— Веркшуцовцы здесь как на подбор, глаза у всех словно зеленые стекляшки, — сказал Мирек, когда они проходили в ворота. — Поглядите вот на этого. Бу-бу-бу!

Около заводской столовой роту поджидал некий герр Мейер в белой куртке и зеленой шляпе с кисточкой. Он рассортировал прибывших по специальностям и разбил их на группы, которые отправились на разные участки работы и сразу затерялись в лабиринте объектов.

Кованду, Мирека, Пепика и Гонзика послали к малярам — в центр заводской территории, где были сложены в штабеля большие листы гофрированного железа. Немец-десятник привез на тележке банки с краской, сунул каждому из чехов кисть и пересчитал группу.

— Vier Mann[76], — сказал он. — Стало быть, надо выкрасить пятьдесят листов за смену. Я приду днем, приму работу.

— Объясни ему, — солидно сказал Кованда Гонзику, — что я в жизни не занимался малярным делом и даже кисть в руки не брал, разве что кисточку для бритья. Пусть он, милашка, посчитается с этим.

Немец усмехнулся.

— Приятель, — сказал он. — Через десять минут ты будешь красить, как опытный маляр.

Он обильно намочил кисть в краске и стал энергично водить ею по железному листу. Темно-серая краска струйкой стекала на землю и образовывала лужицы на волнистом железе.

— Спроси у него, — распорядился Кованда, — почему он не бережет дорогую краску? И на сколько листов нам полагается одна жестянка?

Десятник отшвырнул кисть и вытер руки о фартук.

— Это безразлично, — бодро ответил он. — Краски хватает. — И ушел.

— Работа сносная, — рассуждал Кованда. — Только листы слишком большие… И не мастера мы по малярному делу… да и работаем не для себя… Ну, вот что: двадцать штук за смену, и баста. Не ленитесь, ребята! — Он развалился на траве и развернул пакет с завтраком.

На заводе пульсировала жизнь. Поднимая тучи мелкой, шелковистой пыли, приезжали грузовики, рабочие разгружали кирпич, цемент, пиломатериалы, балки. У границ заводского участка росла конструкция нового цеха, рядом экскаватор рыл котлован для фундамента нового бомбоубежища. Десятки монтажников карабкались по гладким стенам пузатых газгольдеров, отряд пленных французов ремонтировал железнодорожное полотно и укладывал рельсы, мужчины и женщины в белых халатах хлопотали в лабораториях, мощные экскаваторы засыпали землей вновь проложенные подземные кабели и трубопровод, монтеры поднимались на мачты высоковольтной передачи, кровельщики крепили на крышах большие листы гофрированного железа, дорожники засыпали воронки и заново мостили дороги, сотни людей сновали повсюду, словно от их поспешности зависел весь ход работы на этом гигантском заводе.

— Ну, пока хватит! — сердито сказал Мирек и отшвырнул кисть. — Я и так весь измазался краской.

Гонзик уже загорал, раздевшись до пояса. Он прикрыл глаза рукой и тихо насвистывал.

— Добрый день! — вдруг раздался над ними приятный мужской голос, и ребята испуганно вздрогнули. Рядом стоял хорошо одетый человек лет сорока и смущенно улыбался.

— Извините, что побеспокоил вас, — сказал он виновато. — Иду мимо и слышу кто-то насвистывает, если не ошибаюсь, Пятую симфонию Чайковского.

— Вот и ошиблись, — усмехнулся Гонзик. — Шестая. Пятая — вот так.

И он громко засвистал захватывающий, торжествующий мотив. Человек слушал, склонив голову набок.

— Richtig, richtig[77], — сказал он. — А Шестая — вот так. — И он четко засвистал, помахивая правой рукой. — Извините, — продолжал он. — Я инженер Герцог из фирмы Дикергоф и Видман. А вы, по-видимому, чехи?

Так началось новое знакомство Гонзика. Они проговорили целый час. Инженер Герцог сидел на траве, среди штабелей железа, и насвистывал отрывки из Вагнера, Шопена и Моцарта, а Гонзик отвечал ему Сметаной, Дворжаком и Чайковским.

— Вы маляр?

— Ничего подобного, — улыбнулся Гонзик. — Студент.

Инженер задумался.

— Нам в конторе нужен человек. Вы, конечно, умеете писать по-немецки? Ну, разумеется. Пойдемте-ка со мной.

