Этот прогноз, продиктованный верой в великую духовную силу народа, блестяще подтвердился во время Великой Отечественной войны. Из среды орочей, удэхейцев, нанайцев, тазов действительно вышли великолепные воины, стойкие и мужественные защитники социалистической родины. Имена некоторых из них стали известны всему Советскому Союзу, как, например, имя погибшего в боях с фашистскими ордами замечательного снайпера ороча Кирилла Батума, к которому обращался с приветственным письмом И. Эренбург. Это письмо, появившееся первоначально во фронтовой газете, перепечатано в книге С. Бытового ^[101]. Как первоклассный снайпер прославился удэхеец Дункай из селения Сяин. Дункай окончил Ленинградский институт народов Севера и ныне работает учителем в родном селе ^[102]. Другой удэхеец Василий Кялундзюга был известен как выдающийся разведчик. Он участвовал во взятии Берлина, побывал в Румынии. На фронте ему, между прочим, пришлось встретиться и беседовать с Вандой Василевской, и он был назначен для ее сопровождения ^[103]. Как знаменитый снайпер прославился и нанаец Максим Пассар из селения Джари (на Амуре). Когда он был убит, на фронт в качестве добровольцев отправились «заменить Максима» его братья Иван и Павел ^[104].

Можно назвать и еще немало имен. Мы привели только наиболее выдающиеся примеры, но их достаточно, чтобы оценить вдумчивое предвидение Арсеньева. Подтверждением суждений В. К. Арсеньева о нравственных качествах и великих способностях орочей и удэхейцев (а также, конечно, нанайцев и других приморских народностей) служат и возникшие кадры национальной интеллигенции и пышный расцвет национального искусства. Песни Джанси Кимонко (удэхейца) стали народным достоянием, а его повесть прочно вошла в советскую литературу ^[105].

Арсеньев не знал и не представлял себе тех путей, какими пойдет народное развитие; он не мог еще понять, что всестороннее и полнокровное раскрытие заложенных в народе сил возможно лишь после социальной революции при победе социализма и демократии, — но в том, что такое раскрытие духовных сил свершится, он никогда не сомневался. Этой верой и теплой любовью овеяны все его книги и этими чувствами они заражают своих читателей. Великие художники Возрождения утверждали, что для того, чтобы стать подлинным мастером, недостаточно иметь точный глаз и уверенную руку. Нужно еще обладать чутким и отзывчивым сердцем. Это требование может быть полностью перенесено в мир науки, которая занимается. изучением человека. Этнограф не может и не имеет права быть бесстрастным наблюдателем. Таким этнографом с великим сердцем был замечательный путешественник и писатель Владимир Клавдиевич Арсеньев^[106].

М. К. Азадовский

Из путевого дневника

1908–1910 гг.

I

24 июня наш небольшой отряд тронулся в путь; легко и отрадно стало на душе, как только пароход отошел от пристани. Слава богу, самые большие препятствия, самые большие трудности преодолены, кончились.

Итак, мы в дороге! Все дальше и дальше позади остается Хабаровск. Широкой полосой расстилается Амур, и представляется он в виде длинного большого озера, в виде безбрежного моря и вовсе не похож на реку. Далеко на горизонте чуть видны острова, и кажутся они как бы висящими в воздухе. Уверенно идет пароход по изученному фарватеру, командир и рулевой руководствуются сигналами по створам и иногда близко подходят к берегу.

С момента отъезда из Хабаровска на пароходе начинают жить судовой жизнью. Вместе с нами ехала публика самая разнообразная: чиновники, играющие в винт «по маленькой», коммерсанты, говорящие о своих торговых спекуляциях, священники со своими семьями и крестьяне с детьми, возвращающиеся в деревни.

Кто читает, кто так сидит и смотрит вдаль на острова или на берег, а кто и просто забился в каюту и под ритмический шум машины усиул как убитый. В 3-м классе людно. Народу битком набито. Большая часть вплотную лежит на палубе и не встает, чтобы не потерять своего места.

Вечером пароход дошел до села Вятского. Так как здесь начали грузить дрова, то мы решили воспользоваться этим временем и осмотреть селение.

