Майор был типичный старый аристократ «голубой крови». Он был воплощенный noblesse oblige [17] с людьми, входившими в заколдованный круг его близких знакомых, но горе тем, кто оказывался вне этого круга. Монтэгю никогда не слыхал, чтобы кто-нибудь так грубо обращался с прислугой, как это делал майор.

— Эй вы! — кричал он, заметив на столе малейший непорядок.— Как у вас хватило ума подать мне это блюдо в таком виде? Убирайтесь вон и пошлите человека, который умеет прислуживать за столом.— И удивительно, слуги почему-то признавали за ним право так их третировать и с отчаянной поспешностью исполняли его приказания. Монтэгю заметил, что стоило появиться майору, как весь персонал клуба приходил в движение; а тот, едва усевшись за стол, уже начинал командовать:

— Ну-с, два сухих мартини. И чтобы мигом. Ясно? Не копаться с разными там масленками и полоскательницами! Два коктейля в мгновенье ока. Все!

Обед для майора Винэбла был событием чрезвычайной важности — важней всего в жизни. Его молодой приятель скромно уклонился от собственных пожеланий в области меню, он молча сидел и наблюдал, как тот заказывает кушанья. Им подали крошечные устрицы и луковый суп, шотландских куропаток со спаржей, вино из личных запасов майора и наконец салат ромэн. Относительно каждого блюда майор делал особые указания и пересыпал свою беседу замечаниями:

— Это прекрасный густой суп — в луковом супе пропасть питательности. Тут еще осталось. Хотите? А вот бургундское, по-моему, слабовато. Настоящая крепость для бургундского—шестьдесят пять градусов. А херес ниже шестидесяти вообще никуда не годится. Вечно они пережарят птицу. Я знаю только одного повара, который никогда не портит дичь,— это шеф Робби Уоллинга.

Все это, конечно, говорилось вперемежку с комментариями по адресу собравшихся здесь миллионеров.

— Вот Хоукинс — юрист корпорации. Тонкая штучка, но бесчувствен, как труп. Намечают в посланники — очень влиятельный человек. Когда-то был конфиденциальным советником старого Уимена и покупал для него голоса членов городской управы. А тот, что сидит с ним рядом,— это Харрисон, издатель «Стар»; газета солидная, здорового направления, консервативная, Харрисон метит в министры. Малый умнейший—уж он им покажет в Вашингтоне, что значит красноречие. Высокий мужчина, что сейчас вошел, это Кларк — стальной магнат; а вон там стоит Адаме, тоже крупный юрист и известный реформатор — ратует за чистоту нравов и тому подобный вздор. Был негласным представителем нефтяного треста, отправился однажды в Трентон выступать против каких-то нововведений, да и прихватил с собой в чемодане пятьдесят тысяч долларов в чеках треста. Мой приятель пронюхал об этой проделке и вывел его на чистую воду.— Тут майор весело расхохотался, вспоминая ответ знаменитого юриста: «Почем я знал, во что мне здесь обойдется мой завтрак!» — Видите толстяка, который с ним? Это Джимми Фезерстоун, парень, унаследовавший громадное состояние. Бедный Джимми разваливается на части,— заявил майор.— Время от времени он еще ездит на заседания правления. Про него и про Дэна Уотермена рассказывают такое, что волосы дыбом становятся. Однажды на заседании Джимми встал и принялся пространно излагать какую-то свою точку зрения, как вдруг его перебил Уотермен: «Позвольте, мистер Фезерстоун, на прошлом заседании вы говорили совсем противоположное».— «Неужели! — воскликнул Джимми смущенно.— Интересно, как это могло у меня получиться?» — «Хорошо, мистер Фезерстоун, уж раз вы меня спрашиваете, я скажу,— ответил старый Дэн (он ведь свиреп, как дикий кабан, и не терпит на заседаниях ни малейших проволочек).— Суть в том, что прошлый раз вы были еще более пьяны, чем сейчас. Если бы, посещая заседания директоров этой дороги, вы придерживались всегда одного и того же градуса, ваши дела пошли бы куда быстрее».

Тем временем обед значительно продвинулся, и наконец дело дошло до салата ромэн. Лакей подал соусник с заправкой, при виде которой почтенный джентльмен забыл про Джимми Фезерстоуна.