Гонзик отнекивался, но Кованда энергично подтолкнул его, и Гонзик согласился.

— Найдите себе другого маляра, — крикнул инженер оставшимся. — Или нет, не надо, я сам все устрою.

Спотыкаясь, они пересекли узкоколейку и, обогнув груды обломков, вошли в низкий деревянный домик. Инженер втолкнул туда Гонзика, крикнул: «Вот, привел вам помощника», — и исчез.

В конторе за столом сидели два человека: один, приземистый, косоглазый и кривоногий, громко приветствовал Гонзика. Это был техник Леман. Второго, медлительного и тихого, звали Трибе. Гонзик не сразу заметил, что у Трибе только одна рука.

Гонзика тотчас нагрузили работой, — разносить по карточкам отработанные бригадами часы, извлекая эти цифры из рапортичек десятников. На заводе работало больше шестисот рабочих фирмы, так что дела хватало.

За несколько дней Гонзик познакомился со всем персоналом конторы и больше всего сдружился с одноруким Трибе, который прежде служил старшим фельдфебелем и потерял руку в России.

— Не надо было мне ее совать туда, — сказал он однажды Гонзику, когда они остались наедине; Леман куда-то вышел. — Так всегда бывает с ворами.

Писал он левой рукой, положив на бумагу металлическое пресс-папье или гирьку. Иногда его раздражала собственная неловкость, и он бросал карандаш, засовывал левую руку в карман и сидел, долго и неподвижно глядя в окно на крышу соседнего домика.

— Больной человек или инвалид совсем по-иному воспринимает мир, — тихо сказал он однажды. — Он видит куда больше, чем здоровый. После этого увечья у меня словно пелена спала с глаз. Времени на раздумье хватало: из Киева нас эвакуировали в Польшу, а оттуда через Брно в Вену. Там мне отрезали руку. Я все время думал о себе и хотел покончить с жизнью, — мол, без руки невозможно жить. У меня жена и двое детей, а сейчас я доволен жизнью и ценю ее даже больше, чем прежде. Не дождусь, пока кончится война… пока мы ее проиграем.

Гонзик промолчал, а Трибе усмехнулся.

— Я знаю, что ты мне не доверяешь, и у тебя есть на это причины. Но не думай, что все немцы — дурные люди. Многие из нас и представления не имеют о том, что творится вокруг. Как они наивны! Если им рассказать, на что мы, немцы, иногда способны, они не поверят. Вот, например, Леман: он живет только работой, о политике слышит лишь по радио да читает в газетах. Он искренне верит, что там пишут чистую правду. Некоторые немцы даже не замечают, что правду загнали в концлагеря. Большинство немцев заслуживает прощения. Мы виноваты, но не так, чтобы терпеть за это вечно.

За два дня Гонзик узнал всех десятников: коренастого старика машиниста Бера, командира над всеми экскаваторами и бетономешалками (браниться он умел похлеще Геббельса и Гиля, вместе взятых), главного десятника Бегенау, добродушного немца в золотых очках, старого пьянчужку герра Моравица, десятников Крюгера, Фрише, Ленсберга и Клоце.

Берлинская строительная фирма «Дикергоф и Видман» находилась теперь в Дрездене, а филиалы ее были разбросаны по всей Германии. Она возводила «Западный вал», строила укрепления в Польше, Севастополе и бог весть где еще, в «Брабаге» она сооружала бункеры, бетонные фундаменты для машин, прокладывала канализацию, и с тех самых пор, когда «Брабаг» еще только начал строиться, вела здесь все железобетонные работы. Первое бомбоубежище, Rechteckbunker[78], расположенное у главных ворот, было уже почти готово. Оно вмещало шестьсот человек. На постройку этого железобетонного сооружения со стенами двухметровой толщины ушло 28 тысяч мешков цемента и 128 тонн железа.

Гонзика гоняли по заводу со всякими поручениями, он носил размножать «синьки» в светокопию, ежедневно сдавал рапортички в главную контору, болтался по территории завода среди похожих на помятые шляпы-котелки газгольдеров — они лежали на газонах, в лужах загустевшей нефти — среди турбин и труб, электростанций, подъемных кранов, домиков и груд обломков; Гонзик всегда находил время остановиться и поговорить со своими соотечественниками, которые маленькими группами работали на различных участках.