— Он приехал на конференцию в качестве журналиста, но привез с собой банду своих хулиганов. У каждого из них револьвер за поясом. Это, конечно, для того, чтобы охранять его от итальянцев. Французская полиция знает, что он свой и служит тому же самому гнусному делу. Вы видите, мой друг, классовая борьба с каждым часом ожесточается, и людям приходится, даже против своей воли, занимать место по одну или другую сторону баррикады. Вот почему вы должны спросить себя, благоразумно ли вам, человеку привилегированного класса, сидеть на скамье в публичном месте в обществе известного агитатора. Если вы решите, что это вам не подходит, будьте уверены, что я пойму вас и не буду порицать.

Конференция открылась в приемном зале морского клуба, и Вальтер Ратенау произнес пространную речь. Она пестрела цифрами, иллюстрирующими трудное положение, в которое попала молодая Германская республика. Эта речь была так убедительна, что раздосадовала представителей союзников, и в середине речи Ллойд Джордж прервал оратора репликой: «Послушать вас, так может показаться, что это мы у вас в долгу!» Реплика, конечно, предназначалась для протокола; завтра же она попадет в газеты, и члены консервативных клубов в Лондоне будут знать, что их премьер говорит с упорствующими врагами надлежащим языком.

Союзники требовали 720 миллионов золотых марок в год и, кроме того, товаров на 1450 миллионов золотых марок. Товары предназначались главным образом для французов. Англичане шептали немцам, что надо согласиться на это предложение, так как правительство Бриана держится на волоске; но упрямый Ратенау непременно хотел произнести свою речь и добивался, чтобы денежные платежи были снижены до 500 миллионов золотых марок. Ни та, ни другая сторона не уступала, и, как обычно, все застряло на мертвой точке.

Тем временем наши миротворцы энергично работали за кулисами. Мистер Керр побывал в «Семи дубах», захватив кое-кого из своих подчиненных, чтобы поговорить об этих вопросах с хозяйкой одного из самых влиятельных салонов Ривьеры. В Каннах была большая английская колония; один английский лорд ввел этот курорт в моду, и англичане высшего круга считали хорошим тоном селиться именно здесь. В Каннах не было недостатка в англичанках, стремившихся послужить своей стране и готовых обидеться, если предпочтение будет отдано американке. Но ведь иногда приходится приносить жертвы во имя патриотизма. Было очевидно, что французы охотнее придут на чай к американке, где встреча с англичанами будет казаться случайной.

Так вырос заговор против выходца из народа, оратора-златоуста с лохматыми черными усами и округлым брюшком — Аристида Бриана. За ним ухаживали, ему льстили, играли на его гуманных чувствах и уговаривали согласиться на временный мораторий и не посылать своих армий в обанкротившуюся Германскую республику. Эмили Чэттерсворт с довольным смешком рассказывала, какой они придумали трюк: они собираются соблазнить французского премьера сыграть в гольф с английским. Не этими ли способами поддерживается политический мир и покой в веселой зеленой стране по ту сторону Ламанша! Ораторы бешено набрасываются друг на друга через длинный стол, разделяющий в палате общин скамьи соперничающих групп. Но затем они уходят со сцены, играют вместе в гольф, пьют виски с содовой… Вот так-то создаются компромиссы и предотвращается гражданская война.

После речи, произнесенной на заседании, немецкий министр реконструкции нуждался в передышке; двое его помощников посадили его в машину и повезли туда, где, говоря метафорически, его усталое чело должны были разгладить опытные по этой части мастера.

Он приехал в Бьенвеню, где встретил прелестную хозяйку, ее умного и полного сочувствия сына, а также молодого немецкого музыканта, который был дважды ранен на войне. Своим присутствием он как бы ручался за этих американцев. И больше никого. Никто не приставал к гостю, никто не пытался показывать его, точно льва в клетке, праздным болтунам. Хорошо, если бы все путешествующие дипломаты, авторы, лекторы и другие лица, которые часто являются жертвой докучных приставаний, находили такое убежище!