Прежде всего в глаза бросились бесчисленные штабели дров, а за ними, выше на берегу, и жилые постройки.

Невеселую картину мы увидели: дома давно пришли в ветхость, срубы большею частью сгнили; самые постройки покосились, тес с крыш съехал и оголил решетины, околицы, сделанные на живую нитку, во многих местах повалились; на дворах развал, грязь, мусор.

Общее впечатление таково, как будто здесь давно был погром, люди ушли и все так оставили. Две тощие гнедые лошади лениво плелись вдоль села, хлопая губами, подбирали что-то на дороге, фыркали и подымали пыль. Большего развала, большей неряшливости мне никогда не приходилось видеть.

По дороге вдоль села нигде не видно следов колес. Очевидно, здесь никто на телегах давно уже не ездил. Встречный мужик славянского типа, с светлорусой бородой, охотно стал с нами разговаривать. От него мы узнали, что крестьяне переселились сюда лет сорок тому назад из Вятской губернии, живут с достатком, но неряшливо; хлебопашеством не занимаются совершенно, и не все даже имеют огороды. Главное занятие крестьян села Вятского — заготовка и поставка дров в город и на пароходы, а также рыбная ловля. То и другое выгодное дело. Расчет простой: работнику за заготовку одной сажени дров хозяин платит 1 р. 10 к., а поставка той же сажени на пароход дает 5–5 р. 50 к. Заготовка дров производится зимой на санях; летом лошади на воле, отдыхают. Так как от села никуда никаких дорог нет, а сообщение в город производится по Амуру на пароходах, то во всем селе Вятском едва ли найдется хоть одна телега.

Неуютно было в Вятском, и мы пошли к пароходу. Наш словоохотливый собеседник провожал нас до самой реки и все рассказывал о заготовке дров и усиленно размахивал руками.

На пароходе была большая суматоха, стоял невообразимый шум — грузили дрова. Я ушел к себе в каюту, но долго не мог уснуть, оделся и вышел на палубу. Была отличная лунная ночь. Вода серебрилась. Река казалась спокойной, величавой.

Бесчисленное множество мелких ночных бабочек носилось в воздухе; они кружились около фонарей и, обожженные, массами падали на палубу.

Поздно ночью пароход пошел дальше и 25 июня около 8 час. утра мы были уже в селе Троицком. Здесь нас ждали гольды с лодками. Сделав спешно еще кое-какие закупки, мы тотчас же поехали с гольдами к реке Дондон.

Ехать вверх по протокам реки Амура пришлось целый день. Слева от нас тянулись обширные поемные луга, обильно заросшие злаками (Calamogrostis billosa) и осоками. Во многих местах описываемые поемные луга стали подсыхать, кочки выравниваться и чаще стали появляться травы широколистные.

Около берегов, как и везде, заросли тальников.

К вечеру мы вошли в протоку Дырен и остановились в миссионерской школе, около гольдского селения Найхин, расположенного у устья одной из проток Дондона.

Велико было наше удивление, когда мы узнали, что такой реки Дондон вовсе нет, что Дондон это название острова, название находящегося на нем селения и название смежной протоки Амура и что река, по которой нам предстояло подыматься, называется Онюй (Анюй) ^[107].

По ней-то и ходят китайские купцы со своими, товарами через перевал хребта Сихотэ-Алинь к Императорской Гавани.

II

Были каникулы, в троицкой миссионерской школе никого из учеников не было. Там мы застали учителя. Он задержался здесь в ожидании комиссии, которая должна была осмотреть здания как самой школы, так равно и общежития учеников.

От учителя мы узнали, что в школе учится до 60 учеников-гольдов. Дети собираются из восьми окрестных стойбищ: Тор-гон, Дондон, Халан, Найхин, Дырга, Гордома, Дады и Юлан. Учитель жалуется, что не все родители посылают в школу своих детей, а если и посылают, то часто с большими пропусками, неаккуратно и рано берут их домой обратно, не дождавшись окончания курса. Из разговора с гольдами я узнал, что учитель им не нравится, потому что он строг.