Префект, словно намекая, что лишение карточек — только начало, а самое страшное еще впереди, и что это должно послужить уроком для остальных докеров, поместил в среду в местной газете, в отделе «Новости порта», следующее сообщение: «По всей вероятности, в скором будущем в нашем порту откроются вакансии, — ну и манера выражаться у этих людей! — Просят кандидатов на места квалифицированных докеров подавать заявления письменно в Центральное бюро найма рабочей силы, Северная набережная. Заявления будут рассмотрены и удовлетворены в соответствии с наличием свободных мест».

В четверг утром, когда докеры пришли отмечаться, инженер Лезен начал читать вслух это объявление. Он собирался было привести статью закона, по которой выходило, что право на стороне префекта и тот может одним росчерком пера лишить вас вашей профессии, но инженера освистали, а затем все ушли и оставили его одного читать в пространство. Но как бы там ни было, товарищи лишились своих докерских карточек. А в порту, словно нарочно, и намека нет на работу — ни единого судна. Значит, нельзя даже объявить забастовку в знак солидарности. Нужно найти какой-то другой способ. А какой? В среду должен был прибыть «угольщик», но теперь стало известно, что и его повернули на Руан. Все разыграно как по нотам…

Вчера утром в бараке ЦБРС, при свете мигающей лампочки, шло обсуждение статьи, появившейся в «Демократе». В ней деголлевцы предлагали префекту верный способ обеспечить разгрузку американского оружия: «Необходимо организовать и выставить полицию из дюжих молодцов, готовых постоять за свободу труда». Да, симптомы безошибочные. Чувствовалось, что американский пароход вот-вот должен прибыть. Все последние дни это висело в воздухе, как гроза.

— Ты только погляди, сколько «моков» понагнали!

И впрямь! Вот, пожалуй, и все, что кажется сегодня необычным в порту. К трем часам утра целый полк охранников обложил порт со всех сторон. Они протянули колючую проволоку, повсюду расставили противотанковые заграждения и направили на ворота прожекторы. Все было проделано бесшумно, и жители бульвара Себастьен-Морнэ, который прилегает к порту, даже не проснулись. Вот почему город до сих пор ничего не знает. В то же самое время так же незаметно и чуть ли не с потушенными огнями, не заходя в порт, у узкого и длинного, с добрый километр, мола, который так легко перерезать охранникам, пришвартовался «П. В. Т. Фред-Макгрей» — новый американский пароход.

— Что такое, почему не видно Робера?

Конечно, он, так же как и всякий другой докер, никак не мог догадаться о том, что произошло. Но ведь он бывает в порту каждое утро, почему же сегодня, именно сегодня его нет?

Да и с Альфонсом дело обстояло не лучше. Сегодня как раз его очередь, и ему предстоит производить набор рабочих на разгрузку американского судна. Сперва он хотел было отказаться, но тут же, как всегда, подумал: если я лишусь места, придется нашим ребятам, и коммунистам и сочувствующим, распрощаться с работой. Ведь другие подрядчики всегда отстраняют их. Руководила ли тут Альфонсом некоторая личная заинтересованность, или нет — попробуйте-ка разобраться. В чужую душу не влезешь. Да и по правде сказать… Сохранить за собой место, как принято говорить, в конечном счете, хорошее место… когда у тебя дети и тебе хочется, чтобы они жили получше, чем ты живешь, хочется, чтобы они учились дальше… И Мартина… нехорошо, если ей придется работать. Альфонс всегда гордился тем, что зарабатывает за двоих. Еще его отец, оттянув свадьбу на два года, сказал: «Уж если ты не можешь прокормить свою жену — это последнее дело». А Мартина любит пофрантить… Взять хотя бы этот злосчастный перманент, который она себе вчера сделала… «Знаешь, на рождество я не решилась, но теперь, к Новому году, тебе придется раскошелиться…»

