Эти мысли мгновенно промелькнули в его голове. Отряхнув свой запылившийся во время работы плащ, он взял ружье и, не оборачиваясь, пошел прочь. Вскоре он скрылся в ночном мраке.

Перенесемся на левый берег.

Наступила ночь. Крестьяне возвратились в свои дома, почти физически ощущая подстерегающую их опасность, понимая, что вода, если хоть немного не схлынет, обрушится на них через несколько часов.

Ветер дул с неослабевающей силой, и поднятые им волны размывали дамбы. Однако усталость взяла свое, и люди заснули, положившись на аллаха, оставив на дамбах дежурных, готовых поднять тревогу при первой же опасности. Освещенные слабым светом луны, блеск которой скрывали тучи поднятой ветром пыли, дежурные ходили взад и вперед, как призраки. Одним из дежурных был Джассам.

Находясь среди своих, он ничего не опасался… Он не знал, что Баддай поклялся отомстить за свою честь этой ночью. Он не знал, что Баддай пробрался в стан его племени, с большим трудом переправившись через Евфрат на маленькой рыбачьей лодке. Он не знал, что Баддай, твердо решивший убить врага, подстерегает его в ночной темноте, закрыв лицо платком, закутавшись в свой черный плащ, укрывшись за пальмой в углу сада, примыкающего к окраине поселка и палатке дежурных.

Пост Джассама был рядом с садом, но Баддай с трудом различал своего врага. Юноша стоял у ограды сада и смотрел на Джассама, как разъяренный кабан смотрит на охотника. Приглушенным голосом он говорил:

— Недолго осталось тебе жить, собачий сын…

Баддай зарядил ружье. Сердце его забилось чаще, а на лице появилась зловещая улыбка. Он опустился на колено и тщательно прицелился в врага, готовый выстрелить. Но тут к Джассаму подошел другой дежурный. И теперь, стреляя в одного, Баддай мог убить другого, а этого он не хотел, потому что родственники и соплеменники убитых простили бы ему смерть Джассама — убийцы его брата, но не простили бы второго убийства и непременно отомстили бы.

Сначала он растерялся, но потом ему пришло на ум, что надо подождать, пока пришедший уйдет и оставит Баддая наедине с его жертвой.

Пока он размышлял, издалека донесся крик дежурного, звавшего на помощь. Вода прорвалась через брешь, образовавшуюся в соседней дамбе. Все дежурные, во главе с Джассамом, бросились, обгоняя друг друга, туда и пытались заделать брешь, но безуспешно: остановить разлившиеся бурные воды, несущиеся подобно горному потоку, было невозможно.

Люди, спавшие в домах, проснулись и с ужасом увидели поток. От страха они потеряли разум — погибали плоды их трудов, вложенных в посевы и строительство дамб. Они тщетно боролись с мощным потоком, но все их усилия были напрасны.

Им оставалось только спасаться бегством. Женщины плакали, дети в страхе кричали. У Джассама была жена, трое детей, старуха мать и сестра. Он последним побежал к своей семье, чтобы спасти ее от гибели.

В это время ветер стих, пыль рассеялась и показалась светлая луна, равнодушно смотревшая на разыгравшуюся на земле трагедию.

Брешь в дамбе продолжала расширяться, и скоро огромная масса воды хлынула в долину, затопляя дома и поля.

Баддай с состраданием смотрел на племя, попавшее в беду.

После того как жертва ускользнула от него, волнение в его душе улеглось и в нем проснулось странное чувство. Это была не жестокость и не жажда мести. Баддай забыл, зачем пришел сюда.

Медленно приблизился он к людям, и первое, что увидел, были трое детей Джассама, плачущие и дрожащие от страха. Он увидел отца, несущего двоих из них, маленьких, худеньких и слабых от болезней и голода, его жену, тащившую какие-то пожитки и ведущую корову за собой, сестру, пытающуюся поднять старуху мать, и третьего ребенка, сидящего на земле и цепляющегося за подол матери. Растерянная мать нагнулась, чтобы поднять его и взять на руки поверх вещей, но тут повод от коровы выскользнул у нее из рук. Потом потерявший голову отец, с двумя детьми на руках, вдруг вспомнил об овцах и побежал выводить их из загона, чтобы погнать перед собой…

Каждый был занят своей бедой, все встало вверх дном и напоминало день страшного суда. Лай собак, почуявших опасность, сливался с криками людей.

