ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Частная жизнь

И всегда частная жизнь вклинивается в борьбу. Она, как ветер, или усиливает течение, или гонит назад.

Жинетта приехала с одиннадцатичасовым поездом.

После собрания ячейки Люсьен зашел домой перекусить. Он участвовал во всех штурмах, и с самого утра у него маковой росинки во рту не было. В полдень он не пришел завтракать, потому что был в пикете. Кстати, его чуть не схватили вместе с Гиттоном и остальными товарищами. После собрания он почувствовал, как у него от голода буквально живот прилип к спине.

Люсьен, хоть и беспартийный, но всегда рад помочь коммунистам. Вот и сегодня вечером Клеберу не пришлось дважды приглашать его, он сразу же явился на собрание.

— Было хоть много народу? — спросила Жоржетта.

— Почему ты говоришь «хоть»? Опять за свое. Все видишь в мрачном свете… Пожалуй, никогда еще не было столько народу. А страсти-то как разгорелись!.. Не все прошло гладко. Некоторые явились специально побузить. Они кричали, что ничего путного не делается. Вначале собственный голос невозможно было услышать, такой стоял шум. Да и потом все говорили сразу.

— Поешь хоть спокойно, успеешь рассказать.

— Не успею, некогда! Я сразу же удираю. Дел полно. Ты думаешь, зачем нас собрали? Ну, прежде чем обсудить план действия, надо было о многом поговорить начистоту. Ох, и горячо было, не то что твоя фасоль!

— Откуда я знала, когда ты придешь! Не нервничал бы и подождал минутку. Ее недолго подогреть. Да и вообще будь доволен, что тебе хоть что-нибудь досталось. Я накормила пострелят Гиттона. Жанна все еще бегает, пытается узнать, куда его посадили.

— А ты сказала Полю, что Жинетта скоро возвращается? Что он ответил?

— Покраснел и засмеялся. Знаешь, он ничего не говорил, но наверное очень огорчился, когда Жинетта уехала. Ему ведь не с кем было играть. Я тебе не рассказывала, когда от нее пришло письмо, Поль спросил, не передает ли она ему привет.

— Ох уж эти мне пострелята!

Так здесь ласково называют ребятишек.

— У нас еще есть капелька вина. Выпей, ты ведь уходишь на всю ночь…

— Ладно. Так вот, я тебе начал говорить о собрании… Что творилось! Сперва обсудили поведение Альфонса. Сам он не присутствовал. Почти все были за исключение. Так и постановили: исключить из партии!

— Слишком уж долго удавалось ему избегать ударов. А так ведь полагается. Не с одной, так с другой стороны достается. Хотя… мне вот жаль Мартину. Стыдно-то будет больше всего ей.

— Его тоже жалко. Он неплохой, только слишком долго ловчил и оказался в ложном положении. Поставь себя на его место. В общем… Ну, потом перешли к вопросу о Робере. Некоторые требовали, чтобы и его исключили. А другие говорили — это не дело ячейки. Он секретарь профсоюза — значит, сперва надо поставить вопрос на профсоюзном собрании. Клебер сказал: нет, он прежде всего коммунист… Значит, его дело касается в первую очередь партии. И много еще чего в этом роде… Словом, устроили ему хорошую головомойку. Ну, а так как Робер из другой ячейки, из «Анри Гайяр», то наши коммунисты могли только высказать свое мнение. Остановились на выговоре, и все согласились.

— Я вижу, дела у вас не блестящие. Как будто и без того мало неприятностей. Вы еще вдобавок начали между собой ссориться.

— Некоторые считали точно так же, они говорили: давайте обсудим эти вопросы через несколько дней, когда все уляжется. А так создаются еще новые трудности… Но почти все думали, что лучше решить это не откладывая, иначе много народу, особенно среди беспартийных, будет недовольно и не захочет ничего делать, если партия сразу же не займет по отношению ко всему этому четко выраженную позицию.

— Ну, знаешь, тех, кто на самом деле хочет бороться, это не остановило бы.

— Всякое бывает. Что ты думаешь, не все такие уж твердокаменные. Ну, а кроме того, в конце пришел Анри с Андрэ Дезирэ и еще каким-то товарищем из федерации. Они расспросили нас и нашли, что все было правильно. Каждый должен высказаться, ничего не утаивая и не скрывая, сказали они. Главное — это чтобы все приняли участие в борьбе, а для этого необходимо прежде всего полное согласие между людьми, никаких недомолвок. И они еще добавили: не бойтесь на завтрашнем профсоюзном собрании поставить наболевшие вопросы, которые мешают нашему общему делу. Рабочие сами могут принять правильное решение, без подсказки.

