Вслед за салатом майор проглотил еще один коктейль. Вначале обеда Монтэгю заметил, что у него трясутся руки и слезятся глаза; но сейчас, после обильных возлияний, майор снова был полон сил и — если это только возможно — еще более неистощим на анекдоты. Монтэгю подумал, что наступило самое подходящее время, чтобы завести речь об интересующем его вопросе, и когда подали кофе, он сказал:

— Вы не возражаете против небольшого делового разговора после обеда?

— Если с вами, то нет,—ответил майор.— Но какие у вас там дела?

Монтэгю сообщил ему о предложении своего приятеля и описал изобретение. Майор внимательно выслушал до конца; подождав, Монтэгю спросил:

— Что вы об этом думаете?

— Изобретение ровно ничего не стоит,— решительно буркнул майор.

— Почему же?

— Да потому что, если б оно чего-нибудь стоило, компании давно пустили бы его в ход, а вашему приятелю не заплатили бы ни гроша.

— Но у него патент!— возразил Монтэгю.

— А черта им в этом патенте! — воскликнул майор.— Что для юриста большого концерна какой-то патент? Изобретение возьмут и пустят его в ход от Майями до Техаса, а если он вздумает подать в суд, они так запутают дело всякими техническими премудростями и увертками, что и в десять лет не распутаешь, и пока он его будет распутывать, то сто раз разорится на процессе.

— Неужели так бывает?—спросил Монтэгю.

— Бывает!—вскричал майор.—Это случается так часто, что можно сказать, только так и бывает.— А вас, по-видимому, просто хотят поймать на удочку.

— Вряд ли,— ответил тот,— этот человек мне друг...

— У меня есть прекрасное правило: никогда не вступать в деловые отношения с друзьями,— угрюмо проговорил майор.

— Но послушайте,— возразил Монтэгю и привел множество доказательств, пытаясь убедить майора в своей правоте. Тот минуты две сидел молча и размышлял; вдруг он воскликнул:

— Все ясно! Я понял, отчего никто не желает этого изобретения.

— Отчего же?

— Виноваты угольные компании! Они обвешивают пароходы на угле, и, конечно, им невыгодно правильно взвешивать уголь.

— Нет, в данном случае дело не в этом,— сказал Монтэгю.— Ведь приспособления не желают брать сами пароходные компании.

— Еще бы,—воскликнул майор,—вполне понятно: с ними делятся выручкой.— И он от души расхохотался, глядя на озадаченного Монтэгю.

— Вам что-нибудь известно об этом доподлинно? — спросил Монтэгю.

— Ровным счетом ничего,—сказал майор.— Я вроде того немца, который так погрузился во внутреннее созерцание, что из отвлеченных принципов дедуцировал вид слона. Но мне вдоль и поперек известны приемы большого бизнеса, и уж поверьте, если изобретение действительно стоящее, а компании почему-то от него отказываются, то причина тут может быть только одна; держу пари, что если бы вы начали расследование, то непременно натолкнулись бы на что-нибудь в этом роде! Прошлой зимой я плыл пароходом на юг, и когда мы приближались к порту назначения, я увидел, что за борт выбросили тонну, а может быть и две, совершенно доброкачественных продуктов; я навел справки и выяснил, что кто-то из заправил компании держит ферму и поставляет на пароход разную снедь — и каждый рейс отдается приказ избавляться от определенного количества припасов!

Лицо Монтэгю омрачилось.

— Как же майору Торну бороться с такими махинациями?— спросил он.

— Не знаю,—ответил, пожав плечами, майор,—в таких случаях обращаются к юристу, и притом к хорошо ориентированному. Вот Хоукинс — тот мог бы вам посоветовать. Наверное, он рекомендовал бы подстрекнуть к забастовке портовых: грузчиков; это парализовало бы пароходные компании и заставило бы их прийти к какому-нибудь соглашению.

— Ну, это уж вы шутите! — воскликнул Монтэгю.

— Во-все нет,— сказал майор, снова рассмеявшись.— Так всегда делается. У нас в городе есть один строительный трест, который систематически избавляется от своих конкурентов тем, что вызывает на их предприятиях забастовки.

— Как же это делается?

