И вот, после такой радости, пришла я в штаб и застала твоё письмо, доброе, ласковое, с поздравлением за прошлый вылет. Это чудесное совпадение! Пока до тебя дошло письмо и ты ответила — я уже вылетела на новом самолёте, на более сложном и совершенном…»

…Землянка на аэродроме. Топится печка. Марина сидит на полу и глядит на огонь. То и дело подкладывает дрова и помешивает в печке. Девушки вполголоса поют. Идёт дождь.

— Кто скажет слово «дождь», — внезапно говорит кто‑то, — тот будет облит водой.

Марина отрывает глаза от огня:

— Не надо хныкать, будущие гвардейцы!

— Товарищ майор, расскажите нам о себе, о своей жизни!

— Да что рассказывать! Жизнь обыкновенная, как у каждой из вас. Да и что старое вспоминать! Интересно думать о будущем…

— Ну, о будущем расскажите, — не унимаются девушки.

— О будущем можно… Я буду жить до восьмидесяти лет. Меньше нельзя — не успею с делами управиться. Полк наш на фронте получит гвардейское знамя, прославится боевыми делами. Это обязательно! Вернёмся с победой к мирной жизни, я всех вас за хороших людей замуж выдам. Нет, за отличных!

Девушки хохочут. Уже никто не думает о скучном дожде. Марина садится за письмо:

«…Вот уже пять дней, как мы начали новую жизнь, расстались со своим насиженным местом и двинулись в путь. Живём по — походному. Все те маленькие удобства, которые мы себе создали там, уже забыты. Теперь каждый из нас — воин: и по духу, и по знаниям, и по умению мужественно переносить трудности походной жизни. Народ у меня молодой, смелый, весёлый и преданный. Никогда не унывают. Очень люблю я их. Суровая у них молодость! Не задумываясь, они готовы отдать жизнь за Родину, и всё это горячо, от сердца, по — молодому. Дружные они!

Мамочка, я счастлива сейчас, как никогда. Прихожу утром на стоянку своих машин. Красивые они, мощные, много их — прямо сила! И всему этому я хозяйка. По взмаху моей руки одновременно запускаются моторы, и по моей воле всё это мгновенно поднимается в воздух, собирается в боевой строй и летит за мной туда, куда я поведу. Это большое счастье, которого я никогда ещё не испытывала. А самое большое счастье — это видеть мощное наше оружие, которое таит в себе смерть врагам…»

Это письмо мы получили уже в Москве. Вернулись мы сюда 2 ноября. С волненьем вошла я в Маринину комнату. Подошла к её столу и увидела под стеклом вырезанный из журнала портрет Зои Космодемьянской.

Воздушных налётов больше не было. Жизнь столицы постепенно налаживалась. В школах шли занятия.

Письмо Марины к Тане во время войны. Последняя страница.

Дом наш плохо отапливался, но мы были счастливы, что уже находимся в Москве. А 17 декабря случилось у нас радостное событие: прилетела на неделю Марина. Какое это было счастье — опять собраться всей семьёй! Все мы— представители трёх поколений — сильно изменились за месяцы войны: похудели, побледнели, но все были одинаково веселы. Так и не разлучались всю неделю. Коллектив Художественного театра, узнав о приезде Марины, пригласил её выступить и рассказать о своей фронтовой жизни. В тот же день всей семьёй мы смотрели «Три сестры» во МХАТе. Посмотрели «Фронт» в Малом театре, несколько раз были в кино. За пятнадцать месяцев мы совсем отвыкли от всех этих удовольствий, соскучились по театру и как‑то по-новому, по — иному наслаждались игрой московских артистов.

А перед самым Марининым отъездом заехал к нам с фронта Рома. Весь последний вечер Марина провела в беседе с братом и под конец прочла ему несколько стихотворений Симонова. Рома знал — Марина любит и умеет читать стихи — и слушал её не отрываясь до поздней ночи, как когда‑то в юности…

Рано утром я провожала Танюшу в школу.

Ходила на цыпочках, чтобы не потревожить спящую Марину. Но она услышала Танины шаги и окликнула её.

Она целовала дочку особенно нежно, крепко прижимала её к себе, приглаживала растрепавшиеся волосы.

— Когда‑то ещё увижу тебя! — сказала она. — Ведь я лечу отсюда прямо в бой…

Марина встала, накинула тёплый халат и села за рояль. Она играла танец русалок из оперы «Русалка» Даргомыжского; этот танец Танюша танцевала, когда была ещё совсем крошкой.

— Станцуй, девочка! — попросила её Марина. — Пусть нам покажется, что ты опять маленькая.

Но Таня боялась опоздать в школу.

— Какая же я маленькая? — сказала она. — Я почти до тебя уже доросла!

Тогда Марина со смехом подвела Таню к двери в коридоре, где уже несколько лет она карандашом отмечала рост девочки.

— Стань сюда, вплотную, — сказала Марина, беря карандаш.

Двенадцатилетняя Таня была высока и тонка.

— Ого! Сто пятьдесят пять сантиметров! Действительно, с бабушку выросла!

Она ещё раз поцеловала Танюшу и отпустила её. И долго смотрела ей вслед.

Мы остались одни. Сели друг против друга и стали говорить о Тане. Вспомнили один случай из её «деловой» жизни.

Как‑то давно, ещё в одном из младших классов, в последний день учебного года Таня пришла домой в особенно хорошем настроении. Она протянула Марине свой табель и сказала:

— Учительница говорит, что мой табель очень легко заполнять: можно выставлять в каждой строчке по пятёрке, даже не глядя.

Марина внимательно просмотрела табель. Действительно, пятёрки выстроились в нём длинной сплошной шеренгой. Тогда она серьёзно и деловито сказала:

— Если ты можешь так учиться, давай заключим договор: не снижать! Идёт?

— Идёт! — ответила, подумав, Таня.

Ни одного раза не нарушила она этот договор, который считала для себя священным. Из класса в класс Таня переходила с похвальными грамотами. Одинаково ровно училась и в довоенной Москве, и в Васильсурске, и когда мы вернулись домой из эвакуации.

Потом я вспомнила одно из первых военных писем Марины.

Она писала Тане:

«Сдаю зачёты и экзамены, как и ты, только на пятёрки. Вызываю тебя на соревнование…»

Ах, если бы не война!..

Автомобильный гудок ворвался в нашу тихую беседу: с аэродрома за Мариной приехала машина. Наскоро одевшись, Марина заторопилась на аэродром. Мы присели на диван.

— Лечу в Сталинград, мамочка. Там немцы держатся ещё на «пятачке» в тридцать пять квадратных километров. Надо их с этого «пятачка» выбить как можно скорее. Я тебе ещё позвоню с аэродрома.

Мы обнялись, поцеловались.

— О Тане не тревожься, — сказала я.

Марина уже открыла дверь, но быстро обернулась:

— Забыла томик Симонова.

Я сказала:

— Ну зачем тебе эта растрёпанная книжка?

— Нужно, мамочка. Если бы ты знала, как стихи помогают моим девушкам, когда на них вдруг нападает грусть!..

— Ну — ну, бери, раз так, — засмеялась я.

Мы опять поцеловались. На душе у меня было тяжело. Но я, как всегда, крепилась, стараясь не волновать Марину. Едва на лестнице затихли её шаги, я дошла до кресла, да так и осталась сидеть в нём, около телефона, в ожидании Марининого звонка. Где‑то в глубине сердца теплилась надежда: а вдруг Марина задержится ещё на несколько дней и останется встречать с нами Новый год?..

Планшет Марины, с которым она вылетела в своё последнее боевое задание.