Министр попивал чай и закусывал сандвичами. Затем Курт сыграл первую часть бетховенской «Лунной сонаты», которая не имеет ничего общего с лупой, но выражает глубокую жгучую скорбь, гармонировавшую с настроением членов немецкого кабинета в эти дни. Усталый министр откинул свою лысую голову на мягкую спинку кресла и слушал; когда он попросил сыграть еще и сказал, что просит не из любезности, нет, это искренняя просьба, то Курт сыграл несколько маленьких нежных «Песен без слов» Мендельсона. Хотел ли он этим сказать, что евреи занимают почетное место в истории немецкой культуры и что фатерланд ценит их многообразные заслуги? Так или иначе, очень тактично было не заставлять перегруженного политического деятеля слушать слишком шумную, бравурную музыку.

Министра и его друзей просили заходить еще, и они охотно обещали. Очаровательная хозяйка объяснила, что она и ее сын — противники войны и стояли в стороне от нее; у них здесь есть друзья, которые содействуют им в их стараниях помирить бывших врагов. Если бы доктор Ратенау или кто-нибудь из его сотрудников захотел воспользоваться Бьенвеню как местом для встреч, которые не получат огласки, вилла всегда к их услугам. Разумеется, это заинтересовало их, и Бьюти рассказала о миссис Чэттерсворт и других, об англичанах и французах, с которыми они знакомы и которых могли бы пригласить к себе, если понадобится. Немецкий министр, который знал свет, понял смысл предложенной услуги. Она была неоценима в такой критический момент, и, разумеется, никакой цены за нее и не спросят, но впоследствии когда Германская республика прочно станет на ноги, он, может быть, получит надушенную записку с инициалами или с гербом этой приветливой лэди; она напомнит ему о приятной встрече в Каннах и попросит принять ее старого друга и отца ее сына, европейского представителя фирмы Бэдд.

Ланни рассказал Рику о своем разговоре с Барбарой; Рик, газетная ищейка, навострил уши и сказал: — Если это движение распространяется в Италии с такой быстротой, как она говорит, значит, можно получить интересный материал.

— Ужасно! — сказал Ланни.

— Да, события ужасные, но важные. Это ответ предпринимателей коммунизму. Надо приглядеться к этому движению поближе.

— Хочешь, я после конференции повезу тебя в Италию?

— Зачем нам ездить за новостями, если новости сами прикатили к нам? Как ты думаешь, сможем ли мы найти этого Муссолини?

— Итальянцы в Каннах, вероятно, знают его адрес. Это опасный человек, Рик.

— Не для нас. Если он руководит движением, он будет рад рекламе, можешь быть уверен.

На следующее утро Ланни повез своего друга в Старый город, где была большая итальянская колония. Здесь он сказал хозяину одной траттории, что разыскивает человека по имени Бенито Муссолини. Хозяин хмуро посмотрел на него, он явно колебался — говорить или нет; но Ланни объяснил, что английский журналист желает интервьюировать Муссолини, и владелец траттории, наконец, решился сказать, что Муссолини остановился неподалеку, в гостинице «Дом Розы».

Гостиница не оправдывала своего названия; это было убогое, третьеразрядное заведение. Когда Ланни вышел из своей нарядной машины, все соседи вытаращили на него глаза. Ланни спросил у дежурной горничной, можно ли видеть синьора Муссолини; она оглядела его с головы до ног, ушла и вернулась в сопровождении мрачного парня в черной рубашке; как и ожидал Ланни, штаны на месте заднего кармана у него сильно оттопыривались. Ланни объяснил по-итальянски, медленно подыскивая слова, что его друг желает написать для руководящего английского журнала статью о движении, которое создал синьор Муссолини.

— Где же ваш друг? — подозрительно спросил парень, и Ланни объяснил ему, что инвалиду-летчику трудно двигаться, и он выйдет из машины лишь в том случае, если будет уверен, что синьор примет его. Парень направился к дверям и внимательно осмотрел машину и седока. — Я спрошу, — сказал он.