— Ничего на свете нет легче! Рабочий лидер — это человек, обладающий большой властью, но живущий на ничтожное жалованье. Если он даже и неподкупен, то всегда найдутся способы его прижать. Я мог бы познакомить вас здесь же в этой комнате с человеком, на предприятии которого случилась крупная забастовка в самый неудобный для него момент; тогда он подстроил так, что 'председателя профсоюза как бы случайно застали в номере гостиницы с какой-то женщиной. Бедняга сдался и прекратил забастовку.

— Но, я думаю, забастовщики могут иногда и упереться,— заметил Монтэгю.

— Бывает, бывает,— улыбнулся майор,— но на такие случаи существует испытанное средство. Нанимаются сыщики, провоцирующие вооруженное столкновение, а затем вызывают полицию и главарей забастовки сажают в тюрьму.

Монтэгю не нашелся, что возразить. Видимо, программа действий была разработана компаниями досконально.

— Послушайте,— приняв серьезный тон, продолжал майор.— Советую вам как друг и как человек, имеющий в кармане деньги. Они у меня всегда и прежде водились, но мне приходилось употреблять огромные усилия, чтобы их сохранить. Всю жизнь я был окружен людьми, желавшими мне добра, однако добро это они почему-то представляли себе в виде обмена моей звонкой монеты на их бумажки с напечатанными на них орлами, флагами и прочими финтифлюшками. Это одна сторона дела. Но, конечно, если вам больше нравится смотреть с другой, то извольте: изобретение это совершенно гениально, наша промышленность — в полном расцвете, мы — великая страна, и единственное, чего ей недостает,— это достойных людей, все же прочее пребывает в должном порядке. Вся суть в том, продаете вы» лошадь или вы ее покупаете,— это разница капитальнейшая!

Монтэгю с недоумением замечал, что подобные зажигательные речи были характерны для людей высших сфер. Это была одна из вольностей, которые они себе позволяли благодаря своему высокому положению. Журналисты, епископы, государственные люди и все прочие, состоящие у них на жалованье, обязаны были верить а солидность их поведения даже в стенах их клубов, хотя, увы, в последнее время слух у людей ужасно как обострился! Однако, попав в среду гигантов промышленного мира, всякий невольно подумал бы, что очутился в обществе революционеров; они подрывали все основы и бросали друг другу в лицо чудовищные обвинения. Стоило подстегнуть какого-нибудь из этих старых боевых коней, как он тотчас пускался в рассказы о таких дьявольских кознях, которые ошарашили бы даже заядлого любителя скандалов. Героем этих разоблачений, конечно, всегда являлся кто-нибудь другой; однако, если вам удавалось взяться за такого рассказчика всерьез, то — при условии полного к вам доверия — он признавался, что не раз и сам бивал врага его же оружием!

Но, разумеется, весь этот радикализм существовал только на словах. Тому же майору, например, никогда и в голову не приходило препятствовать злу, о котором он рассказывал; если заваривалась какая-нибудь каша, он продолжал поступать точно так же, как поступал всю жизнь, то есть еще крепче усаживался на своей кучке денег. И для обучения такому образу действий лучшего места, чем «Клуб миллионеров», трудно было найти.

— Видите, вон там в углу сидит старый денежный мешок? — сказал майор.— Этого человека вам следует запомнить — это старый Генри С. Граймз. Слышали о нем?

— Что-то слыхал,— ответил Монтэгю.

— Он дядюшка Лоры Хэган. Лора и его денежки когда-нибудь загребет, но, боже мой, как он пока что над ними дрожит! Если вникнуть как следует, это сущая трагедия,— он даже собственной тени боится. Ему принадлежит множество домов-трущоб, и, я думаю, за один только месяц он выбрасывает на улицу людей больше, чем могло бы поместиться в этом здании!

Монтэгю взглянул на одиноко сидевшего за столом человека с повязанной вокруг шеи большой салфеткой и лицом, сморщенным, как мордочка принюхивающегося хорька.

— Это он для того, чтобы сохранить на завтра чистым свой пластрон,— пояснил майор.— Ему нет и шестидесяти, а выглядит он на все восемьдесят. Три раза в день он съедает по миске размоченных в молоко сухих бисквитов, а потом выходит и целый час сидит в кресле, как истукан. Это ему врачи прописали такой режим — силы небесные, да минует нас чаша сия!