Теперь по совету отца он снял сапоги, обтер ноги спиртом; чуть согрелись. Но этого тепла ненадолго хватило. Скоро опять пальцы ног стали коченеть, Еще раз обтер. Не помогало. Многие грелись спиртом изнутри. Михаил пошел к санитарке, пожаловался на холод.

Вера забеспокоилась, засуетилась, усадила его на невысокий пенек, заставила разуться, обтерла ноги спиртом. Скинув валенки, сдернула с себя носки и протянула ему. Михаил замахал руками, отказался.

— Не смейте возражать. У меня еще чулки есть.

Как ни отказывался Михаил, все-таки подчинился, надел носки.

— Поверх носков газетой обверните стопы, — заботилась Вера о казаке как о маленьком. — Хотите кушать?

Она достала кусок сала, хлеба и пузырек спирту.

— На каждый роток свой паек, — благодаря и отказываясь, срифмовал Михаил.

— Глотните, не скромничайте, — вполголоса сказала Вера, стесняясь своего участия к нему.

Михаил не успел тогда на вечеринке помириться с девушкой: торопился проверять посты. Теперь он смотрел на нее долгим благодарным взглядом и видел, как она тепло и сердечно улыбается ему. На душе у казака потеплело. Он лихо глотнул спирт прямо из пузырька, вскочил с пенька, крепко пожав Вере руку, побежал в свой эскадрон.

— Ну как, согрелся? — спросил Кондрат Карпович. — Глотни, у меня трохи есть во фляге.

— Не надо. И так тепло.

Михаил сел рядом с отцом и прижался к нему, как, бывало, на рыбалке в холодную зорьку.

Старый казак без слов понял сына. Обрадовался, что не скрывает тот от отца своих чувств. Он обнял Михаила одной рукой, пожелал:

— Добре, сыну. Пущай всю жисть тебе будет с ней тепло.

О любви у казаков Елизаровых не принято было говорить между старшими и младшими. А тут отец произнес слова благословения. Михаилу и стыдно и радостно стало. Он теснее прижался к отцу и заговорил, как ему казалось, о более важном:

— Папаня, в колхозе ты был активистом, ходил на партийные собрания. Я готовлюсь в партию. Хотелось, чтобы и батько коммунистом был.

— Крови мы одной, Мишутка, души одинаковой, казацкой. Вместе на врага идем, но в партию мне надо еще подготовиться…

Михаил достал из полевой сумки тетрадь, закоченевшими пальцами взял ручку, написал заявление и собрался идти к парторгу. Но Элвадзе неожиданно сам подошел к командиру эскадрона. Елизаровы усадили его между собой. Михаил протянул ему заявление. Элвадзе прочел, одобрил:

— Хорошо! Давно пора…

— Вестимо, — согласился Кондрат Карпович.

Елизаровы и парторг поднялись с земли, притопывая ногами от холода.

К восьми часам вечера селение Лихобор задернулось дымкой мартовских сумерек. Мороз к ночи крепчал. Михаил отстукивал бег на месте — отогревался. Вдруг что-то гулко ухнуло, будто свалилась столетняя сосна. Михаил посмотрел на часы и весело произнес:

— Немецкие офицеры обедают у генерала. Наши летчики подают десерт.

— По коням! — разнеслась по лесу команда.

Казаки подтянули подпруги. И понеслась кавалерия по чистому полю, затянутому покрывалом пушистого снега. Продрогшие кони, вытянув головы, бешено рвались, поднимая за собой облака снежной пыли.

Эскадрон младшего лейтенанта Елизарова, немного лучше других изучивший оборону немцев, уверенно мчался впереди. Бараш вскидывал голову, несся ураганом. И хотя в морозной степи было тихо, грива Бараша развевалась, как на ветру.

В Лихоборе немецкие зенитки били по самолетам. Один из них, оставляя черный траурный шлейф дыма, полыхая огнем, врезался в землю. Остальные, выполнив задание, дружной стаей уходили к своим.

Настала очередь конников. Эскадрону Елизарова было приказано захватить склад, находящийся на отшибе. Михаил по карте знал, что сарай этот стоял на восточной окраине поселка. А в каком месте — разберись в темноте. У немцев не спросишь, да они сейчас вряд ли что соображают. Ждали опасности с востока — в ту сторону направили дула своих пушек, в ту сторону пробили в стенах бойницы, — а казаки грянули с запада.

