— Все это политика и грязная политика.

Тут в Гранде начинает подниматься злоба. Правда, он и в этом вопросе придерживается такого же мнения, но Гранде как раз и раздражает то, что у него могут быть общие взгляды с таким подлецом. Он утешает себя тем, что эта сволочь на самом-то деле ни минуты не верит в то, что говорит. Просто подыгрывает, чтобы получше окрутить дурачка. Да, но дурак-то в данном случае я, — соображает Гранде. Но он все еще молчит.

И вот, наконец, следующий ход. Штрейкбрехер говорит:

— Если бы коммунисты не совали свой нос, мы бы…

Дело тут вовсе и не в коммунистах… И, может, скажи то же самое кто-то другой, Гранде даже согласился бы. Он из тех, что говорят коммунистам: я в сто, в тысячу раз больше коммунист, чем вы. Словом, анархист старого типа… Одно время он даже читал «Ле Либертэр», но потом Гранде, по его собственным словам, стало от нее выворачивать наизнанку… Дело в том, что у этой газеты, как и у всякой другой, свои убеждения или как там это можно назвать, и есть во всяком случае конек — она неистовствует против коммунистов. А Гранде считает — раз у тебя есть какая-то навязчивая идея, ты уже не свободный человек. Ну, а конек «Ле Либертэра» ничем не лучше любого другого, даже наоборот. На коммунистов Гранде, конечно, наплевать, это верно… Хотя не на всех, заметьте, но все же почти на всех… Но нельзя ведь выдавать себя за анархиста и в то же время нападать только на коммунистов. Одно, по мнению Гранде, противоречило другому, и это его возмущало. Но сейчас дело было не в этом. Тот фрукт мог рассказывать все, что угодно, о коммунистах — Гранде и мизинцем бы не шевельнул…

Испортило все это «мы», которое произнес штрейкбрехер. Тут Гранде остановился, положил ему руку на голову и сказал:

— Кто это «мы»? Послушай-ка, ты наконец мне осточертел, у меня с тобой нет ничего общего, заруби это себе на носу! Если я пошел работать, на то у меня были свои причины. А вовсе не для твоего удовольствия. Стоит только посмотреть на твою морду, сразу видно, кто ты, для этого не надо быть шибко грамотным, — самый обыкновенный шпик, никто не ошибется!

Казалось бы все, так нет. Никогда не разберешь, что там у тебя внутри происходит. Вначале Гранде собирался только хорошенько обложить мерзавца, но, по мере того как он говорил, он чувствовал, как в нем закипает ярость. Недаром ведь его прозвали «гром и молния». Вывела его из себя еще и трусость молодчика. Слушать, как тебя обливают грязью, и даже не иметь мужества ответить! Во всяком случае… — трах! Гранде и сам толком не понял, как это получилось, но от его оплеухи мерзавец полетел вниз головой и ударился о парапет. Не будь решетки, он скатился бы прямо в море. Ледяная вода живо охладила бы его пыл!

На этом, понятно, дело не кончилось. В одну секунду на Гранде накинулось трое охранников, занесли над ним приклады и готовы были стереть его в порошок. Где уж тут бежать!..

Но в это время избитый шпик, белый, как полотно, быстро встает на ноги и кричит охранникам:

— Не надо, не трогайте его!

И сладким, фальшивым голосом спрашивает Гранде:

— Товарищ, что это на тебя нашло?

Сейчас не до глупостей, дорогой мой, сказал себе Гранде. Возьми-ка себя в руки… Он уже твердо решил сбежать. Тут ему делать нечего, это ясно. Придется плюнуть на работу. Что́ его привело к такому решению — неважно, но теперь твердо — дудки! Не пойдет он к ним на пароход. Но сразу объявить об этом нельзя — измолотят так, что места живого не останется. Шпик остановил охранников только потому, что Гранде идет на разгрузку парохода. Скажи он им: я передумал, вот тут бы они ему показали… Поэтому Гранде ничего не ответил и молча направился к судну. Вместе со всеми он открыл люки на злосчастном пароходе — кстати, замечательный пароход, совсем новенький, типа «Либерти», но усовершенствованный… Ну, открыли люки и пошли обратно, миновали пост охранников у входа на мол, и один из ребят — Гранде его знает, — расставаясь, спросил:

— Значит, до скорого?

— Нет уж, шиш! Я заболею, как пить дать, — отвечает Гранде.

