Чэн Жэнь развернул сверток, из него посыпались документы.

Толпа зашумела, послышались возгласы, в них были и удивление, и гнев, и сочувствие.

— Не на такого напал! Я до конца сведу счеты с этой собакой, с этим людоедом! Я бедняк, и у меня только одно желание: завоевать счастье для бедняков, идти до конца вместе с председателем Мао!

— Крестьяне, объединяйтесь! Истребим феодалов! — подскочил к трибуне Ли Чан. Все подхватили его призыв.

— Чэн Жэнь исполнил свой долг! Это хороший пример всем нам! — кричал Чжан Юй-минь.

— Крестьяне Китая — одна семья! Все мы за председателя Мао! До конца с председателем Мао! — Крики слились в оглушительный рев.

Народ ринулся к трибуне.

— Милостивые отцы и деды! Помилуйте моего старика! Милостивые отцы и деды! — молила о пощаде заплаканная жена Цянь Вэнь-гуя, стоявшая позади мужа.

В ее редких растрепанных волосах виднелись следы черной туши, свежий цветок не украшал, как обычно, ее прическу. Всю жизнь она была послушным эхом своего мужа и сейчас не отставала от него — оба кривлялись, как комедианты, пытаясь спасти свою шкуру.

Обвинения одно за другим сыпались на Цянь Вэнь-гуя. Лю Мань, стоя в самой гуще толпы, выкрикивал один лозунг за другим. Крестьяне влезали на трибуну, задавали Цянь Вэнь-гую вопросы и, не дожидаясь ответа, били его.

— Бей его! Бей до смерти! — кричали снизу.

Цянь Вэнь-гуй, дрожа от страха, все еще твердил про себя: «Лихой молодец из беды вывернется!» Но вслух неустанно повторял:

— Я кругом виноват, добрые отцы и деды! Все признаю: что было, чего не было. Прошу у вас милости! Милости!

— Помилуйте его! Помилуйте! Ведь наш сын в Восьмой армии! — плакала старуха.

— Ах ты, проклятый! — снова вскочил на трибуну Лю Мань. — Чтобы я помиловал тебя? Разве я неправду говорю? Обманул ты моего отца с покупкой мельницы? Говори — было такое дело?

— Было, было, — едва ворочая языком, пробормотал Цянь Вэнь-гуй.

— Отправил ты моего старшего брата в солдаты? Было это?

— Было, было…

— Свел ты с ума моего второго брата! Было это?

— Было, было, было!

— Что ж, возвожу я на тебя напраслину?

— Нет, нет!

— Ах ты проклятый, что же ты тут врешь: «Все признаю, что было, чего не было». Чего же тут не было? Еще и здесь прикидываешься младенцем? Верни мне отца! Верни старшего брата! Верни второго брата!

— Забить его до смерти! — неслись крики.

Толпа осаждала трибуну:

— Бей его! Пусть поплатится жизнью!

Кто-то нанес первый удар, и все стали проталкиваться к ненавистному кровопийце. Из задних рядов люди не могли добраться до трибуны и оттуда неслись крики:

— Сбросить его вниз! Вниз, чтобы все его били!

Каждый хотел сам ударить его. Всех охватила жажда мести за себя, за родных, за предков. Вся боль, вся ненависть, скопившаяся веками, рвалась наружу и сосредоточилась на нем одном. Толпа была готова растерзать его.

И хотя ополченцы преграждали путь к трибуне, людей невозможно было удержать. С бранью и криками они стащили Цянь Вэнь-гуя вниз. Все сгрудились так тесно, что кое-кто пытался добраться до Цянь Вэнь-гуя, влезая на плечи стоявших впереди.

Шелковый халат на Цянь Вэнь-гуе разорвали в клочья, туфли и белый колпак отлетели в сторону. Люди с остервенением топтали одежду злодея. Вокруг Цянь Вэнь-гуя образовалось плотное кольцо. Казалось, ему не уйти живым.

Помня о последнем наказе Чжан Пиня — не убивать помещика, Чжан Юй-минь спрыгнул с трибуны в этот клубок тел, но вырвать Цянь Вэнь-гуя у толпы ему не удалось. Тогда он прикрыл его собой.

— Довольно! Разойдитесь! — закричал он. — Нельзя казнить мерзавца без приказа из уезда!