Эскадрон Михаила ворвался на улицу. В темноте из-за покромсанных советскими летчиками машин вспыхнули автоматные выстрелы. Михаил дал резкого шенкеля. Бараш круто повернул, махнул через калитку, изгородь и вырвался на огород. За ними перескакивали кони Элвадзе, командиров взводов и казаков. Кому посчастливилось удержаться на седле, следовали за командиром эскадрона. Некоторые, сраженные пулями, падали.

Вот и знаменитый зерновой склад колхоза, к которому подведена узкоколейка. Казаки спешились. Коневоды угнали лошадей в низину — на речку. Элвадзе запустил гранату в открытые широкие двери. Михаил приказал продвигаться короткими перебежками, забросать склад гранатами. Темнота помогала казакам. Ползком, вперебежку они оцепили склад с трех сторон. Михаил с несколькими бойцами вскарабкался на пологую шиферную крышу. Тихо и медленно ступая, он подкрался к вентиляционным дверкам. В проходе между мешками с зерном мерцала «летучая мышь». Сверху было видно, как копошились немцы, заряжая пулеметы и автоматы. Михаил жестом показал бойцам — ударить сверху, в дверки. Выстрелы автоматов, казалось, раздались с неба. Немцы растерялись, забегали. Один немецкий пулемет замолк. Сообразив, откуда стреляют, немцы открыли ответный огонь. Рослый молодой казак, задетый пулей, взмахнул длинными руками, упал на крышу и покатился вниз. Непроизвольно схватившись за Михаила, он стащил его на мерзлую землю.

В это время Элвадзе со своим взводом штурмовал запасную дверь. Один из казаков, подкравшись вплотную, бил в нее куском рельса. Когда пролом в двери был готов, первым в помещение рванулся Михаил, уже оправившийся от падения. Он во весь голос крикнул «хенде хох!», пустил вверх ракету. Подоспевшие казаки застрочили из автоматов.

Немцы, ослепленные ракетой и ошарашенные внезапными выстрелами, дрогнули. Два-три солдата подняли было руки, но немецкий офицер грозно скомандовал: огонь по запасным дверям. Немцы дружным залпом дали по атакующим.

В середине склада, в проходе, светился фонарь, бросая тусклый свет на ящики с боеприпасами.

— Бейте в ящики! — приказал Михаил.

Ящики решили дело. Подожженные пулями, патроны разрывались, брызгая во все стороны огнем. Немецкий офицер не думал сдаваться. Размахивая пистолетом, он приказывал:

— Огонь, огонь!

Пули впивались в стены, дырявили мешки. Зерна тонкими струйками сыпались на дощатый пол в проходах. Офицер бросил гранату с длинной деревянной ручкой. Михаил рывком упал на живот. Граната пролетела над его головой и разорвалась позади казаков. Осколки прожужжали над Михаилом. Атака казаков останавливалась. «Что же делать?» — лихорадочно размышлял Михаил. В сражении всегда один побеждает, другой погибает. Смелый ошеломит сильного, напугает его, а напуганный наполовину бывает сражен. Хитрый храброго обманет. Ловкий дюжего одолеет. Как же перехитрить немцев, спрятавшихся между мешками с пшеницей?

Михаил посмотрел на открытую вентиляционную дверку и нашел решение. Он что-то шепнул двум казакам. Те кивнули головами, выползли в дверь.

Казаки усилили пальбу. Немцы пригнулись ниже, легли навзничь. В эту минуту сверху полетели гранаты. Немцы уже боялись поднимать головы.

— Ура! — крикнул Элвадзе. — Хенде хох!

Поднялись казаки и рванулись по проходу вперед.

Два храбреца сверху ударили автоматами.

— Бросай оружие! — кричал Элвадзе.

Немцы сдались. В последнюю секунду отчаявшийся немецкий офицер поднес пистолет к виску — не хотел сдаваться в плен, но казаки остановили его, оглушив прикладом.

Задание было выполнено. Михаил стал подсчитывать своих — только половина эскадрона. Где остальные: убиты или отстали? Он послал связного к командиру полка, казакам приказал собрать немецкое оружие, а сам с Элвадзе принялся осматривать склад.

— Много пшеницы полито кровью, — грустно сказал он, шагая через трупы убитых.

Михаил подносил фонарь к павшим казакам. Зинченко, Беркутов… Герои одними из первых заскочили в склад. Честь им и слава.