Пулемет сделал Несколько выстрелов и неожиданно умолк.

— Огонь! — яростно крикнул комиссар. Наводчик трясущимися руками открыл крышку, закрыл, щелкнул рукояткой еще раз.

— Оторвало шляпку гильзы, — с отчаянием объявил он.

Из садов донеслась пулеметная очередь. Рядом со Щегловым засвистели пули. Пристяжная пулеметной упряжки повалилась набок. Комиссар охнул и схватился за голову. Из-под его руки показалась кровь. Бросив повод своей лошади, он опустился на снег. Мимо, нахлестывая лошадей, промчались два кавалериста, и лошадь комиссара метнулась за ними. Щеглов бросился вдогонку и поймал ее.

Дальнейшие события воспринимались, как в тумане. Возвращаясь с лошадью, Щеглов видел, как комиссар, все так же сидя на снегу, достал наган и поднес его к виску. Выстрел! Один из пулеметчиков, обрезав постромки, садился на уцелевшую лошадь. Та не стояла на месте, крутилась, и пулеметчик прыгал на одной ноге. Щеглов отдал приведенного коня второму Пулеметчику.

— Замок вынули?

Пулеметчик кивнул головой.

— Ура-а! — донеслось со стороны Рахмановки.

Из села скакали бандиты.

— Ура-а-а!

Неожиданно Щеглову вспомнился тот сарай, запах крови, щель между досками, копошащиеся в пыли куры, вопли и стоны умирающих товарищей. Это воспоминание было настолько страшным, что Щеглов задрожал и, потеряв на мгновение власть над собою, погнал коня. Не видя, он тем не менее чувствовал, что вакулинцы идут за ним следом. Щеглов обогнал нескольких красноармейцев из второго эскадрона. Сзади близко, очень близко, раздался выстрел, и пуля, вырвав клок шерсти из папахи, чуть не сбила ее с головы. Щеглов оглянулся. Преследователь, ражий детина с крупными чертами красного от мороза лица, досылал в патронник новый патрон. Из ноздрей его коня валил белый пар. Близость врага привела в чувство Щеглова. Он остановил коня, тщательно прицелился и выстрелил. Бандит еще сидел на лошади, но Щеглов уже знал, что не промахнулся. В следующее мгновение детина качнулся и мешком рухнул на землю.

Верста, вторая, третья… Щеглов нагнал всадника. На бледном лице безумные, округлившиеся от страха, налитые отчаянием глаза. Щеглов хотел ему крикнуть, ободрить, но сзади затрещали выстрелы, и всадник вместе с лошадью остался лежать на дороге. Еще одна лошадь упала впереди Щеглова, боец же проворно вскочил на ноги и, увязая в снегу, побежал без дороги к видневшемуся оврагу.

«Спрятаться хочет, — подумал Щеглов и вдруг узнал красноармейца. — Да это же Гришин!»

— Гриши-ин! — заорал он, но коновод, махнув рукой, продолжал бежать к оврагу.

«Во всяком случае я ему помогу».

«Пак-пак!» От выстрелов Щеглова вакулинцы было замешкались, но тут же бросились вперед.

«Пак-пак!»

Гришин подбегал к оврагу. Щеглов снова погнал коня, и в этот момент чуть не разыгралась трагедия: оглядываясь назад, Щеглов не заметил ехавших впереди саней, а разгоряченный стрельбой и скачкой конь с полного маху прыгнул на них, передними ногами попал между вязками копыльев и засеменил. «Сейчас он упадет и сломает себе ноги!» — холодея от ужаса, подумал Щеглов.

— Стой! Остановись! — крикнул он возчику, но тот продолжал нахлестывать свою лошаденку.

Щеглов направил на него наган.

— Стой, говорю!

Это подействовало: возница натянул вожжи, сани замедлили ход, и гнедой, приподнявшись на дыбы, благополучно освободил ноги. Вовремя: вакулинцы были рядом.

От целого кавдивизиона в Карловку прискакали всего лишь семь человек и три подводы. На одной из них были отобранные в Рахмановке ржавые винтовки и обрезы, на другой — говяжье мясо, на третьей спасся раненый шальной пулей лекпом.

Взвод Кости Кондрашева из-за плетней на краю Рахмановки наблюдал за видневшейся вдали Тарасовкой. В Тарасовке было тихо, и лишь петухи время от времени устраивали перекличку.

