— За то, кто скажет, отдам полцарства и царевну!
Этой сказки сказать никто не находится!
Приходит из кабака швец, говорит царю:
— Ваше царское величество! Извольте меня напоить-накормить: я вам буду сказки сказывать!
И напоили, и накормили, и на стул посадили.
И стал сказки сказывать: «Как досюль был у меня батюшка — богатого живота человек! И он состроил себе дом: что голуби по шелому ходили — с неба звезды клевали! У этого дома был двор — от ворот до ворот летом, меженным днем, голубь не мог перелетывать!..».
— Слыхали ль этакую сказку, вы, господа бояре, и ты, надежа — великий царь?
Те говорят, что не слыхали.
— Ну, так это не сказка, а присказка: сказка будет завтра, повечеру. Теперь меня прощайте!..
Ушел.
И приходит опять на другой день, и говорит:
— Ваше царское величество! Извольте меня напоить-накормить: я вам буду сказки сказывать!
И напоили, и накормили, и на стул посадили.
И стал сказки сказывать: «Как досюль был у меня батюшка — богатейшего живота человек! И он состроил себе дом: что голуби по шелому ходили — с неба звезды клевали! У этого дома был двор — от ворот до ворот летом, меженным днем, голубь не мог перелетывать! И на этом дворе был выращен бык: на том рогу сидел пастух, на другом — другой; в трубы трубят и в роги играют, а друг другу лица не видно и голоса не слышно!..».
— Слыхали ль этакую сказку вы, господа бояре, и ты, надежа — великий царь?
— Нет, не слыхали!
Шапку взял, да и сшел.
Царь видит, что это человек непутный, — жаль стало царевну отдать.
Говорит господам:
— Что, господа бояре? Скажемте, что слыхали эту сказку, и подпишемте!
Господа согласились, что слыхали эту сказку, и подписались.
На третий день приходит этот портной и говорит:
— Ваше царское величество! Извольте меня напоить-накормить: я вам буду сказки сказывать!
И напоили, и накормили, и на стул посадили.
И стал он сказки сказывать:
— Как досюль был у меня батюшка — пребогатого-богатого живота человек! И состроил он себе дом: что голуби по шелому ходили — с неба звезды клевали! У этого дома был двор: от ворот до ворот летом, меженным днем, голубь не мог перелетывать. И на этом на дворе был вырощен бык: на том рогу сидел пастух, на другом — другой; в трубы трубят и в роги играют, а друг друга лица не видно и голоса не слышно! И на дворе была вырощена кобыла: по трое жеребят в сутки носила, все третьяков, т. е. сразу трех лет возраста! И он в ту пору жил весьма богато! И ты, надежа — великий царь, занял у него сорок тысяч денег!
— Слыхали ль вы, господа бояре, этакую сказку? И ты, надежа — великий царь?
Господа видят, что нечего делать, — говорят все, что слыхали.
— Ты, великий царь? Занял у моего батюшки сорок тысяч денег — вишь, господа все слыхали! А ты мне денег до сих пор не отдаешь!
И видит царь, что дело нехорошее: надо отдать царевну и полцарства, — либо сорок тысяч денег!
Отдал ему сорок тысяч денег.
И пошел этот портной опять в кабак, с песнями!..
Вот те, и сказка вся!
— Афонька! Где был-побывал, как от меня бежал?
— В вашей, сударь, деревне — у мужика под овином лежал.
— Ну а кабы овин-то вспыхнул?
— Я б его прочь отпихнул.
— А кабы овин-то загорелся?
— Я бы, сударь, погрелся.
— Стало ты мою деревню знаешь?
— Знаю, сударь.
— Что, богаты мои мужички?
— Богаты, сударь! У семи дворов один топор, да и тот без топорища.
— Что ж они с ним делают?
— Да в лес ездят, дрова рубят; один-то дрова рубит, а шестеро в кулак трубят.
— Хорош ли хлеб у нас?
— Хорошо, сударь! Сноп от снопа — будет целая верста, копна от копны — день езды.
— Где ж его склали?
— На вашем дворе, на печном столбе.
— Хорошее это дело!
— Хорошо, да не очень: ваши борзые разыгрались, столб упал — хлеб в лохань попал.
— Неужто весь пропал?
