении» относятся в первую очередь к этой части города, от которой осталась гора слежавшегося щебня высотой в три этажа. Специалисты установили, что для расчистки бывшего гетто потребуется три года, десять тысяч рабочих, семь железнодорожных составов и огромное количество механизмов. Поэтому специалисты решили начать строительство на развалинах, закладывая фундамент на десять метров в землю, новые подвалы соорудить над старыми. Благодаря такому решению эта часть города, некогда ровная, словно каток, стала волнистой и даже вызвала интерес у архитекторов; теперь представлялась возможность продолжить шоссе ниже уровня домов, в одном месте устроить лестницу, в другом — разбить газон на откосе и так далее.

Вокруг простиралась пустыня, и лишь случайно уцелевший костел позволял хоть как-то в ней ориентироваться. Благодаря ему Эмануэль разбирался в здешней географии и мог представить себе дома и кварталы, где обитал во время оккупации и где потерял всех своих близких. Теперь он снова жил здесь и работал.

К восстановлению этого района он приступил вместе с другими архитекторами еще до женитьбы. Вначале утверждение новой жизни на этом кладбище показалось ему чуть ли не святотатством. «Эту землю, — думал он, — надо оставить в неприкосновенном виде, чтобы она во веки веков свидетельствовала о преступлении».

— Знаете ли, где мы сейчас находимся, пан инженер? — крикнул ему однажды старый каменщик. — На третьем этаже бывшего доходного дома на Новолипках, наверняка где-нибудь в боковом крыле.

Если бы этот рабочий знал, что он своим восклицанием разбудил в Эмануэле, какие воскресил воспоминания! Эмануэль знал, где находится, и, к своему ужасу, сообразил, что, по всей вероятности, тут некогда стоял их дом, тут погибли отец и Вова, отсюда забрали мать и старшего брата.

В тот день он ходил по строительной площадке, с трудом передвигая ноги, словно по колено в воде. Нашел истлевший кошелек с заржавленным замком, какую-то щепку, осколок кафеля. Сгреб все это и отложил в сторону, как реликвии. «Строим на костях, — повторял он про себя. — На могилах отцов и матерей».

Все было совсем не так, как он это себе представлял. Каждый последующий этап жизни не имел ничего общего с предыдущим, пережитое исчезало, словно тонуло в воде. Когда-то во времена тифа и голода, которые еще можно было выдержать, он представлял себе, как после войны приведет на эти улицы самого дорогого человека и расскажет ему обо всем. Теперь погибали даже руины. Он сам их убирал, сам воздвигал новый город, который не имел ничего общего с прежним.

По воскресеньям на строительную площадку приходили варшавяне и изумленно оглядывались по сторонам.

— Какая это улица? Знаешь ли ты по крайней мере, где мы находимся? — спрашивали они друг друга.

Люди не узнавали города. Ничего удивительного. Улицы сносили, соединяли, прокладывали заново, разветвляли, создавали новые площади. Эмануэль хорошо знал, какие чувства обычно отражались на лицах варшавян: изумление, грусть, а потом появлялась улыбка и, наконец, звучал смех.

С тех пор как в жизнь Эмануэля вошла Кася, он редко предавался воспоминаниям о прошлом, все настойчивее влекло настоящее. Еще недавно замкнутый, ушедший в себя, он все чаще относился к событиям так же, как и окружающие. Эмануэль не предполагал, что в человеке заложено столь могучее стремление к духовному возрождению. Не предполагал, что еще когда-нибудь сумеет улыбаться, а он уже не только улыбался, его не покидало ощущение радости. И порой бывал так счастлив, что даже стыдился этого перед самим собой.

Вокруг говорили: новая жизнь. Эти два слова вмещали все. Он забыл кошмар оккупации. Неправдоподобное стало реальностью.

III

1

Сегодня после обеда он стоял за чертежным столом, но хоть и смотрел на проект, видел и слышал каждое движение Каси, которая собралась выйти из дома. Уже несколько недель она не была на улице. Роды, а потом какое-то недомогание надолго приковали ее к постели. Теперь она хотела размяться, подышать свежим воздухом, забежать в редакцию, повидаться с какой-то подругой, уладить сто дел, которые доставляют столько радости выздоравливающему. Наклонившись над чертежами, он ждал. Представлял себе тот момент, когда Кася, уходя, станет в дверях, окинет его взглядом и скажет: «Итак, досвидания». А он, немного подумав, ответит: «Ну что ж, до свидания». Она всегда смеялась над его манерой погружаться в глубокомысленное раздумье, прежде чем ответить «до свидания».