Серно тащится к Фриде Симсон.

— У Аннгрет с Рамшем все в порядке?

— Все в ажуре! — Фрида весьма любезна. Серно зря трудился. — Но за заботу спасибо!

Вот это правильно. Только забот у Серно больше, чем о том догадывается Симсон. Даром, что ли, он заседает в общинном совете? Взять хотя бы коровник, сооруженный Оле. А комиссия его приняла? Если разразится скандал, Серно за Оле отвечать не намерен.

Фрида погружается в задумчивость. Сидишь-сидишь, пишешь-пишешь, бьешься-бьешься! Одни тревоги и огорчения. Ее просто из себя выводят похождения Оле. Растление, сожительство, аморалка! А ему хоть бы хны. Все силы он из нее выматывает. Когда прикажете ей работать с другими людьми, как справедливо требует инструкция? Впрочем, ее люди нормально развиваются и без всякого вмешательства, работая над собой. Примеры? Серно.

Фрида делает себе пометочку: «Относительно Серно. 25.XI. Первые шаги от „я“ к „мы“».

После этого она вызывает к себе Тео Тимпе.

— Эй, друг, ты часом не спятил? — Где Тимпе разместил драгоценный импортный скот? В этой развалюхе?

Тимпе сдвигает набекрень свой колпак. Он туда коров не загонял. Загонял их Оле.

— А ну, чтоб духу коровьего там не было!

Тимпе чует благоприятную перемену погоды. Он даже приближается на шаг к премии.

— А удои все равно снизятся.

— Очумел?

Очуметь не очумел, но у него есть приказ снять концентраты из рациона дойных коров.

— Не сметь, ни единого грамма! Нам нужно молоко, понял?

Тимпе все отлично понял, а чем все-таки кормить?

Чем кормить, чем кормить! Ведь было сказано: силос — краеугольный камень зимнего содержания скота.

Тимпе перегоняет шведских телок. Он гонит их в открытый хлев на Коровьем озере. Запыхавшись, прибегает Карл Крюгер.

— Что вздумаешь, то и будешь делать — так, что ли?

— Приказ Симсон.

— Начинаются шуточки. — Карл Крюгер перегоняет коров обратно.

Под вечер приходит усталый Мартен, народный полицейский.

— Ну что ты дуришь? Знаешь ведь, что хлев не принят официально. В конце концов, я взываю к твоей партийной совести.

Крюгер сдается, но, уж погодите, он еще разуважит кнутом этих жеребцов из стройуправления. Ах, до чего неохотно перегоняет он стадо в открытый коровник!

А морозы крепчают. Куда же подевался Оле? Крюгер делает все, что в его силах. Он покрывает дерном овощехранилище, он покрывает насосы соломенными матами. Он то и дело наведывается в открытый хлев.

— Ты чего им дал?

— Силос.

— Они же его не едят.

Нос Тимпе иронически подергивается.

— Голод не тетка. Сожрут как миленькие.

— Ох, хоть бы Оле скорей вернулся. — В коровах Крюгер не силен.

Как медведь в клетке, мечется Оле по Веймару. Еще ни разу в жизни не было у него отпуска. Ежели отпуск выглядит именно так, то благодарю покорно.

Он разглядывает витрины. Как много всякой всячины нужно человеку. К примеру, этот зеркальный шкаф для водки. На ценнике написано: домашний бар. Надо же! Готовый набор для пьяниц.

Интересно, что сейчас делает Мертке, о чем думает? Не написать ли ей? Хотя сейчас не война. Он запросто обгонит собственное письмо. А следом явятся поцелуи на бумаге. К чему?

Он покупает маленькую туфельку для Мертке — игольник с надписью «Привет из Веймара». Смешно, правда ведь?

Старые дома! Боже праведный! Здесь Фауст любился со своей Гретхен. Старые колодцы, эркеры, переулки! А где жил сам старик Гёте?

Оле бредет по заиндевевшим лугам, спрашивает, как пройти к загородному домику Гёте. Основательная построечка. Хозяйственный человек был этот Гёте. Луг прямо перед домом — коси на здоровье, непонятно только, где у него был сеновал?

Здесь же Оле узнает, что у Гёте было целых два дома. Буржуй, значит? Хотя в те времена, наверно, нельзя было иначе, если человек хотел писать книги.