Такие ли соображения были у Альфонса или какие-нибудь другие, но во всяком случае он не нашел в себе мужества отказаться. Может быть, будь здесь Робер, он и посоветовался бы с ним, кто знает? Но с кем же еще он мог поговорить? Когда занимаешь такое положение, как Альфонс, не станешь ведь советоваться с первым попавшимся докером, даже если тот и коммунист. В глубине души Альфонс еще дорожит иерархией. Даже в партийной работе он всегда старается немного подчеркнуть свое превосходство над докерами, правда немного, но все же подчеркнуть, и хотя Альфонс не занимает никакого ответственного поста в партии, разговаривает он, как равный с равными, только с руководящими товарищами. Да и то не со всеми. Ведь не может он считать себе ровнями таких молодых, как Клебер, Макс или даже долговязый Франкер. Дело здесь вовсе не в их авторитете, но просто ему не к лицу, как говорит Альфонс, позволять командовать собой товарищам, которые по своей работе стоят на более низкой ступени иерархической лестницы… Они-то как раз сегодня были в порту. Но Альфонс не собирается спрашивать их мнения. Уж он во всяком случае не хуже, если не лучше их, сумеет разобраться в этом вопросе. Макс к тому же теперь не может считаться докером. Правда, нельзя вменять Максу в вину, что его лишили докерской карточки, это даже скорее к его чести, но что там ни говори, а все же он безработный, так же как Юсуф и Жожо, и только по совету товарищей приходит в порт, чтобы показать властям, что докеры не считают законным это «мероприятие» префекта.

Кстати, тут возникает еще один вопрос: имеет ли Альфонс право давать теперь работу Максу? Вот каково приходится Альфонсу: что ни шаг — то вопрос, а товарищи не всегда принимают это в расчет. Они ведь думают — завидное у Альфонса местечко, раз он за него держится. А на самом-то деле он и держится за него только ради них. На его долю выпала, если можно так выразиться, нелегкая миссия, да, да, именно миссия. Многие на его месте давно бы на все наплевали: хотят ребята достать работу — пусть сами расшибаются в лепешку. В конце концов, пусть тот, кто думает, что сумеет повести дело лучше, чем Альфонс, попробует стать на его место. Так он им и заявит. Он мог бы и еще сказать… Ведь он жертвует собой. Не хватает только, чтобы его в придачу ко всему еще и крыли…

По правде говоря, его пока никто ни в чем не упрекнул, хотя бы потому, что он за все утро ни с кем и словом не обмолвился. Но сам с собой Альфонс сегодня говорит не переставая: задает себе вопросы, тут же на них отвечает и так далее…

Шла бы речь об оружии, другое дело, но на пароходе-то всего-навсего горючее! Как будто впервой разгружать бензин, хотя бы даже и американский. Совсем еще недавно, после Освобождения… Но о чем говорить? Товарищи считают, что пароход не надо разгружать? Так кто им мешает отказаться? И какое значение имеет — Альфонс или кто-то другой набирает рабочих? Просто формальность. Чистая формальность. Вот именно. И нечего пытаться сваливать на него ответственность. Он тут ни при чем. Ни с той, ни с другой стороны… Ну хорошо, он набирает грузчиков, а что из этого следует? Ровно ничего. Ведь он-то никого не заставляет работать. Но предположим даже, что он сегодня откажется. Его место займет другой. Что мы от этого выиграем? Только то, что у коммунистов не будет своего подрядчика. Этим все и кончится. Так-то оно так… А однако и то, что Робер отсутствует, и то, что набор будет производить коммунист… всего этого вполне достаточно, чтобы заставить колебаться многих докеров.

Положение и без того сложное: будь на пароходе не горючее, а оружие, все было бы гораздо проще… А теперь тот, кто еще не принял твердого решения отказаться от этой работы, сумеет найти целую кучу отговорок и оправданий, вплоть до самого убедительного для себя довода: какое же тут преступление, раз речь идет только о горючем, ведь оно может быть использовано и для мирных нужд… Как раз об этом и идут сегодня самые горячие споры в бараке ЦБРС.

— Оружие-то они привезти не посмели. Сами понимают, что тут бы их оставили с носом!

— А горючее? Ведь это одно и то же.

— Как всегда, тихой сапой действовали.