Бились беспощадно, а Мальцевы со всей своей челядью гогочут, визжат, кричат, подуськивают: «Поддай! Наддай! Бей! Вали!»

И валили, сворачивали носы, скулы, ломали ребра, оставались без глаз. Бились, как те... — Чапаев запнулся, вспоминая слово, — как гладиаторы.

А ещё другой забавой тешились господа. Это уже в крещение было, после водосвятия. Подпоят для задора хуторских мужиков, а потом бросят их в пруд или прорубь. В реку опустят бочку с водкой, а чтобы та тонула, камнями её обвяжут. Ныряй, кто хочет!

Бросались в прорубь, ныряли, становились дублеными от мороза, а потом отлеживались неделями. В жару и без памяти.

— Сволочи, в общем, — подытожил Чапаев. — Бесились с жиру. Народ калечили.

Население ближайших сел и хуторов понемногу растаскивало хозяйство имения. Не обходилось и без того, что приедет какой-нибудь начальник из уездного центра с инспекцией и увозит с собой пару-тройку рысаков и что-нибудь ещё. Следом за ним — новый «учетчик» и уезжает с тем же результатом.

Чапаев учредил в Бенардаке комендатуру из рабочих имения. Лелеял надежду создать там коммуну. Об этом он не раз говорил командирам частей. Но разве от этого убережешь хозяйство имения!

Приехал в Бенардак, к примеру, начальник хозяйственной части нашего полка Василий Перов, взял несколько лошадей и повозок для полка. Может быть, и обошлась бы незамеченной эта «конфискация» — мало ли лошадей и прочего добра было в имении, но где-то встретил Чапаев начхоза Перова в коляске под парой рысаков.

— Откуда рысаки? — спросил он его.

Перов ответил.

— Больно быстр! Небось, в эскадроне нет таких, а ты для обоза прихватил. Молодец, что и говорить!

Больше разговаривать с Перовым Чапаев не стал. Видно, гнев одолевал его. К вечеру вызвал Данильченко. Злой, громы-молнии мечет.

— Я в Бенардаке комендатуру организовал от всяких... — он не нашел что сказать от возмущения, — а ты туда же руку запускаешь!

Данильченко попытался что-то возразить.

«— Знаю, не сам ты, — перебил Чапаев, — начхоз твой на мальцевских рысаках этаким фертом раскатывает. Чего потакаешь! Кровные жеребцы и матки — не для боя и обоза. Они государству нужны.

Взятых рысаков приказал вернуть и добавил:

—Судить трибуналом будем твоего начхоза, чтобы неповадно для других было.

И большого труда стоило Стефану Данильченко уговорить Василия Ивановича не прибегать к такой суровой мере. Он немного остыл и согласился.

—Ладно, но попадется ещё раз — пущай пеняет на себя. Неровен час, без трибунала проучу, не погляжу, что балтийский матрос. Будет знать Чапаева.

Передвинулся полк ближе к частям дивизии, а в Бенардак нагрянули белоказачьи сотни и захватили его.

Не мог примириться Чапаев с тем, что хутор и имение у противника. Но кого направить в хутор, удаленный от расположения дивизии на 15 верст? Балашовский и Пензенский полки разбросаны поротно, побатальонно, а другие части не закончили формирования, им не до боев. Но надо выбить белоказаков, пока не поздно. Разведка доносила: угоняют казаки лошадей, скот, увозят самое ценное имущество.

Запросил Чапаев штаб армии, но ответа не получил: не придали, видимо, значения Бенардаку. Шли упорные бои под Самарой. И тогда Чапаев решил действовать самостоятельно. В полдень вызвал Данильченко к телефону:

— Твой полк ближе всего к Бенардаку, к утру захватить надо и казаков проучить. Кому поручишь дело?

— Надо направить 2-й батальон, он ближе к Бенардаку, а командир батальона Порошин — зверь в бою. Если и придется отходить при неудаче — не дрогнет, с любого противника отобьется, — порекомендовал Стефан Данильченко.

Григорий Васильевич Порошин до Красной Армии служил в Черноморском флоте. Был вначале командиром роты и вступил в командование батальоном, заменив комбата Евгения Петрушенко.