Баддай больше не раздумывал. Он крепче завязал свой платок, вскинул на плечо ружье и поспешил на помощь семье врага. Он подошел к растерявшейся матери и взял у нее ребенка, облегчив ей тяжелую ношу. Джассам, взгляд которого случайно упал на него, принял его за одного из своих родственников и ободряюще крикнул:

— Иди к дамбе!

Дамба, тянувшаяся вдоль реки, была единственным путем, по которому жители деревни могли уйти, спасаясь от наводнения, так как только она возвышалась над низменной равниной, начавшей уже скрываться под водой.

Когда Баддай взял у жены Джассама ребенка, она успокоилась за него и смогла вести за собой корову и спасать вещи, которые несла на спине. Сестра Джассама вела старуху мать. Вместе с Джассамом, несшим двух детей и гнавшим овец, они начали переходить вброд потоки воды и приготовились следовать за караваном племени, настигнутого страшной бедой и вынужденного бросить насиженное место.

Вслед за ними шел человек с лицом, закрытым платком, несший их младшего ребенка.

Подойдя к дамбе, Баддай поставил ребенка на землю, потом вплотную подошел к Джассаму, открыл лицо и при свете луны пристально посмотрел на него, как бы говоря: «Разве ты не узнаешь меня — своего врага, пришедшего отомстить за Аббаса?»

С минуту они неподвижно смотрели друг на друга, и у каждого из них готово было вспыхнуть желание убить противника: у одного, чтобы защититься, у другого — чтобы отомстить. Затем Джассам левой рукой медленно и осторожно отстранил от себя детей, а правой потянулся к кинжалу. Однако Баддай не взялся за оружие. Он отрицательно покачал головой и хрипло сказал:

— Теперь иди… с миром… Но не забывай, что твой час еще придет.

Он повернулся и зашагал к своей лодке, оставив Джассама и его жену, которая лишь теперь догадалась, кто был перед ней.

Баддай ал-Фаиз вернулся к своему племени спокойный, гордый своим поступком: он спас семью своего врага и ради нее оставил в живых, хотя и до поры до времени, человека, который должен был умереть.

После этих событий прошел год. Племя Джассама вернулось на свою землю как только схлынула вода, затоплявшая ее в течение нескольких месяцев, и на берегу реки была построена новая дамба.

И тогда от этого племени пришли посланцы в племя Баддая, чтобы заключить между врагами мир! Выкуп за убитого был заплачен деньгами и женщиной — сестрой убийцы. Баддай взял ее в жены, и таким образом мир, по обычаю и традициям племен, был восстановлен.

После этого уже никто не осмеливался сказать юноше, что он, как жалкий трус, отказался от мести.

ЗУН-НУН АЙЮБ

Хроническая болезнь

Раздался звук, напоминающий выстрел из револьвера, что-то зашуршало, машина немного качнулась, чуть-чуть накренилась на бок и наконец остановилась. Шофер повернул к нам хмурое, потемневшее лицо. — Поздравляю, — сказал он. Выйдя из машины, шофер остановился у дверцы и громко выругался, затем наклонил голову, как будто делал что-то постыдное, и забормотал с мольбой в голосе:

— Господа… Вам придется выйти из машины. Нужно исправить повреждение.

Доктор зашевелился, бормоча проклятья на сирийском диалекте, которого шофер не понимал. Ему вторил правительственный чиновник, не забывая при этом поносить всех близких и дальних родственников шофера. Тот выслушал все покорно и сказал извиняясь:

— Что я могу сделать? Судьба.

Я вышел из машины, за мной последовали чиновники и два бедуина, едва умещавшиеся между нами. Читатель, очевидно, догадался, что мы ехали в такси, где каким-то чудом устроились впятером на заднем сиденье. Рядом с шофером сидели две женщины, а сзади к кузову прицепился «заяц». Известно, что такой «заяц» — явление неизбежное. Он едет, так сказать, на законном основании, если в машине имеется какое-нибудь официальное лицо, например наш чиновник.