И вот Леонардо в кабинете знаменитого ученого.
Тосканелли смотрел на вошедшего недружелюбно. Он нетерпеливо вертел в руке гусиное перо.
— Ваша милость, — начал Леонардо тихим голосом, — разрешите принести вам мое глубочайшее уважение...
«Обычные, много раз слышанные слова», — подумал Тосканелли.
Он мельком взглянул на стоявшего перед ним высокого, сильного молодого человека и снова склонился над столом.
«Пришли новые времена, и с ними новые люди, новые мысли!.. — продолжал раздумывать старый ученый. — Вот Христофор Колумб просит сообщить ему кратчайший путь в Индию... Когда-то... давно это было... я сам мечтал открыть прямой путь в Индию. Я знаю, что он есть, но его нужно найти. А сколько еще надо искать! Как бесконечно широко поле науки! Одному человеку становится все труднее охватывать его. Как много еще хочется сделать...»
В этот момент до слуха ученого, прерывая его размышления, донеслись сказанные с чувством глубокой искренности слова Леонардо:
— Я знаю, поле науки необозримо: не только всей человеческой жизни, но, может быть, жизни многих людей не хватит на то, чтобы узнать великую книгу природы и понять законы, управляющие миром...
Острым, внимательным взглядом Тосканелли окинул гостя.
«Нет! Это не придворный шаркун, не ловкач из банкирских контор Медичи...»
— Кто вы? Чем могу быть вам полезен?
— Я живописец, — ответил Леонардо и, видя недоумевающий взор хозяина, быстро прибавил: — Вы с вашими знаниями, можете принести искусству необычайную пользу... Вы...
— Каким образом?
Леонардо с увлечением начал рассказывать о трудностях, с которыми сталкивается художник, когда хочет правильно передать на полотне то, что видит. И тут Леонардо развертывает перед Тосканелли лист бумаги. Рисунок пером изображает пейзаж. Перед зрителем открывается огромный простор, уходящая вдаль долина, темнеющие на горизонте цепи гор, рвущийся между утесами поток, старинный замок, приютившийся на склоне скалы.
Леонардо да Винчи. Благовещение.
Чем-то родным повеяло на Тосканелли от этого пейзажа, чем-то далеким, почти забытым, но всегда милым.
Ах, да ведь это тосканский пейзаж, а он, Тосканелли, тосканец.
— Смотрите, ваша милость, — продолжает Леонардо, — здесь вот...
— Говорите проще, без этих «милостей», — прерывает его Тосканелли.
— Вот здесь, мессер Паоло, — голос Леонардо становится тверже, — вы без труда заметите мои ошибки. Их немало! Я только теперь начинаю понимать их. Посмотрите, разве это тосканские деревья? Это какие-то фантастические пальмы, а не наши родные каштаны. А замок? Ведь если бы я хорошо знал законы перспективы, разве нарисовал бы его так? Он совсем близко от зрителя, рукой подать, а что нарисовано: крошечные коробочки вместо высоких толстых стен и башен. Так вот...
— Но, синьор Альберти8, мне кажется, сделал все для выяснения законов перспективы, — прерывает Тосканелли.
— Да, я очень уважаю и высоко ценю труды синьора Альберти. Но разве он сделал все, что можно и что надо? В его сочинениях больше говорит художник, чем ученый. Синьор Альберти знает, что такое перспектива, и даже объясняет ее как физик и математик. Однако этого еще мало, и поэтому в наших картинах все еще недостаточно чувствуются воздух, пространство, глубина. Надо, чтобы наука дала живописи твердые основы по-
Леонардо да Винчи. Тосканский пейзаж. Рисунок.
нимания явлений природы. Тогда будет положен конец ошибкам и заблуждениям художников... Вот еще пример.
Леонардо вынимает другой рисунок. Античная статуя.
— Посмотрите, как она хороша. А почему? Потому что великие ваятели древности соблюдали строгую, гармоничную пропорцию между различными частями человеческого тела, по так называемому «золотому сечению». А что делают сейчас? Рисуют призраков, а не живых людей...
— Но ведь художники рисуют не людей, а святых и ангелов, — пробует возразить Тосканелли, уже полностью захваченный стремительной мыслью своего собеседника.
— А что такое святой, что такое ангел? — запальчиво восклицает Леонардо. — Разве это не...
— Тише, тише, молодой человек! — властно останавливает его Тоска-нелли. — Не забывайте, что я верю в бога и что нас могут услышать...
