К евреям я, живя в Ковне и в Ковенской губернии с рождения, конечно, привыкла и всегда любила их, как необходимую принадлежность родного края.

Особенно евреев, с которыми вечно приходилось встречаться, видя их постоянно в магазинах или исполняющими работы по ремонту в деревне: они и кровельщики и маляры, они и пахтыри и покупщики зерна. Одним словом, они необходимы, не только необходимы, но и весьма удобны и приятны, как всегда говорил мой отец. Устроить, например, в Колноберже большой обед. К кому обратиться, как не в колоньяльный магазин Шапиро в Кейданах, у которого есть «всё», а если чего и нет, то он с первым же поездом готов ехать за требуемым в Вильно, или хоть в Берлин. Кажется к таким дорогим способам доставания провизии мои родители, жившие всегда очень скромно, никогда не прибегали, но что Шапиро это предлагал — сама слыхала.

Глава XI

К очень веселым дням в Колноберже относились дни наших именин, почти все приходящиеся на летние месяцы.

Самым торжественным образом, конечно, справлялось 29-ое июня, День Ангела моего отца, и 11-ое июля — именины мамá.

Накануне праздничных дней, вечером, приходили рабочие поздравлять с наступающим праздником: на именины папá — мужчины, на именины мамá — женщины, а на мои — девушки. Младших сестер поздравлять не полагалось.

Издалека, в теплом, душистом, летнем воздухе слышится пение; довольно нестройное и заунывное, как все литовские песни, издалека оно кажется поэтичным и нежным.

Заслыша пение, мы выходим на балкон. Пение всё громче и ближе и, наконец, из темноты выходят, освещенные теперь светом наших окон, фигуры рабочих. Тот из нас, кому приносится поздравление, выслушивает пожелания и дает на чай и поздравители с пением уходят.

В честь папá стараются петь русские песни. Бывший солдат Казюк лихо запевает:

Три деревни, два села,

Восемь девок, один я,

Куда дееевки, туда я!

а хор весело подхватывает:

Девки в лес, я за ними,

Девки сели и я с ними…

А когда папá сходит со ступеньки подъезда, тот же Казюк выходит из толпы и ясно и четко, держа руки по швам, декламирует всегда одно и то же стихотворение Кольцова, видно единственное, запомнившееся ему со школьной скамьи.

На следующий день с утра всё в доме и усадьбе другое, чем всегда. Торжественно и необычно. Мы, дети, даем наши подарки к утреннему кофе. Мамá-то легко сделать подарок, а вот подарок для папá всегда огромное затруднение, и наша творческая фантазия не идет дальше вышитых или разрисованных закладок в книгу. Когда у папá собралось около дюжины таких закладок, мы стали дарить рисунки. Папá их трогательно берег, и они впоследствии, вставленные в рамки работы домашнего столяра, украшали стены комнат папá в Колноберже.

Сам папá в юности, пока была здорова его рука, рисовал; очень любил живопись и поощрял мое стремление совершенствоваться в этом направлении.

Позже, когда сестры подросли, стали мы ставить, в виде подарка и сюрприза, домашние спектакли. Текст писала моя сестра Наташа, с детства обладавшая литературным талантом. И родители и гости хвалили эти представления, но мы довольны не были и всё думали, что вот бедный папá обижен, получая только «Des cadeaux en l'air» («Воздушные подарки».), как говорила Наташа. Папá смеялся и советовал шутя: «Вот что, вышейте мне галстук с большой красивой розой или шерстяные ночные туфли с незабудками крестиком». Я понимала шутку, но маленькие очень настойчиво просили гувернанток помочь им изготовить подобное великолепие.

На именины никто никогда не приглашался — соседи сами приезжали поздравлять: к папá одни мужчины, к мамá целыми семьями.

Но на Петров день всё же было больше народу, чем на Ольгин, так как поздравить своего «пана маршалка» (Предводитель дворянства по-польски.) приезжали дворяне из очень отдаленных имений. Съезжалось в этот день не меньше тридцати человек, некоторые из них жили за 50–60 верст. На Ольгин день приезжали лишь близкие соседи.

