— Русский… — задыхаясь, но с прежним ехидством ответил пленный. — Офицер… капитан…

— Белогвардеец?

— Да!

— Значит, ваш уважаемый курбаши Курширмат может победно воевать только с мирными крестьянами, а для настоящей войны у него мозгов не хватает, — саркастически сказал Ланговой. — Вот он и купил в добавление к своей пустой башке голову какого-то прохвоста. Ничего. И ту и другую одинаково пробьет красноармейская пуля.

— Да, курбаши Курширмату помогает русский, капитан, дворянин, — заговорил раненый. Он начал спокойно, но это напускное спокойствие быстро исчезло, и он кончил раздраженно, бросая каждое слово, как ругательство. — И он не один. Нам многие помогут!.. Турция поможет! Афганистан поможет! Англия поможет! Вам не удержаться в Туркестане… Англия этого не потерпит! Вы… Вы…

— Дурак! — резко оборвал речь пленного Ланговой. — Слепой дурак! Народ Туркестана не оторвать от России, узбеков не оторвешь от русских, они поняли, где правда. Это вам да вашим дружкам-англичанам не удержаться в Туркестане. Вы красноармейцам Тимуру Саттарову, Палвану, Джуре Салихову расскажите про англичан да турок и послушайте, что они вам скажут, — уже совсем спокойно и насмешливо закончил он.

Это спокойствие окончательно вывело раненого из себя. Собрав последние силы, он рывком приподнял на локте свое уже умирающее тело и, брызгая слюной, опасливо поглядывал на дверь, за которой Саттаров и Палван долбили в стене бойницы, свистящим от ярости шепотом бросил в лицо Ланговому:

— Турки, англичане, американцы, кто угодно, только не вы!.. Мы заставим и своих… Смирим!.. Вам не справиться с Англией, ей Америка поможет!.. И мы… — храпя от бессилия и ярости, раненый откинулся на изголовье. Ланговой с настороженным интересом смотрел на него. Так смотрят на пойманную, но еще не обезвреженную ядовитую гадину.

— Готово, товарищ командир, — донесся из первой комнаты голос Тимура.

Ланговой поднялся.

— Ну, что ж, кончаем наш разговор. Благодарю за откровенность, хотя нового вы мне ничего не открыли. И так все ясно было. А письма, найденные в вашем халате, мы и без вас прочитаем, чтобы обезвредить и тех, кто вас послал сюда, — бросил он пленному и вышел из помещения.

В ущелье еще клубились косматые ночные тени, а на площадке у старого мазара уже наступило солнечное утро. Воспользовавшись ночной темнотой, несколько десятков басмачей вскарабкались на обрывы, залегли за камнями и с первым лучом солнца начали обстреливать вершину скалы. К полудню у Лангового два бойца было убито и несколько ранено.

Правда, басмачам не дешево достался этот успех. Красноармейцы на каждый выстрел бандитов отвечали градом пуль. Лучшие стрелки Курширмата навсегда остались лежать за острыми утесами или кувыркались вниз, чтобы расплющиться о валуны на дне котловины. Однако после полудня положение еще более изменилось к худшему. Басмачам удалось взобраться на вершину великана, господствовавшего над площадкой, занятой красноармейцами. Ланговой, в течение десяти минут потеряв еще двух бойцов, отвел оставшихся двенадцать красноармейцев в здание гробницы.

Отход прошел благополучно. Бойцы без суеты заняли места у окон, пулеметы настороженно выглядывали из пробитых за ночь амбразур, и старая гробница сразу превратилась в крепость. Сейчас отряду были не страшны ни ружейный, ни пулеметный огонь басмачей. Толстые стены гробницы, сложенные из жженого кирпича, могли быть разрушены только артиллерией, а ее у басмачей не было.

Определив каждому бойцу место и приказав стрелкам вооружиться трофейными английскими винтовками, патронов для которых было много, Ланговой все патроны русского образца передал пулеметчикам. Затем он обратился к красноармейцам:

— Товарищи! Нас всего двенадцать человек. Басмачей сейчас примерно раз в пятнадцать больше, но нас послал сюда рабочий класс не для того, чтобы считать врагов пролетарской революции, врагов трудового народа, а для того, чтобы безжалостно уничтожать их. Это наша задача, и мы ее выполним. Патронов у нас много, гранат тоже хватит, а к вечеру или по крайней мере завтра днем к нам на помощь придет отряд из города. Джура, наверное, уже добрался до штаба. Значит, будем бить врагов, сколько бы их ни было. Ясно? Вопросы есть?

