— Деревня пустая!

И я увидела ясно: деревня мертвая! Нигде ни одного человека, не вьется ни один дымок. Что нас ждет, может быть, там засада? Наконец, достигли спасительного сарая и скрылись за домами. Обстрел утих.

Румынские солдаты потратили много пуль, но ни одна не попала в нас, и это, конечно, не случайность. Просто почему-то пожалели. Немцы, на месте румын, не стали бы тратить лишних пуль. Гитлеровцы и жалость — понятия несовместимые.

Мы не чувствовали себя спасшимися и шли по пустынной деревне, как по минному полю, с ужасом думая: вот сейчас спустятся с горки наши товарищи и попадут в западню, что же будет с ними?

Вдруг возле единственной хаты, из трубы которой вился тоненький дымок, мы увидели женщину. Я подошла к ней. Женщина встретила меня враждебно и зло спросила:

— Что вы здесь делаете, как вы сюда попали? Тут расположились румынские и немецкие войска, а жители ушли в лес к партизанам. Что за мужчина с вами?

Я все поняла: она не ушла со всеми жителями в лес, значит, враг. Да и тон и злобный взгляд говорили достаточно ясно. Сделав наивно-испуганное лицо, я стала объяснять: мужчина — мой сосед, мы шли в деревню Ивановку к знакомым за картошкой и очень удивлены, совершенно не понимаем, почему здесь такое творится, куда подевались жители? А сама думала лишь о том, как бы скорее уйти отсюда, пока женщина никого не позвала. Я быстро вернулась к своему спутнику и на ходу рассказала, в чем дело. Вдруг со стороны оврага появились наши товарищи. Лица их были напряжены и серьезны. Поравнявшись с нами, Николай сказал:

— Измените направление: там немцы, они обязательно убьют. Мы думали, что вы погорели. Нам едва удалось скрыться от фрицев, они шли наперерез.

Все это Николай произнес на ходу, не останавливаясь, и вдруг я заметила: мы снова идем в деревню. — Куда вы, там румыны! — вскрикнула я. Николай сейчас же резко повернул в гору. Пока шли по ровному, я еще выносила такой ускоренный шаг, но теперь стала задыхаться и отставать. Молча обернулся Николай и посмотрел на меня серьезным взглядом, потом обернулся его товарищ и тоже посмотрел. Напрягая все силы, я старалась их догнать. Но вдруг Николай раздумал лезть в гору и пошел влево по направлению к Симферополю, по проселочной дороге, пересекавшей нам путь.

Оказывается, что, поднявшись на возвышенность и оглянувшись, Николай увидел приближающуюся цепь немецких солдат. На верхушке холма мы представили бы для них великолепную мишень.

Николай снова обернулся и бросил мне: — Скорей, не отставай!

Но я их уже догнала. Никто из нас не знал, куда идти, положение было критическое. Мой спутник, с которым я раньше шла в первой паре, вдруг потерял самообладание, побежал в сторону от дороги, к стогам сена и заметался между ними, как мышь, пойманная в мышеловку. Мы почти бежали. Только свернули в поле, думая выйти на прежний путь, как внезапно вылетел из-за горки грузовик, полный румынских солдат. Машина немедленно остановилась, и все автоматы нацелились в нас. Из кабины вышел офицер и знаком приказал нам подойти. Делать нечего. Я глянула уголком глаза на Николая: он заулыбался и миролюбиво махнул рукой, чтобы опустили автоматы — мы, мол, люди мирные и эта угроза ни к чему. На лице его ни тени волнения, он бодрым шагом пошел к машине. Мы также последовали его примеру и, придав, своим лицам выражение безмятежного спокойствия, пошли вслед за Николаем. Но, боже, как не хотелось идти! Каждый из двадцати шагов, отделявших нас от машины, казался шагом к смерти. Расстреляют на месте или, что еще хуже, отвезут в гестапо…

Сейчас потребуют документы. А пленные не имеют права выходить за черту города, они должны быть на работе. Если очутились здесь — значит, шли в лес…

Товарищ без документов, который метался между стоми, а потом плелся позади нас, при виде машины бросился в придорожную канаву и, скрытый тенью деревьев, остался не замеченным румынами.

— Документы! — резко произнес офицер, когда мы подошли к машине.