Готовились к этим дням заранее. Леснику было приказано принести ягод, орехов, дичи; экономка с гордостью приносила на кухню откормленных к этому дню птиц, но больше всех старался садовник Яша.

Задолго до именин приходил он по вечерам к мамá докладывать о проектах всяких улучшений и нововведений, задуманных им, как он выражался, «кодню».

А в самый «день» как кипела у него работа и в саду, и в оранжереях, и на балконах! Сам Яша, его постоянные помощники и помощницы, и нанятые по этому случаю поденные, работали, не покладая рук: чистили дорожки, приводили в порядок ковровые клумбы, ставили новые букеты в вазы и, главное, украшали цветами доску, клавшуюся посредине обеденного стола, в центре которой стояла высокая корзина с самыми красивыми цветами.

К шести часам вечера всё было готово, и начинался съезд гостей. В семь часов обедали, а потом сидели на балконе, гуляли, а иногда и танцевали.

Конечно, никто из детей на мужском обеде не присутствовал, на именинах же мамá, большие дети и гувернантки обедали за «взрослым» столом.

Во время обеда перед окнами столовой, в хорошую погоду, или в передней, в дождь, играл еврейский оркестр, тоже являвшийся на именины без приглашения. Папá любил заказывать музыкантам еврейский танец «майюфес», который они с особенным удовольствием и задором исполняли. Если организовывались танцы, то танцевали, конечно, все, и стар и млад, как в деревне полагается. Даже моя старенькая Эмма Ивановна делала тур вальса, после чего довольно улыбаясь говорила:

— Das bleibt immer in den Gliedern (Это всегда остается в членах.).

Самое чудное, конечно, было для меня, когда пригласит папá. Он такой большой, что всё время летишь по воздуху, лишь изредка касаясь ногами земли.

Раз как-то был у нас большой обед. По какому случаю не помню, но не в день именин, и я должна была обедать с маленькими, что мне в мои четырнадцать-пятнадцать лет казалось очень обидным. Мне вовсе не было веселее обедать со взрослыми, откровенно говоря, в детской было даже гораздо веселее, но быть поставленной наравне с восьмилетней Наташей казалось настолько оскорбительным, что я молилась:

— Господи, сделай чудо, сделай так, чтобы я сидела за большим столом!

Мне это казалось ужасно важным, и молилась я искренно. И чудо совершилось. Почти перед самым обедом, когда, казалось, была потеряна всякая надежда, вдруг в мою комнату входит папá и говорит:

— Матя, скорей надевай свое самое нарядное платье, ты будешь обедать с нами. Из Тотлебенов одна не приехала и для тебя есть место.

Несмотря на то, что я весь обед промолчала, это был один из счастливейших дней моей жизни.

Глава XII

Соседей у нас было в Колноберже довольно много. Были мои родители знакомы с помещиками очень отдаленных имений, как те, о которых я упоминала при описании дня именин моего отца, так и, конечно, с близкими.

Самыми близкими были Кунаты. Наши имения разделяла только река Невяжа, но ездить мы могли к ним только вкруговую или когда они присылали за нами лодку.

Имение у Кунатов было небольшое и жили они скромно, но сам Кунат, человек энергичный и деятельный, устроил у себя в имении ряд мелких промышленных предприятий. Изготовлялись у него соломенные шляпы, одеяла и пледы. Последние выходили особенно удачно. Завод работал долгие годы и уже во время войны Кунат выставлял свои изделия на какой-то выставке в Петербурге. Выставку эту посетил государь, и Кунат преподнес ему один из пледов своего производства, а потом рассказывал нам, как государь, взяв подарок из его рук, сказал:

— Благодарю вас, у меня, как раз, не было хорошего пледа.

Когда же государь уезжал с выставки, Кунат, бросившийся к окну, увидел, как император покрыл себе колени его пледом.

Эти предприятия в Шатейнах с самого своего возникновения очень интересовали моего отца. Во время каждого своего посещения он ходил их осматривать, а позже, будучи министром, способствовал их расширению и процветанию.