Видимо, тот тоже решил, что не обладает железным здоровьем, поэтому-то он так вопросительно и попрощался.

— Ты не врешь? — спрашивает он и, не доверяя словам, пытается прочесть правду на лице Гранде.

Гранде ничего не отвечает.

И вот, вместо того чтобы распрощаться, они вместе отправились в «Промочи глотку» рассказать о себе, а заодно пропустить по рюмочке и подправить свое пошатнувшееся здоровье…

Они пришли как раз в тот момент, когда закончилось совещание.

— Вот это здорово, ребята! Дело-то двигается, — воскликнул Франкер. — Трое явились в столовку, двое сюда. Таким манером у них скоро никого не останется.

— Рано радуешься, — бросил ему Макс, — мне вот сдается, что все так просто не образуется. Придется зубами выдирать. Мы были слишком беспечны, непредусмотрительны, вот и влипли…

— Выходит, нельзя даже порадоваться удаче. Разве это мешает сражаться? — защищался Франкер. — Наоборот… Никто ведь и не надеется, что победу поднесут нам на блюдечке…

Анри остался у стойки с Гранде. Рассказывая о том, что произошло, и глядя на это со стороны, Гранде — нельзя сказать, чтобы придумал, но нашел новые объяснения своему поступку, которые могли лучше обосновать его действия, а заодно и придать им бо́льшую цену. Он горд собой. Его слушают, на него смотрят, и он хорошо себя чувствует среди этих убежденных, твердо стоящих на ногах людей, чью симпатию он снова завоевал. Гранде теперь и в голову не приходит, что сегодня утром он мог ее потерять. Да и вообще, как известно, достаточно сделать первый шаг в правильном направлении — и вы пойдете дальше. Редко кто ограничивается одним шагом. Всякий хороший поступок только тогда и приобретает смысл и кажется естественным, если за ним следуют другие такие же поступки. Гранде сделал первый шаг.

— На твоем месте, — говорит ему Анри, — я пошел бы сегодня днем на пароход.

Гранде вытаращил глаза. Он-то знает убеждения Анри.

— Ты что, смеешься надо мной? — спрашивает он, не повышая голоса, так же тихо, как Анри, чтобы весь разговор остался между ними.

— Совершенно серьезно! — И Анри кладет ему руку на плечо. — Пойдешь и убедишь всех остальных бросить работу.

— Не выйдет! Это не в моем характере, — отрезал Гранде. — Одно дело — самому отказаться, а то, что ты предлагаешь, — нет, это не в моем характере.

— При чем тут твой характер? Здесь вопрос не в характере. Что ты хочешь сказать?

— Я же отказался… Пусть и другие так же поступят. А если не все поняли, то уж не Рауль, конечно, сможет прочистить им мозги.

Он подносит рюмку к губам, но, не дотронувшись, ставит ее обратно и при этом проливает половину коньяка на стол.

— Да и потом, даже если я туда пойду, я ведь себя знаю, не смогу я сдерживаться. Что ты хочешь? Не умею дипломатничать. Могу только напрямик. Как дважды два четыре, сразу же сцеплюсь и со шпиками и со всей этой бандой.

Гранде допивает оставшийся в рюмке коньяк и, отмахнувшись рукой, говорит:

— Это точно, я такой! Не могу! Все что угодно, дружище, только не это!

— Отказаться самому еще недостаточно, — продолжает уговаривать Анри, — ты ведь должен понять…

Но Гранде нашел новый способ обороны.

— Скажи, а почему должен именно я? Почему сегодня утром все смылись, а? Нанялся бы кто-нибудь из ваших, вот бы он спокойно на пароходе и поговорил с ребятами.

В общем-то Анри с ним согласен. Но не может ведь он сказать Гранде, что тот прав.

— Сегодня утром стояла другая задача, — нашелся наконец Анри. — Надо было добиться массового отказа. И коммунисты должны были подать пример.

— Рассказывай! — насмешливо возражает Гранде. — А как же поступил твой подрядчик Фофонс?.. Он-то из ваших, он же был в вашем списке во время муниципальных выборов.

— С Альфонсом вопрос особый, — вынужден признать Анри.

— Да, вас не собьешь, — смеется Гранде. — Вы, как кошки, — всегда на лапки падаете. Попробуй вас переспорить — никогда не бываете неправы.