Мы достали документы и подали офицеру. Я посмотрела на машину: солдаты с нескрываемым любопытством рассматривали нас. Я им улыбнулась и, зная, что многие румыны говорят по-русски, сказала наивным тоном:

— Мы шли в деревню за картошкой.

— В лес шли, — произнес кто-то, и все дружно засмеялись.

Но я сделала вид, будто ничего не слышала, и продолжала болтать с солдатами, незаметно поглядывая на офицера. Тот с серьезным видом крутил в руках наши документы, и я поняла, что он ничего в них не смыслит, так как не знает языков. Ведь половина текста написана по-немецки, другая по-русски. Во всяком случае на бумажках были немецкие печати, и это ввело офицера в заблуждение. Два полицейских, сопровождавших машину, молча стояли в стороне возле своих велосипедов.

Вдруг за Ивановкой затрещали автоматы. Офицер всполошился.

— Там сильная бой?… — спросил он нас ломаным русским языком.

— Да, да, ужасный бой, — стали мы его уверять, сделав испуганные лица. Офицер отдал нам документы, влез в кабину грузовика и махнул рукой.

К Николаю подошел полицейский и сказал:

— Только попробуйте не идти дорогой! Все равно догоним и застрелим, мы сейчас же вернемся обратно.

Машина тронулась и покатила к деревне, вслед за ней — оба полицейских на своих велосипедах.

— Подумай, Николай, — сказала я, — если бы им вздумалось развязать наши узелки с зубными щетками, кусками мыла, полотенцами и бельем. Вот так шли менять вещи!

Пленный, перележавший опасный момент в канаве, теперь присоединился к нам.

По всем законам оккупантов, нас должны были пристрелить на месте. С тех пор, как наши войска подошли к Перекопу, гитлеровский приказ гласил: смерть каждому, кто без пропуска переступит черту города. Много трупов людей, убитых карателями, валялось по полям и дорогам. Наше спасенье было редким счастливым случаем.

Обратно в Симферополь шли, не останавливаясь. Волдыри на ногах лопнули и мучили меня острой болью; несмотря на холодный ветер, нам было жарко, терзала жажда. Но все же мы благополучно вырвались из кольца немецких и румынских войск, которые с этого дня начали наступление на лес и бои с партизанами. Ведь нас вел Николай Стороженко, бывший артиллерист и разведчик. Не то, что я со своим напарником: ловили ворон в небе и не видели солдат перед самым носом. Но все же спасибо этим румынским солдатам, пули которых в ста шагах не попали в цель!

Мы пришли в Симферополь еще до наступления сумерек. На окраине расстались с пленными и пошли по городу вдвоем с Николаем, в который раз удивляясь счастливому случаю, подарившему нам жизнь. Тревожила мысль о судьбе второй группы. Что же с нею?

Судьба второй группы

Судьба второй группы, которую составляли Дина и два пленных морских пехотинца — Саша и Антон, оказалась трагичной.

Просидев примерно полчаса в яме, где добывали глину для колыба,[2] и перекусив, они двинулись в путь. Пройдя километров пять, заметили вдали слева колонну немецких солдат. Это заставило группу свернуть в сторону, пройти оврагом километра два, затем снова выйти в поле. Однако особых причин для беспокойства как будто не было: мало ли зачем шагают немцы, они далеко, а вокруг безлюдно и тихо. Шли и говорили о Севастополе: кто в какой части воевал и как попал в плен.

И тут внезапно появились пять немецких автоматчиков. «Хальт!» — донеслось до слуха.

Дина и моряки бросились бежать к оврагу, заросшему мелким кустарником. Вслед им затрещали автоматные очереди. «Хальт! Хальт!» — орали гитлеровцы.

Друзья мчались быстро, делали скачки в стороны, но пуля настигла Антона: он упал, как подкошенный. Дина услышала топот и громкое дыхание: один автоматчик, вырвавшись вперед, догонял их. Саша внезапно остановился, крикнул Дине: «Беги!» — и бросился на гитлеровца. Автоматчик этого не ожидал и, не успев остановиться, попал с разбегу в объятия Саши. Они стали драться. Саша пытался вырвать у немца автомат. Остальные автоматчики было отстали, но теперь прекратили стрельбу, спешили на помощь первому.