Я там был, вместе уху хлебал, по усу текло, в рот не попало.
Жил-был бедной мужик; детей много, а добра — всего один гусь. Долго берег он этого гуся — да голод не тетка! До того дошло, что есть нечего: вот мужик и зарезал гуся; зарезал, зажарил и на стол поставил. Все бы хорошо, да хлеба нет, а соли не бывало. Говорит хозяин своей жене:
— Как станем мы есть без хлеба, без соли? Лучше я отнесу гуся-то к барину на поклон да попрошу у него хлеба.
— Ну что ж? С богом!
Приходит к барину:
— Принес вашей милости гуська на поклон; чем богат, тем и рад. Не побрезгуй, родимой!
— Спасибо, мужичок, спасибо! Раздели же ты гуся промеж нас без обиды!
А у того барина была жена, два сына да две дочери — всего было шестеро. Подали мужику нож; стал он кроить, гуся делить. Отрезал голову и дает барину:
— Ты, — говорит, — всему в доме голова, так тебе голова и следует.
Отрезал гузку, дает барыне:
— Тебе дома сидеть, за домом смотреть; вот тебе гузка!
Отрезал ноги, дает сыновьям:
— А вам по ножке, топтать отцовские дорожки!
Дочерям дал по крылышку:
— Вам с отцом, с матерью недолго жить; вырастете — прочь улетите. А я, — говорит, — мужик глуп, мне глодать хлуп!
Так всего гуся и выгадал себе. Барин засмеялся, напоил мужика вином, наградил хлебом и отпустил домой.
Услыхал про то богатой мужик, позавидовал бедному, взял зажарил целых пять гусей и понес к барину.
— Что тебе, мужичок? — спрашивает барин.
— Да вот принес вашей милости на поклон пять гуськов.
— Спасибо, братец! Ну-ка раздели промеж нас без обиды.
Мужик и так и сяк; нет, не разделить поровну! Стоит да в затылке почесывает. Послал барин за бедным мужиком, велел ему делить. Тот взял одного гуся, отдал барину с барыней и говорит:
— Вы теперь, сударь, сам третей!
Отдал другого гуся двум сыновьям, а третьего — двум дочерям:
— И вы теперь сам третей!
Остальную пару гусей взял себе:
— Вот и я сам третей!
Барин говорит:
— Вот молодец, так молодец! Сумел всем поровну разделить и себя не забыл.
Тут наградил он бедного мужика своей казною, а богатого выгнал вон.
Был старик и у него один сын. Он ростом был маленькой. Звали его Фома. И делал он рогозяные берда. Делал берда и не знал он горя никогда.
Потом этот Фома услыхал: богатырь богатыря побивает, именье отбирает. И сбирается с богатырем воевать. А мать и отец его разговаривают:
— Ой, Фома, делал бы ты берда, так не видал бы ты горя никогда!
Нет, Фоме не терпится ехать, и ехать надо с богатырем воевать. Кинул рогозенко на свою гречуху, поехал. Уехал на чисто поле, спокаялся:
— У отца-матери, — говорит, — не благословился!
Взял Фома с дорожки воротился, у отца-матери благословился. Едет и думает:
— Что же я, говорит, — еду? У богатырей, — говорит, — булатные сабли, мушкантанты, а у меня, — говорит, — ничего нет!
Увидел в коньем навозе жуков: жуки ползают. Как сдернул с себя шляпу, как хлопнул! Слез, сосчитал: убил шляпой сто офицеров, девяносто командеров, а мелкой силы и сметы нет (это жученков). И опять едет. И одумался:
— И что же, — говорит, — еду, и ничего у меня в руках нет, а еду с богатырем воевать!
Увидел: у дороги лемех стоит. Взял слез с гречухи, выдернул отрез у лемеха, повесил на лыко, через плечо перекинул, поехал.
Приезжает к богатырским палатам: все на замках, все на цепях. Как хватил свой отрез, начал по цепям, по замкам бить. Пустил свою гречуху на двор. Богатырской конь услышал лошадиный дух, заржал. Богатырской конь ест белоярую пшеницу. Он пустил свою гречуху к богатырскому коню; гречуха чуть ... головой отбила богатырского коня от пшеницы.
Забился к богатырю в палаты, расхаживается. Богатырь спит богатырским сном. Фома:
— Что, — говорит, — если сонного погубить — не честь, не хвала и не добро слово!
Богатырь стал пробуждаться, а Фома под лавку закататься.
