Изменить стиль страницы

Только что вернувшийся от Апраксина, весьма путано наметившего общую диспозицию армии, и с первого взгляда понявший, что умом фельдмаршала здесь не прожить, Лопухин первым делом приказал себе не торопиться и внимательно осмотреть прусские позиции, потом перевел взгляд на свои.

— Иван Ефимович, — обратился он к своему заместителю генерал-поручику Зыбину, — прикажите прекратить огонь. Подпустим неприятеля ближе. Все равно для пуль пока слишком далеко.

— Слушаюсь, ваше превосходительство!

— И распорядитесь насчет раненых. Пусть отнесут в тыл.

И, повернувшись, пошел к солдатским шеренгам.

— Ребята, — звонко крикнул им Лопухин, — наше дело — не робеть. Пусть пруссак робеет!

И вместе с Зыбиным, также выхватившим шпагу и ставшим во главе уже почти прямых боевых линий, быстрым шагом, постепенно все ускоряя его и переходя на бег, направился в сторону прусской пехоты. Солдаты обогнали его, уже не слишком молодого человека, и ударили в штыки. Штык сошелся со штыком — прусская пехота, пережив русский залп, почти в упор, который был по ним произведен по приказу Лопухина перед самой контратакой, не потеряла наступательного задора и твердо надеялась сломить в открытом рукопашном поединке русских. И это им начало удаваться. Нарвский и второй гренадерский полки, понесшие значительные потери еще при прусском артобстреле, сейчас таяли прямо на глазах.

Лопухин принял первый штык на шпагу, и когда он скользнул к эфесу, ударил неприятельского солдата рукоятью пистолета, зажатого в левой руке, в основание переносицы. Тот сразу закатил глаза и беззвучным мешком осел на землю. Перепрыгнув через него, генерал поспешил на помощь к своему любимцу — поручику Попову, отбивавшемуся уже не шпагой, валявшейся сломанной пополам в нескольких шагах от него, а наскоро подобранным ружьем. Хороший фехтовальщик, Дмитрий Попов отбил выпад одного из нападавших, тут же прыгнул в сторону второго и заколол его, успев ударом ноги опрокинуть третьего. Но еще несколько оставшихся упорно старались взять Попова в кольцо. Русских пехотинцев рядом оказалось мало — большинство в горячке боя проскочили дальше или полегли на поле брани — так что в данный момент под началом генерала Лопухина оказалось меньше солдат, чем положено табельному капралу. Пруссаки, увидев подбегавшего к ним русского генерала, развернулись и дали залп. Лопухин почувствовал внезапный толчок и схватился за левый бок. Пистолет выпал у него из руки, он пошатнулся и был подхвачен успевшим подбежать к нему офицером. Теперь группа русских потеряла свободу маневра — она окружила раненого генерала и начала пятиться, сдерживая пруссаков. Не прекращая штыковых наскоков, противник начал лихорадочно обстреливать маленькое каре русских. Они падали один за другим. Последним упал получивший сразу несколько штыковых ран Попов. Подбежавшие к Лопухину прусские пехотинцы, увидев, что он лежит недвижим, устремились дальше. К этому времени уже все поле было за пруссаками. Они глубоко охватили правый фланг дивизии Лопухина, смяли его и оттесняли дивизию к лесу, грозя зайти ей в тыл.

Генерал-поручик Зыбин был убит еще в самом начале рукопашного боя. Заступивший на его место бригадир Племянников приказал полкам, — а вернее тому, что от них осталось, отступать на первоначальные позиции на опушке леса. В это время раздались крики:

— Братцы! Ребята! Жив наш генерал-то! И правда, живой!

Лопухин пришел в себя и старался привстать. Заметив это, к нему бросились несколько пруссаков.

— А-а-а! — раздалось со стороны русской позиции. — Не отдадим! Ребята, что же мы?

Племянников приказал идти в контратаку и первым с криком «Вперед!» побежал по только что оставленному русскими полю, обильно политому их и вражеской кровью. Единый порыв вмиг подхватил солдат второй дивизии; он был так силен, что не ожидавшие его неприятельские солдаты даже начали было понемногу очищать с таким трудом завоеванное ими пространство, но бригадир, твердо решивший не увлекаться, сразу после того как Лопухина отбили, распорядился об общем отступлении к лесу.

