Ольга вышла из кухни.

— Не с добром ты пришел к нам, Николай Стафеич,— говорил старик.—Мы так здесь не думаем.

Николай ходил по комнате и курил.

Старик подошел к печке и стал устраивать себе постель.

— Не-ет, Николай Стафеич,— заговорил снова он,— мы верим... Уж коли такую политику товарищ Ленин повел, стало быть, так нужно. Он мудрый человек. Всю свою жизнь он отдавал за народ.

Николай сел за стол. Он шумно сдернул с самовара чайник, плеснул в стакан черного, как сусло, чаю и залпом выпил. Стафей Ермилыч разделся, залез под стеганое одеяло и более спокойно продолжал:

— Нас тебе с толку не сбить.

— Ну, ладно, увидим, что дальше будет.

— И смотреть нечего, опричь добра, ничего не будет. Не языком чесать, а за дело надо приниматься. Дела много. Разорили страну-то... Давай-ка ложись, да спи. Умный!..

— Хорошо же вы меня встретили. Нечего сказать.

— По одежке встречают, по уму провожают,— уже спокойно говорил Стафей Ермилыч.— С добром и мы встречаем добром.— Старик смолк.

— Обидел ты тятеньку,— укоризненно сказала Ольга, приготовив мужу постель.

— Никто его не обижал, сам он себя обидел,— мрачно отозвался Николай.

В комнате наступила тишина. Ольга в раздумье присела на стул. Она. посмотрела на мужа. Брови его были опущены, глаза запрятались глубоко, был только виден слабый блеск их.

Николай разделся и глухо спросил:

— А ты чего сидишь, разве не будешь спать ложиться?

— Как не буду?

— Ну, а что не раздеваешься, кого ждешь?

Ольгу будто хлестнули эти слова. Она вспыхнула.

— Кого мне ждать?.. Никого я не жду и никого не ждала.

— Никого не ждала без меня?

— Ты, Коля, с ума сошел?..

— Ну,— ровно прозвучал его голос,— три года меня не было, али все так было? — по лицу его пробежала усмешка.— Все ведь люди, все человеки. Ну, что было, то было, а что не было, значит, не было. А что было, думаешь, я не узнаю?.. Худые вести не лежат на месте.

Ольга встала гневная, прямая, лицо ее горело.

— Как у тебя ворочается язык-то говорить такую гадость! — голос ее дрогнул.— У тебя, должно быть, одни мутные мысли и бродят. Ты умеешь только обидеть человека. Хотя бы первый день встречи не отравлял...

Она вышла из спальни.

— Куда ты? — крикнул он ей вслед.

— Не хочу я с тобой говорить.

— Та-а-к, хорошо-о,— зловеще протянул он.

Ольга эту ночь почти не спала. Ее жгла и приводила в ужас догадка: «Неужели он к тятеньке ревнует».

На утро Николай встал мрачный и молчаливый. Напился чаю и ушел. Возвратился он, веселый и ласковый, а вечером миролюбиво разговаривал с отцом и с Ольгой. Казалось, все пошло гладко, хорошо. Стерлись недоразумения, и ссора, как вспыхнувшая спичка, потухла. Николай снова поступил работать на завод. Но Ольга чувствовала, что в нем сидит какое-то подозрение.

И вот однажды он пришел раздраженный. От него пахло вином. Ольга сразу поняла, что с ним что-то случилось, и не решалась заговорить. И он молчал. Ольга наблюдала за ним из кухни. Он ел и зловеще сопел.

У Ольги снова шевельнулось чувство отвращения к этому человеку.

Пообедав, он вышел из-за стола, закурил, прошелся по комнате и пнул ногой сапог, лежавший у порога.

— Теперь все понятно,— проговорил он раздельно.

Ольга насторожилась.

— Я тебе говорю, Ольга.

— Слышу я. Чего понятно?

— Понятно, почему вы меня так встретили, в штыки, что называется.

Ольга встала в дверях кухни, пытливо смотря на мужа. А тот вышел на средину комнаты и, запустив руки глубоко в карманы штанов, спросил:

— Чего смотришь?

— На тебя смотрю, не понимаю, чем ты опять недоволен.

— Хм. Не понимаешь? Какие вы все стали здесь бестолковые! Слушай, жена. Ты мне по-большевистски должна сказать всю правду.

— Я тебе никогда не лгала и людям не советую лгать.

— Вот, вот. Ты мне скажи, с кем ты здесь время проводила?

— С кем? Жила дома с тятенькой.

— С тятенькой? И больше ни с кем?

— Не помню...

— Не помнишь? А я тебе напомню. Кого ты вечером впускала к себе, кого ночью провожала?

