— Не двигаться! — приказал он и, подняв с земли пиджак рыболова, быстро осмотрел его.

Рыболов в эти минуты не произнес ни слова. Лицо его стало совершенно белым. Он прищурил, почти закрыл глаза, в которых вспыхнули огоньки ожесточения, отчаяния и злобы. Огромным усилием воли рыболов погасил эти чувства… Теперь у него был обиженный, недоуменный вид. Под взглядами людей, арестовавших его, он опустил голову и прошептал, что это произвол, что он будет жаловаться.

— Вы хотите еще что-нибудь сказать? — спросил мужчина. — Нет? Предъявляю вам ордер на арест. Видите? Хорошо. Распишетесь потом.

Рыболов молчал.

— Сейчас смотаем ваши удочки, — продолжал мужчина. — Вот так. Ну, а рыбешек придется выпустить в реку.

Он выплеснул содержимое ведерка в воду и огляделся.

— Кажется все!.. Машина недалеко. Пошли…

Рыболов тоскливо оглянулся вокруг, секунду помедлил и затем, с трудом переставляя ноги, побрел вперед…

…В кабинет полковника Дымова вошел капитан Уваров. В руках он держал черный чемоданчик и несколько бумажных свертков.

— Разрешите доложить, товарищ полковник? — спросил Уваров.

— Докладывайте!.. — В голосе Дымова звучало нетерпение.

— Товарищи только что вернулись. Операция проведена успешно. Рущинский арестован на месте радиопередачи. Сопротивления не оказал… Не успел. При аресте изъяты радиоаппарат, браунинг, личные документы.

— Отлично!.. На квартире обыск произвели?

— Да, товарищ полковник… Я лично произвел. В описи указано все, что мы изъяли.

— Пластинка?

— Так точно. Обнаружена дома. Она здесь, в свертке.

Алексей Петрович указал на один из бумажных свертков.

— Есть что-нибудь еще интересное?

— Ничего особенного. Различные справки, характеристики… Блокнот с адресами и телефонами, — Уваров помолчал и виновато добавил: — Есть и номер телефона Липатовой. Значит, Рущинский и Сиротинский…

— Значит так. Что еще?

— Еще обнаружены фотокарточки и записная книжка инженер-майора Барабихина, а также карточка его жены. Записная книжка почти не начата. Страницы оказались чистыми. Только на первой несколько малозначащих справок. Шпиону не повезло.

— Так! — Дымов удовлетворенно потер ладони.

— Ну, спасибо, дружище, — сказал он уже неофициальным тоном. — Молодец! Мы с тобой сделали важное дело, взяли крупного зверя, который мог доставить немало хлопот…

Глава одиннадцатая. Допрос

Полковник Дымов вызвал арестованного. Второй раз в кабинет, в сопровождении конвоира, не спеша вошел высокий молодой мужчина, с бледным, усталым лицом, одетый в простой парусиновый костюм и коричневые туфли. Он сдержанно, с достоинством поклонился полковнику и молча встал у края письменного стола. Полковник показал на стул, но арестованный продолжал стоять. Дверь за конвоиром захлопнулась, и в кабинете остались двое: следователь и арестованный. Два человека, два мира.

Оба молчали.

Наконец, не выдержав затянувшейся паузы и внимательного, изучающего взгляда следователя, арестованный заговорил:

— Я категорически протестую против своего ареста. Я ни в чем не виновен. Объясните, за что вы меня арестовали? Если причина этому — мои радиопередачи, то это просто упражнения радиолюбителя… Уверяю вас…

— С уверениями и протестами не торопитесь, — ответил Дымов, снова показывая жестом на стул.

Арестованный сел, подтянув по привычке брюки, чтобы не смялись.

— Расскажите о себе все, что считаете нужным. Только имейте в виду, что ложью и увертками вы ставите себя в безвыходное положение. У вас есть одна возможность, маленькая возможность на что-то надеяться. Но для этого нужно встать на путь чистосердечного признания. Нужна полная, исчерпывающая исповедь.