— Нет, сударь! Солоду наростили да пива наварили.
— А много вышло?
— Много! В ложке растирали, в ковше разводили, семьдесят семь бочек накатили.
— Да пьяно ли пиво?
— Вам, сударь, ковшом поднести да четвертным поленом сверху оплести, так и со двора не свести.
— Что ж ты делал, чем промышлял?
— Горохом торговал.
— Хорошо твое дело!
— Нет, сударь; хорошо, да не так.
— А как?
— Шел я мимо попова двора, выскочили собаки, я бежать — и рассыпал горох. Горох раскатился и редок уродился.
— Худо же твое дело!
— Худо, да не так!
— А как?
— Хоть редок, да стручист.
— Хорошо же твое дело!
— Хорошо, да не так!
— А как?
— Повадилась по горох попова свинья, все изрыла-перепортила.
— Худо же, Афонька, твое дело!
— Нет, сударь! Худо, да не так.
— А как?
— Я свинью-то убил, ветчины насолил.
— Эй, Афонька!
— Чего извольте?
— С чем ты обоз пригнал?
— Два воза сена, сударь, да воз лошадей.
— А коня моего поил?
— Поил.
— Да что же у него губа-то суха?
— Да прорубь, сударь, высока.
— Ты б ее подрубил.
— И так коню четыре ноги отрубил.
— Ах, дурак, ты мне лошадь извел!
— Нет, я ее на Волынский двор к собакам свел.
— Ты никак не дослышишь?
— И так коня не сыщешь.
— Жену мою видел?
— Видел.
— Что ж, хороша?»
— Как сука пестра.
— Как?
— Словно яблочко наливное.
Тошно молодой жене с старым мужем, тошно и старику с молодой женой! В одно ушко влезет, в другое вылезет; замаячит — в глазах одурачит, из воды суха выйдет: и видишь и знаешь, да ни в чем ее не поймаешь!
Одному доброму старичку досталась молодая жена — плутоватая баба.
Он ей слово в науку, она ему в ответ:
— Нет тебе, старой лежебок, ни пить, ни есть, ни белой рубахи надеть!
А не стерпишь — слово вымолвишь: дело старое!
Вот и придумал он жену выучить. Сходил в лес, принес вязанку дров и сказывает:
— Диво дивное на свете деется: в лесу старой дуб все мне, что было, сказал и что будет — угадал!
— Ох, и я побегу! Ведь ты знаешь, старик: у нас куры мрут, у нас скот не стоит... Пойду побалакать; авось скажет что.
— Ну, иди скорей, пока дуб говорит; а когда замолчит, слова не допросишься.
Пока жена собиралась, старик зашел вперед, влез в дубовое дупло и поджидает ее. Пришла баба, перед дубом повалилася, замолилася, завыла:
— Дуб дубовистый, дедушка речистый! Как мне быть? не хочу старого любить, хочу мужа ослепить; научи, чем полечить?
А дуб в ответ:
— Незачем лечить, зелья попусту губить, начни масленей кормить. Сжарь курочку под сметанкою, не скупись: пусть он ест — сама за стол не садись. Свари кашу молочную, да больше маслом полей; пущай ест — не жалей. Напеки блинцов; попроси, поклонись, чтоб их в масло макал да побольше съедал, — и сделается твой старик слепее кур слепых.
Пришла жена домой, муж на печке кряхтит.
— Эх ты, старенькой мой! Ай опять что болит? Ай опять захирел? Хочешь, курочку убью, аль блинцов напеку, кашку маслом полью? Хочешь, что ль?
— Съел бы, да где взять?
— Не твоя печаль! Хоть ты и журишь меня, а все тебя жалко!.. На, старинушка! Ешь, кушай, пей — не жалей!
— Садись и ты со мною.
— Э, нет! Зачем? Мне бы только тебя напитать! Сама я там-сям перекушу — и сыта. Ешь, голубчик, помасленей ешь!
— Ох, постой жена! Дай водицы хлебнуть.
— Да вода на столе.
— Где на столе? Я не вижу.
— Перед тобою стоит!
— Да где же? Что-то в глазах темно стало.
— Ну полезай на печку.
— Укажи-ка, где печь? Я и печь не найду.
— Вот она, полезай скорее.
Старик сбирается головой в печь лезть.