— Все ясно.

— Вопросы мы басмачам зададим!

— Будем бить, — весело, хотя и не дружно, вразнобой ответили красноармейцы.

— Английскими пулями, из английских винтовок — по английским лакеям! — пришел в восхищение Кучерявый.

— А теперь остаться по одному бойцу у пулемета и по одному наблюдателю у каждой стены, а остальные могут отдыхать, — приказал Ланговой.

Командир отряда знал, что если басмачи сумеют прорваться на площадку, главный удар они нанесут по дверям мазара, так как проникнуть в гробницу через узкие окна мог бы только трехлетний ребенок.

Поэтому основные огневые средства отряда он сосредоточил в первой, меньшей комнате. Здесь в стенах были пробиты две амбразуры для пулеметов. В нижней филенке двери Кучерявый клинком вырезал длинную узкую щель для ствола третьего пулемета. Огонь трех ручных пулеметов в несколько минут мог смести с площадки все живое.

В большой комнате с надгробием амбразур совсем не пробивали. Да они здесь и не нужны. Огонь из окон вполне обеспечивал неуязвимость гробницы с этой стороны.

Свободные от нарядов люди расположились в этой комнате. В углу, отвернувшись к стене, лежал раненый. В суете на него не обращали внимания. Только сейчас подошедший к нему Тимур внимательно посмотрел в лицо лежащего и подбежал к командиру:

— Домулла совсем кончился. Мертвый лежит.

Труп был вынесен за стены мазара. Эту опасную обязанность взял на себя Палван. Пули басмачей, поднявших стрельбу с вершины утеса, не задели смельчака.

А бойцы горячо обсуждали создавшееся положение. Более всего их интересовало, как басмачи относятся к тому, что их святыня превратилась в красноармейскую крепость.

— Товарищ командир! — задал Ланговому вопрос Кучерявый. — Как по-вашему, будут басмачи стрелять по гробнице?

— По-моему, будут, — подумав, ответил Ланговой. — А впрочем, поживем — увидим.

— Нет, ни за что не будут, — горячо заговорил Тимур Саттаров. — Это место почти самое святое для узбеков. Курширмат побоится стрелять, а если и прикажет — джигиты откажутся. Ведь сюда все узбеки из Андижана, Бухары, Самарканда — все мусульмане молиться ходят. Очень святое место. Все муллы много лет учат народ: «Гробница великого Али — святое место». Я сам…

— Что? Не стал бы стрелять по гробнице? А если бы в ней засели басмачи? Как же, Тимур? — с любопытством и одновременно насмешливо спросил Кучерявый.

Тимур потупился. Все бойцы смотрели на него, ожидая ответа.

— Если бы командир приказал — стрелял бы… — медленно проговорил Тимур Саттаров. И все поняли, что не так уж легко было молодому узбеку выговорить эти слова. А он, подняв голову и поглядев в улыбающиеся лица друзей, вдруг оживленно закончил:

— Командир знает, что приказать…. Он отвечает!..

Злобин расхохотался.

— Молодец, нашел выход! — проговорил он, дружески потрепав по плечу смущенного красноармейца. — Значит, все-таки стрелял бы. Это самое главное. А религиозный дурман, привитый с детства, выветривается не сразу. Недаром говорят: «религия — опиум для народа». Но выветривается. Вот закончим войну с басмачами — объявим войну темноте народной. Всем народом за парты сядем. Учиться будем. Тогда и религия силу потеряет. Наука — она, брат, враг религии. Тебя вот, Тимур…

— Товарищ командир! Басмачи поднимаются по тропе! — доложил, заглянув в дверь, красноармеец.

Все без команды заняли свои места. Ланговой прилег у одной из амбразур рядом с пулеметчиком. Злобин остался в главном помещении гробницы.

Оглядывая через амбразуру опустевшую площадку, Ланговой с сожалением подумал: «Если настоящая драка начнется, много лошадей перебьем, не смогли всех за постройку спрятать». — Мысль промелькнула и исчезла, оттесненная более важными событиями.