— Мне не в чем признаваться, я ничего плохого не сделал! — глухо сказал арестованный. — А если кто-то наклеветал на меня, что-то выдумал, то…

Но полковник прервал Рущинского:

— Вы опять за свое, Рущинский… А ведь самое опасное в вашем положении — это опоздать… Да, опоздать со своим признанием, упустить эту возможность. Разведчик, я вижу, вы опытный… Но, как всегда бывает с вашим братом и с вашими хозяевами, вы не учитываете одного решающего обстоятельства: всякими ухищрениями, уловками, шантажом вы можете запутать в своей паутине одного-другого слабовольного человека. Запутать и попытаться использовать его в своих целях. Но зато сотни, тысячи, миллионы советских людей следят за каждым вашим шагом, помогают нам, контрразведчикам, вылавливать и обезвреживать вас.

Рущинский хотел было что-то сказать, но сдержался и опустил взгляд.

— Все это я говорю не для того, чтобы просвещать вас, — продолжал Дымов, — а для того, чтобы вы поняли безнадежность вашей авантюры и бессмысленность вашего запирательства. Сюда, в этот кабинет, придут простые советские люди. Они будут уличать вас во лжи, и от всех ваших уверток и версий не останется камня на камне. Вас уличат… — Сергей Сергеевич мгновение помедлил и заговорил снова, не спуская пристального взгляда с арестованного: — Уличат Барабихина, Липатова. И не только они. Вас уличат и те, кого вы еще не видели и не знаете, но кто знает ваши подлые дела и помог нам поймать вас с поличным.

Полковник встал.

— Надеюсь, что вы понимаете еще одно обстоятельство: вам придется рассказать — кто, где и когда дал вам задание начать охоту за Барабихиным. Повторяю — за инженер-майором Барабихиным. Даю вам еще несколько минут на размышление. А пока, чтобы у вас не осталось сомнений в том, что ваша карта бита, я нарисую картину всего, что произошло.

Полковник прошел к сейфу, стоящему в углу комнаты, открыл сейф, вытащил оттуда маленький изящный патефон и поставил его на письменный стол. Затем достал из ящика стола небольшую пластинку и показал ее арестованному.

— Любопытная вещичка. Ее забрали у вас на квартире во время обыска. Вы в это время были за городом, совмещали приятное с полезным. Рыбу ловили и деловой разговор с друзьями на коротковолновом вели… Кстати, гражданин «радиолюбитель», аппарат ваш — американской марки. А теперь — давайте, послушаем…

Полковник завел патефон.

Песня «Метелица» зазвучала в кабинете следователя. Если бы посторонний человек вошел в этот момент в кабинет, все происходящее могло показаться ему необыкновенно странным. В кабинете полковника Министерства внутренних дел во время допроса следователь и арестованный слушали патефон. На лице полковника блуждала мечтательная улыбка. Видимо, песня доставляла ему наслаждение, а вид второго слушателя — арестованного — доставлял ему тоже немалое удовлетворение. Рущинский сидел сгорбившись, спрятав голову в плечи, засунув ладони рук между коленями. Лицо его стало серым, постаревшим.

Рущинский знал эту пластинку наизусть. С той минуты, когда полковник положил ее на диск патефона и раздались первые звуки, он понял, что дальнейшая игра бесполезна. Провал налицо. Ставка бита. Пришло время расплачиваться по счету. Зачем тянуть? Если он не начнет говорить сегодня, ему придется это сделать завтра, послезавтра… Нет, уж лучше не откладывать… Может быть, хоть это будет маленькой зацепкой за жизнь.

Рущинский устало махнул рукой. В этом жесте было все, что волей-неволей хотел выразить пойманный с поличным шпион: и бессмысленность дальнейшего запирательства, и безнадежность своего положения, и готовность давать показания… Да, вынужденная готовность давать показания, потому что он хотел жить, а своим хозяевам и шефам он теперь был не нужен. Они откажутся, уже отказались от него. Провалившийся агент вычеркивается из списка живых. «Ягуара-13» больше нет…

— Можно мне напиться? — глухо спросил Рущинский.

Он с жадностью выпил стакан воды и закурил папиросу. Взглядом, в котором отражались отчаяние, безнадежность и душевная опустошенность, скользнул по комнате и задержался на подоконнике, на котором, как всегда, стояла вазочка с цветами. Цветы!.. Рущинский неожиданно горько улыбнулся.