Чапаев с предложением согласился. Времени для подготовки операции оставалось мало. День был на исходе, а предстояло совершить 15 километровый марш-бросок.

План боя наметили простой: атака противника в лоб. Хорошо знали местность вокруг: равнинная степь без единого деревца, кустика, ни ложбинки, ни бугорка. Все очень хорошо просматривается. На десяток километров скрытно не подойти. Только в самом хуторе — ветлы на плотине и развесистые липы в небольшом парке.

Выступление батальона было назначено на полночь, с расчетом подойти к хутору на рассвете.

Комбату Порошину с тремя ротами и командой с 12-ю пулеметами дали еще одно орудие и взвод конных кавалерийского эскадрона. И уже в наступивших сумерках в расположение батальона прибыл Чапаев. Он выслушал сообщение о том, как намечены наступление и бой. Со всем согласился, только спросил:

— А где же броневик?

Получив ответ, что тот ремонтируется и раньше, чем через сутки, не будет готов, выразил свое сожаление:

— Жаль, не во время разобрали. Тут бы ему в самую пору пощекотать казару.

Однако откладывать наступление не стал. Уезжал из полка, сказал:

— Обойдетесь без меня. Бенардак возьмете, в том абсолютно уверен. Но пехоты там не должно быть. А конница в контратаку в лоб не бросится — учены. Глядите в оба за флангами и тылом. И пулеметы поближе попридерживайте. Орудие пускайте в дело по Бенардаку в самом крайнем случае. Народа рабочего там много, боюсь, побьете, покалечите. Ну, а уж ежели придется выбивать казару снарядам, тут ничего не поделаешь — бой!

...Ушла вперед конная разведка, за ней на подводах тронулись пехотные роты, пулеметная команда, орудие с зарядными ящиками со снарядами. И вдруг позвонили из штаба и сказали немного задержаться: выехал Чапаев. Через некоторое время к штабу полка прискакал Петр Исаев: «Василь Иваныч у крайней избы поджидает!» Крикнул — и стремглав обратно.

Тронулись верхами вслед за удалявшимся батальоном. Ехали шагом вперемежку с рысью.

Двигались долго. По расчетам, до Бенардака оставалось 3-4 версты, а сколько в действительности — не разберешь: трудно определить ночью в степи.

Впереди батальона — тишина, ни единого выстрела. Но было точно известно, что в Бенардаке располагается белоказачий конный полк, а это значит 300-350 сабель (численность белоказачьих частей колебалась в зависимости от количества конных сотен в полках).

Именно тишина и настораживала. Но вот появились робкие проблески рассвета, а с той стороны, куда ушла конная разведка, донеслись первые выстрелы. Пришпорили коней и поскакали быстрее.

Огонь впереди усиливался: вместе с винтовочными выстрелами, и, перекрывая их, донеслась пулеметная трескотня, гулко разносившаяся в прозрачном степном воздухе раннего утра.

В общем, и без донесений было ясно, что под Бенардаком вступили в бой головные подразделения батальона. От хутора навстречу скакали десятка три подвох с верховыми.

— Куда, Бахтин? — окликнул Данильченко хорошо знакомого конника.

— Комбат приказал отъехать на версту, стать у омета и ожидать распоряжений, — ответил тот.

Впереди снова загрохотало орудие. Несколько человек с Чапаевым поскакали к нему.

— Куда стреляете? — крикнул Чапаев командиру орудия, сидевшему на омете.

— По кокошкам (по курам), — ответил тот, не признав спрашивающего, не отрываясь от бинокля.

— Еще трое шрапнэл! Бэглы, огон! — последовала команда с омета.

Один за другим загремели три пушечных выстрела.

— А, падло, централа заимэт вам! — крикнул командир орудия с омета. — Три гранат!

— Правэ о... — и дальше следовало указание прицела. — Бэглы огон!

Что означали слова командира орудия Томаша Студничка, по национальности словака, добровольца Красной Армии из бывших военнопленных австро-венгерской армии, Чапаев вначале и не понял. Но взобравшись на омет, разглядел мечущуюся конницу противника, в гуще которой метко рвались посланные снаряды.

С другой стороны хутора на левофланговую роту батальона с гиком и свистом неслась в атаку белоказачья конница с пиками наперевес.