«Не придут, спят, поди, без задних ног», — думал Кондрашев о бандитах. На рассвете предположение превратилось в уверенность, — раз ночь прошла спокойно, так и днем нападения не будет. Костя сладко потянулся, предвкушая отдых в теплой избе. Начавшаяся на порубежинской дороге стрельба насторожила его. — «Что за черт! Ведь это у Тополева».

— Чикомасов, быстрее езжай в первый взвод и узнай, что у них там происходит! — приказал Кондрашев.

Посланный ускакал.

— Смотреть за Тарасовкой в оба глаза! Если из Порубежки наступают, то и из Тарасовки надо ждать, — распоряжался взводный.

Тем временем стрельба разгорелась не на шутку. Кондрашев нервничал: Чикомасов не возвращался, и было непонятно, что делалось в селе.

— По коням! Садись! — скомандовал наконец он, решив идти на помощь к Тополеву.

На улицах Рахмановки творилась неразбериха: скакали верховые, бежали пешие, кто, куда — неизвестно. Разозленными осами свистели пули. Они летели вдоль улицы, и Кондрашев повел взвод назад в переулок. Костя успел заметить бежавшего через улицу вороного коня, у ног которого вниз головой болтался человек.

«Тополев! Нога застряла в стремени!»— ахнул Кондрашев. Лошадь быстро пересекла улицу и скрылась за домами.

Пулеметная очередь принудила Кондрашева задами пробираться на Карловскую дорогу. Огородами взвод выбрался на узкую уличку, повернул вправо и… лоб в лоб столкнулся с бандитами. Короткая схватка. Уличку буквально заполнили конские тела. Всадникам — ни повернуться, ни размахнуться. Толкучка. Рубить нельзя, стрелять — тоже. Противники пустили в ход приклады, кулаки. Кондрашев схватился с одним щуплым, тиснул его шею так, что тот захрипел, но тут кто-то ударил взводного сзади по затылку, и Костя, теряя сознание, ухватился за конскую гриву. Вокруг сопели, боролись. Бандитов было в несколько раз больше, и победа осталась за ними. Обезоруженных красноармейцев погнали к центру села. На главной улице к ним присоединили новую группу пленных. Среди них Костя узнал красноармейцев из взвода Тополева и кое-кого из второго эскадрона.

Пленных заставили перейти на другую сторону улицы и остановили. У ворот были привязаны оседланные лошади, а перед ними на снегу насыпана горкой пшеница. Озорная буланая кобыленка, видимо насытившись, била копытом, и ядреные зерна летели во все стороны. Не выдержала у Кондрашева душа хлебороба:

— Боретесь, кубыть, за хлеб, а сами что творите?

Стоявший рядом бандит молча ударил Костю по лицу.

— Замолкни, гад!

Затем, оглядев пленного с ног до головы, он отвел его от остальных.

— Скидавай валенки! — Поднял плеть. — Ну!

Понимая, что сопротивляться бессмысленно, Кондрашев сел и разулся, а бандит, получив валенки, похвалил:

— Добрая обувка!

В это время раздалась команда:

— Заходи во двор! Живо!

Теснясь в воротах, пленные зашли во двор. Оттуда их погнали на зады, на выгон.

«На расстрел ведут, сволочи!» — сообразил Кондрашев.

Погреб! На белом снеговом покрове виднелась черная квадратная дыра. Не раздумывая, Костя прыгнул, ударился локтем о творило и мягко упал на дно.

«Видели или нет?»

Однако в светлом четырехугольнике над дверью никто не появлялся, а вскоре стихли и голоса. Значит, прошли, не заметив. Кондрашев сгреб под себя гнилую солому, старые листья, поджал ноги и, укрыв их полами полушубка, прижался к мерзлой стене.

Перед налетом на Рахмановку Кузнецов приказал Марусе:

— По льду Камелика подойдешь к Рахмановке вот здесь, где излучина, а когда начнется стрельба, выходи на Карловскую дорогу! Смотри, чтобы ни один большевик в Карловку не ушел! Пулеметчик у тебя надежный?

— Вполне.

— Ну, действуй!

На излучину Камелика Маруся пришла, едва начало брезжить. Остановила свой отряд на накатанной дороге из Рахмановки на хутора и разрешила курить. Воздух заметно серел. Сзади, со стороны Тарасовки, потянуло дымком. В Рахмановке истошно заорал первый петух, ему вразнобой отозвались другие, и не успели петухи замолчать, как загремели выстрелы.

— За мной рысью! — скомандовала Маруся и первой направила лошадь в снег, чтобы напрямик по целине попасть на Карловскую дорогу. Однако по снегу рысью ехать было невозможно, — лошади вязли по брюхо.