— Добрушина, мы тебе об этом говорили.

— Вот. Добрушина, Пашку, бабника, труса. Смылся он, когда мы с боем отступали отсюда, сдрейфил. На сторону беляков перекинулся, а ты... Ты с ним любезничала. Эх, ты-ты! Предателя рабочего класса приголубила. Стыд-от есть у тебя?

— Ну, еще что? Говори сразу,— глухо сказала Ольга, окидывая его с ног до головы гневным взглядом.

Николай выплюнул изжеванную папиросу.

— Ты не прикидывайся святошей, га-дина!

Он подошел вплотную к ней, лицо его посерело, нижняя челюсть скривилась. И, схватив за ворот кофты, он вытолкнул ее на средину комнаты.

— Ну... что зенки-то выворотила? Слопать меня хочешь своими шарищами? Подавишься,— исступленно закричал он, тряся Ольгу.— На, подлая, получай!

Со всего размаху он хлестнул ее по лицу, и она, как подкошенная, упала на пол, ударившись головой о ножку стола.

В это время в комнату вошел Стафей Ермилыч. Ошеломленный, он остановился у порога. Ольга тяжело приподнялась, села на пол, зажав лицо ладонями.

— Это что такое? Ты что с ней сделал? — крикнул Стафей Ермилыч. Николай стоял возле стены бледный, с крепко стиснутыми губами.

— Она знает что и знает за что,— раздельно сказал он.

Стафей Ермилыч присел к Ольге на корточки, взял ее за руки. Лицо ее было в крови. Он поднял ее и усадил на стул. Она навалилась на стол и тихо зарыдала.

— Бить?.. Ты...— прохрипел Стафей Ермилыч.— За что ты бабу ударил?.. Ну, тебя я спрашиваю, подлая твоя рожа?..

— Тятенька, оставь его,— в страхе вскричала Ольга.— Тятенька!

— Пожалуйся,— злобно крикнул Николай.— Пашке Добрушину еще пожалуйся, хахалю своему.

— А... Так вот как?.. Вот в чем дело-то! Тебе не стыдно?.. Баба твоя без тебя здесь, как рыба об лед, билась, а ты... Это... это за все заботы ее бить?! — Стафей Ермилыч бросился к сыну и, схватив его за ворот, кричал и плакал: — Да я тебя... я тебя в порошок изотру... я...— он ударил Николая кулаком по голове, но вдруг стал опускаться, точно ноги его надломились. Один глаз закатился. Старик беспомощно цеплялся за пиджак сына и сползал на пол. Ольга подхватила его, а он бессвязно лепетал, хватая воздух правой рукой:

— А... па... хы...

— Помоги отцу! — крикнула Ольга вне себя.

Они молча раздели его и уложили на кровать, а он стонал, что-то невнятно бормотал диким горловым голосом.

— Иди скорей за врачом,— грозно крикнула Ольга. Николай растерянно накинул на плечи шинель и вышел.

Ольга склонилась к старику. Он тяжело дышал и беспокойно ежился правой половиной тела. Правый глаз его был устремлен в потолок, а левый закатился под веко. Ольга стерла с его лица пот, слезы обильно катились из ее глаз. Будто отрывалось от сердца самое дорогое, отрывалось с нетерпимой болью.

Стафей Ермилыч умер на третий день. Хоронили его с музыкой, с флагами, по-новому. На похороны пришло много рабочих. Ольга шла за гробом подавленная. Ей казалось, что она хоронит последнее, что осталось в ее жизни.

В тот же день, после похорон, она собрала все свои пожитки, завязала в узел, окинула тоскливым взглядом избу, где прожила около пяти лет в заботах, в радости, в горе. Один Стафей Ермилыч освещал эту жизнь любовью и лаской. Теперь же в комнате было пусто и неприветливо, и все для нее стало чужим.

Муж сидел в спальне.

— Ну, Николай Стафеич, я пошла, прощай,— сказала она негромко.

Он не ответил, только слышно было, как скрипнул стул и тяжело передвинулся.

— Мне теперь здесь делать нечего, прощай.

Он не вышел из спальни. Было тихо.

Ольга быстрыми шагами пошла домой, к матери, в родное гнездо. И чем дальше она уходила от сазоновского дома, тем становилось легче и легче.

Часть третья

ГЛАВА I

Ольга снова поступила на завод. Первое время она работала на подаче дров, потом перешла в механический цех. Когда-то здесь работал Гриша Гальцов. Тоскливо и жутковато было Ольге в первые дни. Она чувствовала себя одиноко среди мужчин. Все как-то с удивлением посматривали на нее. Странным казалось, что женщина встала к токарному станку.