На помощь Чжан Юй-миню подоспели ополченцы. Но толпа не желала подчиниться. Ее ярость обратилась на Чжан Юй-миня; много ударов пришлось на его долю, но он стоял на своем:

— Я все боялся, что мы с ним не справимся, а вы вот как на него налетели! Разве я сам не убил бы его? Руки так и чешутся! Надо вырвать с корнем это зло! Но без приказа я не смею допустить казни. Я отвечаю за его жизнь. Казнить злодея можно только с разрешения уезда. Успокойтесь! Потерпите немного. Пусть он еще подышит. Мы прикончим его. Только не сейчас.

Крестьяне немного притихли, к Чжан Юй-миню подошли еще ополченцы и оттеснили их.

— Правильно говорит Чжан Юй-минь, — увещевали они самых нетерпеливых. — Слишком легкая смерть для собаки, отделался бы слишком легко, если бы сразу подох… — Толпа расступилась.

— А ведь в самом деле, надо запросить уезд, неужели там не сделают, как хочет народ! — послышались голоса.

— Почему не убить его? Зачем затягивать дело? Как народ хочет, так тому и быть! — все еще упорствовали некоторые.

— Цянь Вэнь-гуй еще должен вернуть вам награбленное, — выступил вперед старый Дун, — он ответит за погубленных им. Если просто убить его, как же он отдаст долги? А за человеческие жизни как заплатит?

— Своей одной жизнью не расплатится! Перебить всю семью! Еще мало будет! — кричали снизу.

— Вы только поглядите на эту тварь! — снова заговорил старый Дун. — Больше ему не выдержать!

Несколько человек втащили Цянь Вэнь-гуя на трибуну. Он неподвижно лежал на полу, точно издыхающий пес.

— Убить сукина сына! — снова закричала толпа.

— Тьфу! Ведь сказал я вам: подохнет — и кары избегнет. Нужно, чтобы он искал смерти, да не мог ее найти! Мы выставим его на площади. Пусть еще поплачет денек-другой! — надрывался Дун.

Этот бывший батрак, очутившись в кругу своих, деревенских, снова сбрел смелость; говорил он уверенно и свободно, сердце его радостно билось.

— Согласны! — ответили ему из толпы.

— Как же это? — раздались другие голоса. — Вырывать сорняк, так с корнем, а то не успеешь оглянуться, как он снова разрастется.

— Вы все еще боитесь его? Теперь он не страшен. Мы всегда справимся с ним, если будем действовать так же дружно, как сегодня. Давайте подумаем, что нам теперь с ним делать.

Со всех сторон посыпались предложения:

— Пусть каждый из нас плюнет на него, ладно?

— Правильно!

— Давайте делить его имущество между всеми!

— Пусть признает свою вину и напишет обязательство, что больше против нас не пойдет, не то мы его убьем!

— Верно! Пусть пишет обязательство! И чтобы своей рукой!

Цянь Вэнь-гуй приподнялся и, стоя на коленях, стал отвешивать поклоны. Правый глаз его совсем заплыл, губы были рассечены; грязные усы обвисли; весь в крови, утратив человеческий облик, он хрипел и заикался:

— Добрые отцы и деды! Кланяюсь всем отцам и дедам, благодарю за милость! Простите все мои преступления!

Школьники, стоявшие отдельной кучкой, передразнивали его: «Добрые отцы и деды!..»

Несмотря на то, что Цянь Вэнь-гуй едва дышал, в его дрожащую руку всунули кисть и заставили писать обязательство.

А собрание перешло к вопросу о конфискации и разделе имущества Цянь Вэнь-гуя и его сына Цянь Ли. Народ не хотел оставлять землю даже другому его сыну, Цянь И. Но для бойцов Восьмой армии существовал закон, отступать от него не дозволялось никому. Пришлось покориться.

Солнце клонилось к западу. Дети уже нашли новое развлечение — они расшвыривали ногами камешки позади площадки. Женщины побежали готовить еду. Активисты торопили Цянь Вэнь-гуя. Куда девалась его обычная ловкость?

Когда стали зачитывать его обязательство, все снова заволновались.

— Пусть сам читает! — раздались крики.

Стоя на коленях, в центре трибуны, босой, в изодранном халате, не смея поднять глаз, Цянь Вэнь-гуй принялся было читать:

— Я причинил деревне много зла, обманывал и угнетал добрых крестьян…

— Долой! Не годится! Что это за «я»? Пиши: «Я, злодей Цянь Вэнь-гуй…»

— Верно! Пусть пишет: «Я, злодей Цянь Вэнь-гуй…»

— Начинай сначала!

Цянь Вэнь-гуй начал снова:

— Я, злодей Цянь Вэнь-гуй, причинил деревне много зла, обманывал и угнетал добрых крестьян всей деревни и заслужил десять тысяч смертей. Но удостоился прощения своих дорогих друзей…