Оле топает к домику Гёте на Фрауенплац. Может, здесь был сеновал? Тоже нет — один дровяной сарай. Этот человек из гипса, в лавровом венке, — он ведь не только сочинял. Он изучал цвета, собирал породы дерева. Может, он был специалист по дереву? Но ведь электричеством он тоже интересовался, этот неугомонный старик. Скелеты, кости, чучела птиц. Чем только этот Гёте не занимался! Гансен, поэт, что приезжал к ним на праздник, слабак против Гёте. Ему бы приехать сюда и поучиться у Гёте уму-разуму.

Теперь Оле не скучно. Он открыл для себя второй мир. Он читает старые вывески, пробивается через древненемецкий язык пожелтевших документов. Много всякой всячины! Оле качает головой и прищелкивает пальцами. В отпуске-то и поучиться. Нет, сюда надо приехать с Мертке. Вот будет радость! Она начнет скакать как коза. «Да ну, да неужели?» А он улыбнется, стоя подле нее с видом знатока. Они, конечно, почтят старого Гёте.

Придя в гостиницу, Оле перерывает свой рюкзак. Игольник в виде туфельки — пустая безделушка. Для Мертке он не подходит. Такой подарок сгодится, пожалуй, для Эммы.

А Мертке он покупает пестрый платок и альбом с видами Веймара. Пусть посмотрит, что есть в этом Веймаре, пусть поахает и хоть немножко порадуется загодя.

Мотоцикл исправлен. Оле едет дальше. И вот на шестой день пути около полудня встречает в одной деревне железного великана.

— Он нужен мне для выемки твердого грунта. Это он умеет?

Да, умеет. Понадобится только небольшая переделка. Сменить челюсти великану — и все. Сейчас великан вынимает болотный ил. Его стальные челюсти лязгают. Оле даже вспотел от радости и волнения. Он уже видит, как его мергель извлечен на поверхность. Но радость свою тщательно прячет. Покупатель, который хвалит скотину, платит дороже.

Сделка запивается отменным тюрингским пивом.

— Ну уступите, товарищи, хоть маленько. Мы ведь дети одной семьи.

Итак, через восемь дней он даст им окончательный ответ. Сперва ему надо посоветоваться со своими.

Оле мчится в Блюменау. Даже не останавливаясь перекусить по дороге. Припорашивает снежок. Поблескивает шоссе. «До-мой, до-мой», — выстукивает мотор.

Полночь. Перед Блюменау Оле сворачивает на лесную дорогу. Снег бьет в лицо. Надо притормозить и протереть очки. Жалобное мычание доносится из леса, мешаясь с глухим шумом метели. Оле вслушивается, дрожа от холода. Какое-то время он идет пешком. Мычание несется с озера. Лес обвиняет…

Оле стоит перед открытым хлевом. Потеет, отдувается. Снежинки тают у него на бровях. Озеро серое и загадочное. Коровы ревут. Оле узнает шведских телок. Густой запас силоса. Шведки жалобно бухают копытами по смерзшимся кускам силоса. В углу лежит околевшая корова. Оле опускается возле нее на колени. Ощупывает ее. Бедняга околела во время отела. Еще пятеро лежат со вздутыми животами. Они дергаются и бьют копытами в агонии. Башня истошного рева громоздится над лесом.

— Уб-бью! — орет Оле. И, сбросив с плеч тяжелый рюкзак, что есть духу бежит к спящей деревне. Он стучит кулаком в двери Тимпе, стучит, стучит. Вот так однажды среди ночи он ломился к Аннгрет, просил впустить его. Он дергает за ручку. Дверь не заперта. Оле вбегает в кухню, ощупью находит выключатель. Квартира, слава богу, не чужая.

— А ну-ка, Тимпе, поди сюда!

Безмолвие. Оле идет по комнатам. Ни души. Только шкаф стоит раскрытым настежь. Да на полу возле печки валяется кукла. (А когда-то там валялась свадебная фотография.) И еще на чердачной лестнице — детский чулок. А в сенях — куртка Тимпе.

Той же ночью Оле перегоняет шведок в теплый хлев.

Снег валил всю ночь. На улице выросли сугробы. Мать Фриды надевает валенки. Да, в лесу сегодня не сладко. Обувшись, старуха будит дочь и подает ей кофе в постель.

Фрида Симсон выпрастывает из-под одеяла жилистые руки. Как ныряльщик от дна морского, отталкивается она от подушек. На обесцвеченные волосы надета голубая сетка. Фрида потягивается и зевает.

— Ну, как погода?

— Самый раз не вылезать из постели. — Старушка опускает поднос. — Метет, прямо ужас.