— Зачем вы принесли эту бурду! — вскричал он.— Я не желаю, сейчас же уберите вон и подайте уксусу и прованского масла!

Перепуганный лакей со всех ног бросился за требуемым, а майор продолжал что-то ворчать про себя. В это время за его спиной раздался голос.

— Что это с вами творится сегодня, Винэбл? Чего вы брюзжите?

Майор оглянулся.

— А, это вы старый обжора,— сказал он.— Как поживаете?

«Старый обжора» ответил, что «поживает» прекрасно. Это был плотненький, лицом похожий на мопса, морщинистый человек.

— Мой друг мистер Монтэгю — мистер Симз,— представил майор.

— Очень рад познакомиться с вами, мистер Монтэгю,— сказал мистер Симз, разглядывая Аллена поверх очков.

— Что вы поделывали эти дни? — спросил майор. Тот расплылся в сияющей улыбке и ответил:

— Да ничего особенного. Как всегда, соблазнял жен своих приятелей.

— И кто же последняя жертва?

— Почитайте газеты, узнаете,— расхохотался Симз.— Говорят, за мной установлена тайная слежка.

И, тихонько посмеиваясь, он двинулся дальше. Майор сказал:

— Это Моултби Симз. Слыхали?

— Нет,— ответил Монтэгю.

— Его имя часто попадает в газеты. На днях против него возбудили судебное дело — он, видите ли, не мог уплатить по счету за вино.

— Это член-то «Клуба миллионеров»? — рассмеялся Монтэгю.

— Да. Газеты прямо изощряются в остротах на его счет,— сказал майор.— Он промотал несколько состояний; последним было состояние его матери — что-то около одиннадцати миллионов. В свое время он был парень не промах.

Но тут подоспел уксус, прованское масло, и майор занялся заправкой салата. Это была настоящая церемония, и, наблюдая за ней, Монтэгю немало позабавился. Прежде всего майор поставил перед собой все необходимые составные части этого блюда и критически их оглядел. Затем размешал в столовой ложке уксус с перцем и солью и окропил этой смесью салат. Далее, очень медленно и осторожно, он полил его прованским маслом, а листья хорошенько перемешал и перевернул, чтобы они как следует всем этим пропитались. В то же время достойный старец продолжал с увлечением повествовать о проделках Моултби Симза,— может быть, поэтому он так долго и провозился с салатом; он хлопотал над ним, как куропатка над своими цыплятами, и прерывал свой рассказ через каждые две-три фразы.

— Была у него некая Ленора, оперная звезда, и он подарил ей около двухсот тысяч долларов железнодорожными акциями... В сущности говоря, ромэн нужно подавать не в салатнике, а па четырехугольном плоском блюде, чтобы кончики оставались совершенно сухими... Ну, а когда они поругались, она обнаружила, что старый хитрец ее надул: на ее имя акции вовсе и не были переведены... Вилкой, знаете ли, тут пользоваться не полагается... Ленора стала угрожать ему судом, и кое-как они все-таки поладили... он отдал ей половину суммы... Если этот салат заправить как следует, то на дне не останется ни капли масла.

Последнее замечание означало, что процесс приготовления достиг высшей точки и длинные хрустящие листья будут сейчас любовно перевернуты в последний раз. Лакей замер в почтительном ожидании, а майор сам положил на серебряную тарелочку два-три листочка для пробы Монтэгю.

— Ну как?— спросил торжествующий хозяин.— Салат хорош только в том случае, если он не сладок и не горек, а заправлен в самый раз.— И, с беспокойством следя за выражением лица Монтэгю, майор добавил: — Если он хоть чуточку горчит—скажите, и мы его отошлем. Это им не впервые.— Но салат не горчил, и майор наложил порцию себе, после чего лакей подхватил со стола пустой салатник.

— Я слышал, будто этот салат — единственная столовая зелень, полученная нами в наследство от римлян,— заметил старичок, пережевывая сочные курчавые листочки.— О «их еще Гораций упоминает, помните? Но все, о чем я рассказал, происходило с Симзом в молодости. Однако, когда его сын стал уже взрослым, он вторично женился на какой-то хористке.