История этой записки такова. Владимир Ильич узнал, что, несмотря на зимнюю стужу, я и мои помощники по гаражу работаем без валенок, рукавиц и прочего. Он не мог пройти мимо этого факта и позаботился о каждом из нас.

Чуткая и отзывчивая натура Ильича не мирилась с невниманием или пренебрежением к человеку. Не помню случая, когда бы он не заметил чьего-либо несчастья, огорчения или удрученного состояния, когда бы Ильич не откликнулся на просьбу, недовольство или требование. Он иногда обращался ко мне со словами:

— Что с вами, Гиль? Вижу, вы сегодня чем-то озабочены. Нет, нет, батенька, не отпирайтесь, вы чем-то встревожены! Правда ведь?

Разве после таких слов скроешь или утаишь что-нибудь?

Познакомившись однажды с моей женой, он время от времени осведомлялся о ней, справлялся о нашем малыше Мишутке. В дни, когда я возил Владимира Ильича за город, на воскресный отдых, он иногда обращался ко мне:

— Почему же вы, товарищ Гиль, жену не захватили? Обязательно в следующий раз пригласите и ее!

Надежда Константиновна была такой же простой и сердечной в обращении с людьми, как и Ильич. По пути за город она всегда расспрашивала мою жену о ее работе в кремлевском кооперативе, о жилищных условиях, о родных, оставшихся в Петрограде.

Относясь с удивительной чуткостью и отзывчивостью к нуждам товарищей, всячески стремясь улучшить условия их труда и жизни, сам Владимир Ильич в то же время был поразительно скромен и нетребователен.

Помню следующее. Когда Советское правительство переезжало из Петрограда в Москву, Ленину предложили просторную и удобную квартиру. Но он отклонял это предложение и поселился в маленькой квартирке с невысокими потолками, крохотными комнатками и самой простой мебелью.

Запомнилось и другое: одни из директоров подмосковных совхозов вздумал в дни болезни Владимира Ильича прислать ему фрукты. Владимир Ильич в пух и прах разнес «услужливого» директора, а фрукты приказал тотчас же отправить в детский санаторий.

Скромность Владимира Ильича была не напускная, не искусственная, а природная, идущая от сердца. В 1921 году, в Кремле, я был свидетелем следующего эпизода. Дело происходило в кремлевской парикмахерской. Несколько человек ждало своей очереди. Неожиданно вошел Ленин, спросил, кто последний, и скромно присел на стул. Он достал из кармана журнал и углубился в чтение. Кресло освободилось, и Ильичу предложили занять место вне очереди.

— Нет-нет, товарищи, благодарю вас, — сказал Владимир Ильич, — мы должны соблюдать очередь. Ведь мы сами установили этот порядок. Я подожду.

Ужасно не любил Владимир Ильич чрезмерного внимания к своей персоне, не выносил низкопоклонства или угодничества. Он не любил, когда его величали, называли «великим», «гениальным». Он морщился и отмахивался рукой, когда на митингах или собраниях его начинали возвеличивать, устраивать ему овации. Он попросту запрещал прибавлять к своему имени какие-либо эпитеты или титулы.

— Что, что? — насмешливо останавливал он своего собеседника, называвшего его «товарищ предсовнаркома». — К чему так пышно, голубчик? Называйте-ка вы меня по фамилии или по имени-отчеству. Ведь это куда проще! — и добродушно смеялся.

Одной из замечательных черт Ленина была любовь к детям. Она проявлялась у Владимира Ильича по-особенному, как у людей очень мужественных и нежных.

Помню эпизод, свидетелем которого я был еще в тот период, когда столица только что созданного Советского государства находилась в Петрограде.

Война все забрала до последней крошки. Огромный город был охвачен безработицей и голодом. Надвигалась суровая, безжалостная зима. Голодали не только рядовые жители, но и руководители государства. Завтрак Владимира Ильича нередко состоял из стакана чая без сахара и небольшого ломтика черного хлеба.

Смольный в те дни охранялся вооруженными рабочими и матросами. Группа женщин-работниц подошла к одному из подъездов Смольного и требовала пропустить их к Ленину.

— Дети голодают, — говорили они, — а нам ехать в Сибирь. Не доберемся, по пути погибнем. Пропустите, пожалуйста!