— Что, — говорит богатырь, — этака за гадина без докладу зашла, да все палаты растворила?
Фома из-под лавки выскочил:
— Как, я то-гадина? Я приехал с тобой побратоваться!
— А ты, — говорит, — кто такой?
— Я новый богатырь, Фома Берденик!
— А где станем, — говорит, — братоваться мы с тобою? На чистом поле или здесь?
Фома Берденик:
— Конечно, на чистом поле, — говорит.
Выехали на чисто поле. Застигает темная ночь. Богатырь задергивает шелковы шатры. Фома Берденик поставил три батожка да свою рогозенку раскинул, закрылся и лежит. Фома Берденик вздыхает, что «правду отец-мать говорили, что Фома делай берда, не узнаешь горя никогда! Теперь горя хвачу с богатырем братоваться!».
А богатырь думает, что «этака гадина какими-нибудь хитростями хочет сделать со мной братоваться!».
Тот вздыхает со всех печеней и другой: обоим не спится.
Стало от свету отделять, этот богатырь и кричит из шатра:
— Новый богатырь, — говорит, — Фома Берденик, ступай вот, — говорит, — сильного, могучего богатыря побей, да мне знак привези, тогда, — говорит, — я с тобой и братоваться стану!
Фома Берденик сел на свою гречуху, поехал к тому богатырю. Все на замках, все на цепях. Как зачал этим отрезом опять пазгать, все охлестал. Опять богатырской конь услышал, заржал. Фома Берденик пустил свою гречуху, заходит в палаты. Богатырь спит богатырским сном. На заборе висятся эти булатные сабли у богатыря. Фома Берденик снял булатную саблю, свыше горла и приткнул ко стене-то, да и засопел богатырю под ухо-то. Как богатырь махнул своей головой и отнес свою голову, значит.
Фома Берденик:
— Какой, — говорит, — знак везти к этому богатырю, который спит в шатрах?
— Давай, голову, — говорит, — повезу!
Прикатил к порогу голову ту, а через порог-то не может перекатить-то. Нашел бечевку, уши-то проткнул у богатырской-то головы, бечевку ту вдернул в уши те, привел свою ту гречуху, да за хвост и привил богатырскую голову. И едет.
А тот из шатров-то и смотрит в подзорную трубу.
— Вот, — говорит, — ладно я не стал с ним брататься! Я не смел с ним братоваться. Вон ведь, сильного могучего богатыря убил — убил, и насмехается еще!
А царь ищет главного командующего — с неприятелем воевать. Этот богатырь публиковал царю, что «вот сильной могучей богатырь побил того!». А Фома Берденик обносился одежой и коня приездил. Царь прислал одежу, прислал коня Фоме Берденику, «чтобы в этаки сутки Фома Берденик явился к царю!».
Царь смотрит в подзорные трубы, а Фома Берденик коня ведет в поводу, Царь посмотрел:
— Ах, — говорит, — Фома Берденик, новой богатырь, не изволит, — говорит, — и на коня сесть!
А он и сел бы, да не залезть ему на коня-то!
Царь Фоме Берденику говорит:
— Ступай, Фома Берденик, дам я главную силу, ты будь командующим, отправляйся за Дунай!
Царь наказывает солдатам:
— Дети мои, слушайте нового богатыря Фому Берденика: что он станет делать, то и вы!
Пошли в поход. Застигает их темна ночь. Фома Берденик нашел пенек, склал огонек; всякой солдат расстаралися, зажгли огонек — всяк для себя. Неприятельские казаки разъездные увидали зарево, прямо едут. Заиграли наступленье.
Фома-то ничего не знает, а конь-то ученой; слышит, что наступленье играет музыка, конь потащил его на поводу-ту в неприятельскую силу.
Фома Берденик схватил головешку с огнем, да и вызнял выше себя. Всякой солдат схватили по головешке да вызняли выше себя. Огонь-от горит, искра-та валит. Неприятельской, значит, главной командующой:
— Что, — говорит, — Фома Берденик огнем спалит?
— Сыграли отступленье и отправились за Дунай неприятельская сила.
А Фома Берденик идет степями, камышинки ломает да под пазуху кладет себе. Всякой солдат по пуку наломали этого камышу, всякой солдат несет себе. Фома Берденик отпустил своего коня; конь переплыл через Дунай. А Фома Берденик идет да камышинки на воду бросает, на них и ступает. Фома Берденик переправился через Дунай. А солдаты ковры навязали да переплыли через Дунай на коврах.