Долго длилась беседа Тосканелли с молодым художником. Уже спустились сумерки. Уже Джованни принес и поставил на стол ужин — холодная куропатка, сыр и вино, — а они все говорили и говорили. Леонардо поражался огромным знаниям Тосканелли в физико-математических и естественных науках. Тосканелли удивлялся пытливости юноши, глубине его вопросов, умению приводить отдельные явления в систему. К тому же в суждениях Леонардо нередко мелькало что-то такое, что заставляло его задуматься...
Но как же его зовут? Входя в комнату, молодой человек назвал себя, но, занятый своими размышлениями, Тосканелли не расслышал его имени. Может быть, сославшись на старческую рассеянность и некоторую глухоту, опросить сейчас?
— А как вас зовут, молодой человек? Вероятно, вы назвали себя, но я иногда плохо слышу.
— Леонардо да Винчи, мессер.
«Винчи, Винчи... Нет! Это имя ничего не говорит», — думает Тосканелли. Но вот в памяти всплывает это имя, совсем недавно произнесенное одним из его друзей, художником Мауро. Мауро рассказывал о событиях при дворе герцога, о кознях французского короля и, наконец, о новой картине художника Андреа дель Верроккио. Картину Мауро хвалил. Однако, описывая детали картины, Мауро неожиданно резко заметил, что картину портит один ангел, удивляющий зрителей своей необычностью.
«В чем же дело?» — опросил Тосканелли.
«Представьте себе, мой друг, — почти кричал Мауро, — этот ангел совсем не похож на ангелов, как мы их себе представляем и как их обычно изображают. Здоровый, полный жизни, цветущий мальчик... Если бы картина не была подписана Верроккио, то, конечно, этого «ангела» убрали бы... И подумать только, — продолжал он возмущенно, — написал его какой-то мальчишка, не то Лоренцо, не то Леонардо Винчи».
Тогда Тосканелли только посмеялся над возмущением своего приятеля и забыл фамилию.
— Леонардо да Винчи, — задумчиво повторил он и с добродушной улыбкой прибавил: — Это ваш ангел нарисован на картине Верроккио?
— Да! — заливаясь краской, ответил Леонардо и тут же горячо заговорил: — Но я не мог иначе! Не мог! Я хотел показать, что жизнь всюду, везде...
— Понимаю, понимаю, — махнул рукой Тосканелли, а сам подумал: «Так вот он каков! Ну что ж, посмотрим, что будет дальше».
И снова потекла беседа о многих и многих вещах. Наконец Тосканелли встал. В ответ на глубокий поклон Леонардо он сказал:
— Приходите, если не боитесь поскучать со стариком.
А когда Джованни закрыл за юношей дверь, Тосканелли заметил:
— Джованни, приметь этого молодого человека, он будет одним из великих людей нашей страны, если не всего мира!
— Я уже приметил его, синьор.
— Когда же?
— Да вот когда он вошел.
* * *
С тех пор Леонардо стал частым гостем в кабинете Тосканелли. Иногда здесь собиралось большое общество, центром которого был знаменитый ученый. Здесь бывал географ и астроном Карло Мармокки, невысокий, коренастый мужчина с густой черной бородой, делавшей его похожим на разбойника.
Здесь бывал пользовавшийся огромной известностью автор многих научных трудов по математике и учебников по арифметике Бенедетто дель Абако. Он был прямой противоположностью Мармокки. Очень высокий и худой, он напоминал длинную сухую жердь. Говорил тонким, визгливым голосом и часто поглаживал свою острую бородку. Бывали и другие, менее значительные ученые, имена которых не сохранила история.
Леонардо обычно садился где-нибудь в уголке и жадно вслушивался в разговоры.
К Леонардо относились хорошо. Слова «мой юный друг», которыми Тосканелли представлял его своим приятелям, уже заранее располагали к нему. Поэтому никто не удивлялся, если вдруг среди горячего спора из далекого угла раздавался спокойный, мелодичный голос, в самой тончайшей по вежливости форме предлагавший вопрос или решение. Предложения Леонардо нередко ошеломляли присутствующих. Ограниченные сравнительно узким кругом знаний, эти ученые не всегда умели связать подмеченные ими явления с другими. Их больше интересовали специальные вопросы, Леонардо же шел дальше. Он работал над установлением связей между наукой и искусством. Для этого он изучал законы математики, физики и астрономии.