Там уже были установлены полковые батареи, заблудившиеся поначалу неведомо где и наконец благополучно отыскавшиеся, так что Племянников на вопрос раненого генерала, заданный тихим прерывающимся голосом: «Ну как?», имел полное основание ответить:

— Еще подержимся, ваше превосходительство. Хоть и жмет пруссак.

— Главное — не допустить паники, Петр Григорьевич. Если нас опрокинут, Левальд пройдется железной метлой по всему пути до нашего ночлега, и армия перестанет существовать. Так что держитесь. Помощь должна быть!

— Слушаюсь. Будем держаться.

Он собрался тихо отойти от лежавшего на разостланных плащах Лопухина и вдруг насторожился, стал пристально вглядываться вдаль — в тылы пруссакам. Там, в тылах пруссаков, что-то происходило. Бой? Но, насколько знал Племянников, русских сил там не было.

Но это были именно русские и именно силы. В тыл прусской пехоте, все более и более окружавшей дивизию Лопухина, внезапно вышли четыре свежих русских полка: Воронежский, Новгородский и Троицкий пехотные и Сводный гренадерский. Это были полки бригады генерал-майора Румянцева.

С начала боя его бригада располагалась на месте ранним утром завершившегося ночлега на северной опушке леса. Бригада числилась в резерве и никаких приказаний о дальнейших действиях не получала. Начавшийся внезапно бой внес сумятицу в действия высшего командования, и о бригаде Румянцева попросту забыли.

По собственному разумению и инициативе Румянцев построил свою бригаду в каре — на случай отражения кавалерийских атак пруссаков — и организовал разведку. Через некоторое время поручик, возглавлявший разведывательную группу, докладывал:

— Ваше превосходительство, неприятель атакует нашу армию. Основной удар — по центру, по дивизии генерал-аншефа Лопухина. Правый фланг — там недалеко какой-то фольверк — держится.

— А, фольверк Вейнотен!

— На левом фланге кавалерию пруссаков, ваше превосходительство, заманили под огонь артиллерии и пехоты авангарда на высотах западнее Зитерфельде.

— Хорошо. Что со второй дивизией, поручик?

— Главная атака ведется против ее правого фланга. Положение опасное: большие потери, артиллерии я не видел, прусская пехота отжимает их от леса и окружает…

— Окружает или окружила?

— Окружает, ваше превосходительство. Дивизия держится стойко, но потери и отсутствие артиллерии…

— Достаточно, поручик, я сам знаю достоинства дивизии. Скажите лучше, как лес, через который вы сейчас изволили прогуляться туда и обратно? Его ширина, проходимость?

— Около полверсты, ваше превосходительство. Лес болотистый, но пройти можно.

— Спасибо, поручик. Свободны.

Проводив глазами отошедшего офицера, Румянцев задумался. Потом резко тряхнул головой и направился к каре. При его приближении тихий шепот, стоявший в шеренгах, сразу замолк.

— Солдаты! — поднявшись на повозку, начал командир бригады. — Вы слышите, — он махнул рукой на лес, — там идет бой. Наши братья сражаются там. Им трудно, и долг наш — прийти к ним на помощь. И мы пойдем к ним на помощь, пойдем сквозь этот лес. Пойдем быстро — от этого зависит жизнь наших товарищей. Поэтому обозы, артиллерию, патронные повозки, мешки, шанцы — все оставить здесь. Только ружья! Только штыки. Без дела не стрелять — а залпом, по моей команде. И молча. «Ура» крикнем, когда победим! Идти полковыми колоннами. Все!

Полки шли через лес, проваливаясь в глубокие выбоины, наполненные застоявшейся водой, и в мелкие болотца, цепляясь за острые сучья и проваливаясь в лиственную и хвойную труху, сплошным темно-рыжим ковром покрывавшую землю.

То, что Румянцев сейчас делал, было вопиющим нарушением основополагающих принципов линейной тактики, господствовавшей в военных доктринах этого периода, кроме того, — формальным нарушением всех принципов субординации и дисциплины, так как никакого приказа он не получал, что могло иметь для молодого генерала далеко идущие последствия, особенно в случае поражения. А кто в бою возьмет на себя смелость гарантировать победу? Румянцев шел на все эти нарушения сознательно. Пренебрежительно относясь к закостеневшим доктринам западноевропейских стратегов, он давно пришел к выводу, что только отказ от них может стать залогом победы.