— Но все-таки это все очень неприятно.

— Что же ты хочешь? Лес рубят — щепки летят. Главное сейчас — самому не превратиться в щепку.

— И ты еще можешь смеяться? Весь ты в этом. Сколько в тебе еще ребячливости!

Жоржетта тоже рассмеялась и замахнулась на него передником.

— Вина-то тебе налить?

— Давай. Тем более, что мне уже пора идти.

— Знаешь, мне ведь тоже не придется сегодня спать. Жанны до сих пор нет, и нужно будет присмотреть за ее ребятишками. Да и с Франсиной тревожно. Я все время прислушиваюсь. Все кажется — началось. Может, и глупо с моей стороны, но я что-то боюсь за нее. Не нравится мне, как у нее все протекает. Первые схватки были утром, и с тех пор — ничего… Она такая слабенькая… Фернанда, тут за стенкой, тоже, наверно, не сможет лечь, тем более, что…

— Чуть не забыл. На собрании еще объявили, что Папильон просит восстановить его в партии.

— …тем более, что говорят, того и гляди нагрянут шпики и схватят его. Они не посмотрят на его раны. А еще говорят, охранники могут воспользоваться всем происходящим и снова попытаются выкинуть нас из здания. Но это, скорее всего, просто слухи.

— Ну, они-то наверняка мечтают об этом.

— А тут еще эти грузовики. Все время едут и едут. Когда они проезжают мимо, все дрожит. А когда они поворачивают вон там, знаешь, так фары бьют прямо в окно. Можно даже сосчитать, сколько проехало машин.

— Ладно! Тем более мне нужно скорей отправляться. Ну, я пошел.

Люсьен застегнул куртку, поднял воротник, надвинул кепку на уши и поцеловал Жоржетту в обе щеки, как всегда перед уходом.

— Ты хоть береги себя. Смотри, чтобы тебя не покалечили или не схватили. И не лезь зря на рожон.

— Не говори глупостей. Ведь приедет Жинетта, неужели ты думаешь, мне не хочется ее увидеть? Ну, до свиданья.

Только Люсьен успел это сказать, как в коридоре послышались шаги. Еще секунда — и Люсьен ушел бы. В дверь постучали и вошел товарищ — Люсьен и Жоржетта его знают — он живет на одной улице с депутатом Жоржем. Но в дверях темновато, и его не сразу узнали.

— Привез принцессу! — объявил он.

Вошел мальчик в хорошем новом пальто, в длинных брюках, засунутых в башмаки, в берете. Люсьен и Жоржетта немного удивились, увидев этого мальчика, и ждали, что вслед за ним появится Жинетта…

Но товарищ закрыл за собой дверь, и сразу все стало ясно: мальчишка — это и есть Жинетта.

К тому же она была уже в комнате, на свету. Она держалась, как всегда, застенчиво. Но сейчас к этой застенчивости примешивалось что-то еще.

— Чорт возьми! — пробормотал Люсьен, побледнев. — Моя дочь!

Он подошел к девочке и снял с ее головы берет.

Жинетта оказалась наголо остриженной.

— Боже мой! — простонала Жоржетта, чуть не плача.

Бритая голова у мальчика не так поражает, как у девочки…

— Такие прекрасные волосы… — Люсьен обращался к Жоржетте, как будто призывая ее в свидетели того невероятного, что произошло. Потом спросил у Жинетты:

— Почему они это сделали?

— Они боялись, что у меня вши.

Люсьен поднял руку, сжал кулак и поискал глазами, на что бы его опустить… Не на что… и он угрожающе потряс им в воздухе:

— Чорт побери!

Повернувшись ко всем спиной, Люсьен подошел к комоду и положил на него свой огромный кулак, и хотя он это сделал очень осторожно, старенький комод не выдержал такой тяжести и затрещал.

— У них самих, наверно, полно вшей!

— Не кричи. Перебудишь ребятишек, — успокаивала его Жоржетта. Она обняла дочку и наконец-то поцеловала ее. Люсьен, казалось, вообще забыл, что это надо сделать. Жинетта расплакалась.