Но охрана не пускала их внутрь здания. Неожиданно появился небольшого роста мужчина в черном пальто с шалевым воротником и в шапке-ушанке, остановился, прислушался и негромко сказал старшему из охраны:

— Пропустите их.

Велико было изумление женщин-просительниц, когда в приемную вошел тот же человек, но уже без пальто и шапки, и сказал:

— Я — Ленин. Вы ко мне, кажется?

Одна женщина заплакала:

— Еду я в Сибирь... Пятеро детей... Молока бы!

— Вам не отпускают? — спросил Ильич.

— Отпустили одну банку сгущенного молока, а ехать-то целых три недели...

Владимир Ильич обратился к другим:

— Вы тоже по этому делу?

Женщины подтвердили. Тогда Ленин подошел к телефону, позвонил и приказал выдать каждой из женщин по пять банок сгущенного молока. Женщины были растроганы. Ведь сам Ленин распорядился выдать им молоко!

Владимир Ильич пожелал женщинам счастливой дороги и ушел в свой кабинет.

После одного из выступлений Ленина на фабрике «Трехгорная мануфактура» дети рабочих этой фабрики выступили с декламацией и революционными песнями. Ильич внимательно и с удовольствием слушал их. После «концерта» Ленин задержался в фабричном клубе и долго беседовал с работницами, отвечая на многочисленные вопросы.

Один из малышей, лет шести-семи, не больше, подошел к Владимиру Ильичу и сказал:

— Дядя Ленин, я тоже большевик и коммунист!

Владимир Ильич расхохотался, взял ребенка на руки и воскликнул:

— Вот какие у нас растут замечательные люди! Только ходить научился, а уже коммунист!

Владимир Ильич, загруженный государственными делами, находил время осведомляться, обеспечены ли московские дети молоком и овощами.

Когда подмосковный совхоз «Лесные поляны» стал снабжать московские больницы и детские учреждения молоком и другими продуктами, Владимир Ильич говорил, что местные власти действуют правильно, что эту систему надо поддерживать и развивать, что вокруг Москвы следует организовать кольцо таких крупных государственных хозяйств — они должны «залить молоком» московскую детвору.

В последние годы жизни Ленина на его имя часто прибывали продуктовые посылки из разных городов и деревень. Домашняя работница Ленина, Саня Сысоева, обычно докладывала:

— Владимир Ильич, опять посылка с продуктами на ваше имя. Принять?

— Принять, обязательно принять, — отвечал Ильич, — и немедленно, Саня, отправьте в ясли или в детскую больницу. Не забудете?

И на следующий день по обыкновению справлялся:

— Ну, как, Санечка, отправили посылку?

Однажды рыбаки с Волги привезли Ильичу осетра.

Саня обрадовалась, принялась резать рыбу.

— Вот хорошо, — говорила она, — на несколько дней хватит. А то впроголодь живет наш Владимир Ильич.

Вдруг на кухню вошел Ильич и заметил рыбу.

— Прекрасная рыба! — воскликнул он. — А откуда она?

И когда узнал, что это рыбаки в подарок ему привезли, строго сказал Сане:

— Вы забыли, должно быть, мою просьбу: никаких подарков не принимать! А эту рыбу заверните и немедленно отправьте в детский дом!

— Владимир Ильич, но ведь и вам есть надо! Работаете сколько, а питаетесь — хуже некуда!

— Ну вот еще! Дети кругом голодают, а вы меня осетриной потчевать вздумали. Сегодня же отправьте детям!

Каждому, кто знал Ленина, бросалось в глаза его какое-то совсем особенное, внимательное и очень серьезное, отношение к детям.

В Горках я часто видел Владимира Ильича гуляющим со своим маленьким племянником Витей, сыном Дмитрия Ильича Ульянова. Он разговаривал с ним, как со взрослым, заставлял его вслух читать стихи и рассказывать сказки. Ильич заразительно хохотал, слушая шестилетнего мальчугана.

Точно так же Ленин «дружил» с маленькой дочкой дворничихи — Верочкой, жившей в Тарасовке, на даче у Бонч-Бруевича. «Дружба» была самая задушевная; Верочка всегда радостно встречала «дядю Володю», подолгу гуляла с ним и всегда что-то подробно рассказывала. А Ильич, держа ее за руку, сосредоточенно слушал, временами хмурил брови, временами весело хохотал.